«Ул. Пушкина, дом № 60».
Такой табличкой был
отмечен домик, где провел я детство.
А если посмотреть, наискосок
была видна подобная табличка:
«Ул. Пушкина, дом № 47».
Но вместо дома там была мечеть,
А в ней был склад
метизно-фурнитурного завода.
А в центре, если из дому сбежать,
Был парк им. Ленина.
А раньше вместо парка
Там храм стоял, где всю мою родню
Крестили…
Но не в этом дело.
А дело в том, что местный старьевщик,
Старик Исайка со своей повозкой
И пегою лошадкой мимо брел,
И если нам везло и находили
Мы конский волос, прочный и прозрачный, –
Ловили воробьев на этот волос,
Завязанный скользящей петлей возле
Приманки немудреной – хлебных крошек.
Но воробьи боялись кошки, часто
Сигающей по крыше, и приманка
Сдувалась ветром и терялась в прахе,
Как лепестки, смываемые с маков
Волною временною, или аки
Лишь в слове сохранившиеся туры…
А слово в детстве лишь номинативно,
Как слово в прозе (так про слово в прозе
доцент Богданов из Литинститута
мне объяснил, когда я на зачете
однажды плавал: «Видите ли, шляпа
Раскольникова – просто шляпа. Ясно?
Топор – топор, а не глаза кокетки,
Сразившие влюбленного поэта».
Зачет я сдал).
Но как метафорична
Действительность!
Ну, хватит, а не то
Сам попадешься в простенькую петлю
Сентиментальных всхлипываний, аки
Воробышек, не знающий про кошку,
Единственный за все, наверно, детство
Отловленный…
Лети, глупец, лети!..
Туда, где нет ни кошки, ни Исайки,
Ни города, который раньше звался
По-русски. А теперь он стал Семей…
И слов теперь мне больше не найти
Метафоричных и номинативных.