Переступив через распластанного в дверях переписчика, он протиснулся в скрипторию. Тот лежал на животе, в луже крови, уже потемневшей и замерзшей.
«Странно, что этот чахлик не спрятался вместе с остальными в церкви. Может быть, он считал свой труд важнее жизни? Или чем-то вроде оберегающего талисмана – если он, ни на что, ни обращая внимания, будет его продолжать – спасётся? А может просто прятался в нём?»
Сквозь разбитый витраж, влетали мелкие снежинки. В черном прямоугольнике камина, дымились погасшие дрова, а на высоком столе, рядом с чернильницей и перьями, сквозняк трепал уголок свитка. Что бы прекратить этот противный звук он взял свиток и тут же отбросил. Его обуял ужас. Не ужас перед чем-то или кем-то, а ужас вообще, безликий ужас, как будто кто-то, визжал ему: «Беги! Мы окружены! Только прикоснись к одному из этих свитков, и всё провалится в Тартарары. Ты уже не найдёшь удовольствие ни в охоте, ни в шумных и весёлых попойках с друзьями, ни в лапаньи девок. И даже во время битв, вместо рёва восторга, внутри тебя поселиться хладнокровный и спокойный голос, который будет доискиваться до смысла происходящего. Нет! Хуже! В твоей голове будет длиться нескончаемый спор душ, заточенных в этих свитках...»
Что бы отвлечься, он выглянул в окно. Рядом со стогом сена, двое солдат держали крестьянскую девку за руки, а третий со смехом пытался поймать её дрыгающиеся ноги.
С презрительной улыбкой, он, взял свиток в руки, развернул его, затем свернул и, неожиданно даже для себя самого спрятал за пазуху.
Пленных сегодня много, и кто-то из них обязательно умеет читать и писать. Переступая обратно через переписчика, он подумал: «Жаль…»