Он бывает у меня часто, почти ежедневно.
И всегда – внезапно, в разное время дня.
И в этой внезапности есть прелесть вспышки света, появления солнца, ощущения тепла.
Мой брат. Единственная кровная родня на всём белом свете. Мой Царь.
Моя любовь к нему имеет оттенки благоговенья, почитания и… тревогу: не потерять бы…
На свете все сёстры любят своих братьев. Моя же любовь к моему брату – особенная. Корни этой любви идут из далекого детства…
Наше детство…
Оно не было легким, но оно было счастливым, потому что мы росли в любящей нас, семье. В армянских семьях дети уподобляются маленьким божкам, но в нашей семье было иначе. Нас любили, очень любили, но воспитывали в пуританской строгости.
Были неписаные правила, нарушать которые, мы не могли даже в своих снах.
Например, никто из нас, детей, не позволял себе садиться за стол в присутствии гостей.
Никто из нас никогда не перебивал взрослых, ни по какому бы то ни было, поводу.
Никто из нас не произносил слова «хочу» и «не хочу» - все делалось так, как велели родители.
И это касалось нашему поведению везде: и в быту, и в учебе.
Но при всей этой строгости, мы знали: наши родители трудятся днем и ночью для нас, во имя нашего благополучия папа с мамой так много работали, что днем мы их редко видели. Кроме изнурительных работ на колхозных полях, наши родители работали на собственных огородах, а потом шли и почти батрачили у других, дабы заработать лишнюю копейку.
Папа, например, рыл-копал колодцы почти всем селянам. Мама ходила и работала на приусадебных участках односельчан.
Трудно было. Но эту трудность, мы, дети почти не осознавали. И никогда не ощущали, что были в чем-то ущемлены или чего-то лишены.
Мои братья были погодками: разница в возрасте была на один год.
По-разному они ко мне относились. Старший был строг. Видно подражал строгости папы.
Младший же, о котором мой рассказ, был ко мне снисходителен всегда. Сколько себя помню – он меня опекал и защищал.
В памяти «застрял» один эпизод из детства.
Так как родители с утра пораньше уходили на колхозные поля, хлопоты по хозяйству оставались на нас, т.е. на братьев, потому что в описанный период времени мне было всего четыре года.
От роду у меня густые и кучерявые, как пружинки, волосы. А родители не стригли мои волосы. Они считали, что женская красота таится в её волосах.
И по утрам, после того, как мы умывались, между братьями начинался спор, КТО же будет меня расчесывать и плести мои косички?
Надо сказать, что нелегким было то дело.
Начинал процесс старший. Я начинала визжать. Старшему брату моё визжание страшно раздражало, и он продолжал со злостью расчесывать меня и на каждый мой визг – дергал мои волосы еще сильнее. В итоге, не вынося мои крики, бросал это дело. За продолжение моего «туалета» брался младший.
Лохматой они не могли меня оставить по двум причинам: первое – им было стыдно, что у них такая «страшная» сестренка,(можно подумать, косички делали меня красивее!), а вторая - мой папа требовал от них, чтобы они смотрели за мной, как за принцессой. А разве бывают лохматые принцессы?
Младший брат очень бережно расчесывал мои волосы. Так долго и аккуратно он водил расческой по моим волосам, что мне не только не было больно, но и я приятно расслаблялась от прикасания расчески и его рук.
Заканчивая процесс моего туалета, быстро позавтракав тем, что было, братья исчезали с поля моего зрения: то ли играть уходили, то ли еще по каким-то делам. В течение дня забегали перекусить и опять исчезали.
***
Наш папа был особенно строгим к сыновьям.
Сам, едва имея трехклассное «образование», требовал от мальчиков рассказать ему все задания назавтра, а те, смиренно стояли и бубнили выученные уроки. Эта «манипуляция» ко мне не относилась. Я итак неплохо училась, да и баловал меня папа, никогда ни за что не ругал. Меня мама «гоняла, как Сидорова козу» за недоделки в быту.
В отрочестве за моими братьями папа стал следить строже.
Помню, он их «строил» у нас на кухне и требовал выворачивать все свои карманы. Я не совсем понимала значения этих смешных действий. Братья одновременно выворачивали все свои карманы, и я для себя эту картину находила очень забавной.
Что только не вываливалось из их карманов? –
Мини склады, а не карманы.
В них хранились: рогатки, игральные карты, кусочки печенья, винтики, резинки, скрепки, огрызки карандашей, блокноты, свистки, дужки солнечных очков, шкурки мандарин, спички…
Вот во время «вываливания» спичек папа напрягался. Подходил к мальчикам и внимательно изучал швы их карманов. Эти вывороченные карманы печально висели, напоминая уши нашего дворняги Шарика. А папа продолжал свои «поиски крамолы» на швах, выскребывал пылинки на свою ладонь…
Этому обыску позавидовали бы лучшие криминалисты мира…((
Пока проходил обыск, до выяснения состава пыли из карманов, путем нюхания и внимательного осмотра, - мальчики стояли напряженно, и даже, немного побледнев.
