***
Мёртвый голубь под моим балконом,
ветка вяза, бившая в окно...
О себе напомнило уколом
что-то позабытое давно.
Выхожу из дома, как из комы,
и брожу, рисунок дня лепя.
Я с собою будто незнакома.
Я так мало знаю про себя.
Всё носила, как цветок в петлице,
на губах заветное словцо.
Так оно хотело в мир излиться,
даже проступало сквозь лицо.
То ли ангел райский, то ли кондор
душу нёс в объятиях, когтя,
в небесах очерчивая контур,
за которым всё, что до тебя.
Если бы когтями было можно
в прошлое вцепиться посильней
и втащить сюда его безбожно,
вырвав из кладбищенских камней!
Что-то мне привиделось сегодня.
Что-то засветилось над травой.
О судьба, бессмысленная сводня!
Мёртвый голубь, ангел неживой.
Но сквозь все запреты и потери
я в ночи твой облик сторожу
и держу распахнутыми двери,
окна все раскрытыми держу.
И поскольку ты во мне отныне
так сияешь радугой в тиши,
я должна лелеять как святыню
оболочку тела и души.
***
В эту дырявую насквозь погоду
я как под душем бродила одна,
в улицу, словно в холодную воду,
погружена, никому не видна.
Жизнь потемнела, всё кончено будто.
Встали деревья, дома, чтоб уйти.
Дождь моросящий следы мои путал
и зеркала расставлял на пути.
Всё приводил он собою в движенье,
правдою жеста зачёркивал ложь.
Дождь с необычным воды выраженьем,
чистым и синим сверканием луж.
И открывались мне улиц улики,
встречной улыбки несмелый цветок...
Блики на лицах, пречистые лики,
капелек хлебет и струй кровоток.
В лунную глубь человеческой ночи
падало с неба как в руки ранет,
противореча, переча, пророча -
влажное да - пересохшему нет.
***
Как бы жизнь ни точила резцов,
суетнёю мышиной ни грызла, -
я живу, улыбаясь в лицо
тупорылого здравого смысла.
Постигая секреты пружин,
что владеют, незримые, вами,
прищемила не палец, а жизнь,
и теперь истекаю словами.
Чтоб ими растапливать лёд,
добавляя то соли, то перца,
ускоряющих бег и полёт
низкокрылого вашего сердца.
***
Писать безудержу не лень же,
но — говори — не говори -
всегда слова на номер меньше,
чем настоящее внутри.
Ты прав, навеки прав был, Тютчев,
мысль изречённая бледна.
Как это мучит, мучит, мучит -
невысказанное сполна.
Слова — за пазухой лисёнком -
мне душу раздирают в кровь.
А если вырвется бесёнком -
то вновь оно не в глаз, а в бровь.
О, слов безудержная нежность,
неизречённость бытия!
Несбыточность и неизбежность.
А между ними — жизнь моя.
***
Отвергаю бремя грядок и зарядок,
буду спать и видеть розовые сны.
Отвергаю ненавистный распорядок -
его рамки мне и пресны, и тесны.
Здравствуй, утро! Я стою в оконной раме.
Вот программа моего житья-бытья:
ежедневно исключать себя из правил
и выламывать из рамок бытия!
***
...Как пудрила носик зубным порошком
и мазала губы вареньем,
в трамвае, робея, сидела тишком,
завидуя полным коленям,
стесняясь своих угловатых ключиц,
короткого детского платья,
мечтая, когда же мне явится принц,
и я ему брошусь в объятья.
Как мы говорили бы с ним до зари,
в глаза бы другу другу глядели...
Когда же я вырасту, чёрт побери,
и стану красавицей в теле?..
Теперь же в трамвае, устало кренясь,
теснима другим поколеньем,
невольную чувствую я неприязнь
к их острым локтям и коленям.
О, стройные ноги от самых бровей!
К груди прижимаю покупки
и, тихо вздыхая, стесняюсь своей
вдруг ставшею тесною юбки...
Звонок себе в 20 век
Я звоню ей по старому номеру в вымерший век
(убираясь, нашла в телефонной заброшенной книжке).
И встаёт, проступая сквозь темень зажмуренных век,
всё, что было со мной, отсечённое жизнью в излишки.
Ни работы-семьи, не волшебник, а только учусь...
Неумеха, оторва, влюблённая девочка, где ж ты?
Ненадолго себя покидая, в тебя отлучусь -
подышать свежим воздухом детства и глупой надежды.
