Я люблю мужчину, что режет ложь
на тончайшие ломти и с терпким чаем
подаёт – не затем чтоб ему прощали,
ведь он сам никогда (ну почти) не врёт
и умеет прощать, как умеют дети,
не виня никого-никого на свете
в том, что утро не сразу, но настаёт
после брошенной ночи на чёрный рот.
Просто есть рацион, что не нам менять,
на голодный паёк посадив безумство,
наливное, упавшее с ветки чувство
мы наколем и будем ежа пленять
краснобокой улыбкой – пока не сдастся
и нежнейшее брюхо зальётся краской,
ты не бойся, ну разве же я опасна, –
так лиса напевала колючке страстно,
но не съела – и лисы умеют ждать
и любить, и молчать, как умеют люди,
но об этом потом, а сейчас не будем,
мы же есть, и без рифмы скупой, – осудят
только те, кто в ручье утопил Иуду
и по ветру пошёл языки стирать
огрубевшей молвы, а я помню солнце,
что в ручье том купалось – пока проснётся
эта птица и будет кричать: воскрес!
а зачем умирать, если верно знаем:
что любовь не в раю, и не умирает,
просто рядом в тебе и во мне живёт –
и во всём этом мире, который держит
белоснежный покров (не всегда безгрешный,
а разбавленный тучами и, конечно,
синеглазой улыбкой – в полях цветут
незабудки. Ты знаешь, они от Бога,
опылённая эхом шагов дорога
приведёт нас туда, где влюблённых ждут –
и Он спросит за всё – я сама отвечу,
будто ты онемел, променяю вечность
на бессильное в вере наивной “будь” –
и тогда Он простит нам грехи чужие
и мы станем совсем, ну совсем большие,
как деревья, что шепчутся в белом мыле –
из земли мы взошли и в неё вошли мы,
в облаках забывая свой грешный путь.
22/7/2013