Рокочет комнатный вулкан: кофе
пора бы снять, — но, словно моря ропот
на берегу, его уже не помнишь
вовне, — качаешься на глади комковатой,
урвать не против несколько минут
не то во сне, которого не видишь
(кинестетическое баловство ли),
не то сквозной подвешенности в дрёме.
А кофе убежал (во сне, в твоём).
Вокзалы плачут по тебе, Колумбия,
дымящаяся густо, на полсантиметра.
*
в полумраке красном чайного настоя
палых птиц перерывает чёрную листву.
Характерный пепла сероватый столбик
отломился от сигары: струйкой низкой — звук,
слышалось — неорганический, и зналось —
разлагающий цепочку тех затяжек, что
в лёгких вечного возврата затерялись, —
издыханья ос табачных мнимый, ясный тон —
не послышавшийся даже...
*
Восковая хвоя кипариса
мертвечинкой педантичной отдаёт, —
особенно обгаженная салатной жижей из
прожектора ремонтников (не было света).
*
Иерусалим — человеческий город.
У ног Иерусалима грезят останки учений.
Хайфа — фоморы, фоморы, фоморы...
Человеческий, светлый, возвышенный сор
не спеша заметает братец фомор.
*
купы чёрных, бесформенных птиц в чайных сумерках // разнузданный, хищный излом редкой благополучия брови
__ _ __
всклокоченная,
как фотовспышка, сырость —
душная картинка негатива —
под кожу и под веки, в носоглотку,
проскваживая мышцы, через
пещеры и гроты подводные вен. На краю
стола — распотрошённая трамальная рубаха,
всем видом говорящая: глухо-
ознобно опасается чего-то
шершавое, жёсткое
благополучие тех из нас, кто
по второму несчитанному заходу — .
Обтекаемое
жарокровное ветер, слух
изменённый, изломанный
превращениями, прохладными
широкими
плашмя
прикладывается к ушам
плоскостями стальными
раскалывается — от сокращений роящихся,
высвобождающихся судорожно, червеобразных
атласных семян — голова.
Городским туалетом воняют сигареты для бедных
(Marlboro, Camel...)