(март '13)
Хоть многажды в том вспоминали и в этой — икали,
дендриты деннощно рубя, заскребая когтями
событий струну (или нить), градоокая Кали
эпохи, серпы потупившей, считая гостями
обоих, их бой (иль для первого — бой, для второй же —
игра, в коем смысле она — ближе к самоей правде) —
брюзжаньем слюны молодой, запрягая на вожжи
тела их, галопом стремя при распада параде, —
как водится, в разные стрелки, — свое забирала.
Шар в лунке, размеры чьи трудно представить, короче,
катался. И все было масло. Теперь же, забрало
себе нарастив из слоновьей, краснею я очи
в ночи, т.е. в лоне богини той самой, колея
в верхах, нахватавшись, нутром раскалившись (а толку).
На земском, — побегами зрею навыворот клея
количество, качество, честность. И паче иголку
найти мне сейчас, чтоб — любуясь на малое ушко —
в него же шептать не ау паутин вермишели;
а не строить казни, кирпичную кладку, подушку
взбивая надежды, дырявя одежду, и шеи
резиновость плавя, т.д. В общем, алое сердце
на то и фильтрует — вчистую — испорченность крови,
частицей горючей прицелившись в целое, в средстве
особо не нужд., точно в мясе и кофе — коровьи
четыре желудка, чтоб в лужу, однажды подошву
смочившую глотки заместо бессвязно-луженой,
опять не ступить, маху дав, не ступить. Дабы мошву
мышленья, согнав в сей сумбурный котел, нерешенной
оставить. Лягушка в болоте ведь тоже желала
ожечь ли, сострить языком; вышло боком — в клюв цапли;
и ведала та ей до кучи, покуда жевала:
лучиться, пока не случилося, -тся ли.