Папа искал в их карманах крошки табака. Он не хотел, чтобы его сыновья курили. И таким наивным образом устраивал «облавы».
«Обыск» всегда заканчивался без улик.
Папа воспитывал своих сыновей, как мог, как умел.
Возможно, я, на расстоянии времени идеализирую наше детство, но ощущения того времени в моей памяти остались, как беззаботность и радость…
Пока не случилась страшная трагедия…
Трагически погиб мой старший брат: утонул в речке в возрасте шестнадцати лет.
(Подозреваю, что папа потом очень сожалел о так называемом, своем воспитании.)
Эта была та трагедия, которая сломала нашего папу. Боль была настолько сильной и внезапной, что на какое-то время сломала всех нас...
Я не хочу вспоминать о тех трагических событиях.
Мне уже было одиннадцать, и горе нашей семьи на меня оставило такой след, что я до сих пор боюсь и не хочу вспоминать ТЕ свои ощущения, которые последовали за гибелью нашего старшего брата. Скажу лишь одно: мама с папой как будто забыли о нас, об оставшихся двоих детях. Они словно не замечали наше присутствие. Десятки лет были в трауре. И думаю – без внешних атрибутов, как то: черная одежда, черные платки и борода, траур по старшему сыну они так и не смогли снять из своих сердец… папа - до своей смерти, мама – до сих пор…
Мы, оставшийся дети, брат и я… как растерянные цыплята держались вместе.
Брат переживал очень сильно. От горя и безысходности, от отчаяния, что нельзя ничего исправить в нашей семье и вернуть прежнюю безоблачную жизнь, он, пятнадцатилетний мальчик, однажды на моих глазах сорвал с петель двери и завыл, как Шарик наш, после смерти старшего брата…
Я, увидев и осознав степень его боли, чуть было не обезумела… Ором орала и обняла его.
С того времени у нас с братом – особая связь.
Эта связь двух людей, которые… понимают внутреннее состояние друг друга без слов: по взгляду, по интонации, по жесту, по умолчанию…
Слава Богу, судьба, после трагедии с нашим старшим братом, была к нам относительно благосклонна, чем и наши родители могли немного утешиться.
***
Когда кто-то уходит из семьи в мир иной, армяне говорят членам семьи: «Земля, пухом и светлая память, ушедшему… а вам, оставшимся ЗДЕСЬ – прожить его непрожитые годы…»
Мой младший брат как бы наяву выполнил эти высказывания-пожелания соболезнующих нашей семье.
Он сумел прожить ту жизнь, которая на двоих и на десятерых.
Достаточно сказать, что семнадцатилетним мальчишкой поставил перед собой цель и достиг его.
Он, юноша из бедной крестьянской семьи, опора и надежда сломленных родителей, спина и крылья своей, обожающей его – сестры, уехал учиться в дальние края…
Умный, смекалистый, красивый и добрый мальчик из горного селенья вылетел из гнезда своего навстречу мечтам, своим и родительским…
И поступил он не в какой-нибудь обычный, а в один из самых престижных ВУЗов страны того времени – в СЮИ.
Успешно закончил его. Вернулся к родителям. Создал семью. Работал. Достиг тех вершин, которые казались непокорными.
Более того, везде, где бы ни служил он, снискал себе, а значит и семье, а значит, во имя памяти брата и ЗА БРАТА, такое уважение, что сейчас, даже тогда, когда он ушел на заслуженный отдых, те, кто работал с ним, говорят о нем с огоньком в глазах.
Имеет множество наград, в числе которых, именное оружие от Генерального Прокурора России.
Но что самое трогательное и характеризующее его, как человека, как личность, то, что люди, встретившиеся с ним «по ту сторону» Закона уважают и считаются с его авторитетом до сих пор.
И это НЕ удивительно, так как человек ВЕЗДЕ остается Ч Е Л О В Е К О М….
О его службе я говорить не буду. Я его знаю и обожаю, как брата, а не как прокурора.
Да и не принято у нас… восхвалять себя. А брат мой…это я…
Он бывает у меня часто, почти ежедневно.
И всегда – внезапно, в разное время дня.
И в этой внезапности есть прелесть вспышки света, появления солнца, ощущения тепла.
Моя любовь к нему имеет оттенки благоговенья, почитания и… тревогу: не потерять бы…
Брат мой. Мой полковник. Царь мой…