В этом городе юном, где нету снесённых домов,
а все улочки прежних названий ещё не сменили,
всё свершалось бездумно по воле нездешних умов -
по какой-то волшебной нелепой всевидящей силе.
Непричёсаны мысли, расхристанны чувства и сны.
Два сияющих глаза из зеркала с жаждой блаженства.
Это я — то есть ты — в ожидании первой весны,
в предвкушении самого главного взгляда и жеста.
Там витало рассветное облачко радужных грёз,
облачённых не в слово ещё, а в бурлящую пену.
Много позже подступят слова, что из крови и слёз,
и свершат роковую в тебе и во мне перемену.
Лишь порою напомнят бегущей строкою дожди,
как потом было поздно, светло и безвыходно-больно.
«Не туда ты идёшь, не тому ты звонишь, подожди!» -
я кричу сквозь года, но не слышит за толщей стекольной.
И не слушает, как и тогда — никогда, никого,
выбегая к почтовому ящику десять раз на день.
И мне жаль той тоски, за которой потом — ничего.
И мне жаль этих слов в никуда, этих слёз-виноградин.
Я шепчу ей бессильно, что будет иная пора,
будут новые улицы, песни и близкие лица.
«Это лишь репетиция жизни, любви и пера,
это всё никогда, никогда тебе не пригодится!»
Только что им, с руками вразлёт, на беду молодым,
различить не умеющим в хмеле горчинки и перца!
А излишки ушедшего, жизнью отсеянных в дым,
ощущаешь сейчас как нехватку осколочка сердца.
Натянулись, как нервы, незримые нити родства,
сквозняком нежилым — из неплотно захлопнутой двери...
Почему-то мне кажется, девочка эта жива,
только адрес её в суматохе отъезда утерян.
Коль замечу, что почву теряю, в тревоге мечусь,
наберу старый номер в тоске ожиданья ответа.
Оболочку покинув, в былую себя отлучусь -
подышать чистым воздухом детства, надежды и света.
***
Уютный комнатный мирок
с родными старыми вещами,
без обольщений и морок,
из сердца вырванных клещами.
Отброшен гаршинский цветок,
не надо ран очарований!
Мой домик, угол, закуток,
что может быть обетованней?
Принять неспешный твой уклад,
тонуть в тепле облезлых кресел
и на домашний циферблат
глядеть без Батюшковой спеси.
На коврик, чашки, стеллажи
сменить бездомность и огромность.
Не Блоковские мятежи,
а Баратынского укромность.
О здравствуй, снившийся покой!
Ты наконец не будешь сниться!
Утешь меня и успокой
в ладонь уткнувшейся синицей!
Повисло облака крыло -
прощай, мой путеводный пастырь!
На всё, что мучило и жгло -
налепим стихотворный пластырь.
Уходит завтра во вчера
без жертв, без жестов и без тостов.
Дней опадает мишура
и остаётся жизни остов.
И пусть из зеркала не ты
глядишь, какой была когда-то.
Закроет бреши темноты
заката алая заплата...
Ну что, купились? Я смеюсь.
Сменю ли крылья на копыта?
Всё, что люблю, чему молюсь -
о, не забыто, не забыто!..
***
Мне кажется, что я живу неправильно,
ни чёрту кочерга, ни богу свечка.
Боюсь, сие уже неоперабельно.
Чего-то там произошла утечка.
И вроде небольшая в жизни трещина,
но всё через неё ушло по сути.
На дне ещё недавно что-то брезжило,
и вот один огонь в пустом сосуде.
На что мне эта окись и окалина!
Всё выжжено от края и до края.
А я б его сменяла на бокал вина,
где истина нетрезвая играет.
***
Как собрать себя в кучку, размытой слезами,
разнесённой на части любовью и злом,
с отказавшими разом в тебе тормозами,
измочаленной болью-тоской о былом?
И поклясться берёзами, птицами, сквером -
как бы я ни качалась на самом краю,
как бы ни было пусто, беззвёздно и скверно -
я ни тело, ни душу свои не убью.
Как сказать себе: хватит! Довольно! Не надо!
Посмотри на ликующий праздник земной...
Но встают анфилады душевного ада,
и бессильны все заповеди передо мной.
***
я всего лишь пассажир
незапамятного рейса
жизнь отчаянно бежит
по кривым разбитым рельсам
колея ведёт в овраг
кто ты есть в кого не верю
мой вожатый, враг иль враль
господа вы звери звери
мой трамвай идёт в депо -
все сошли, кто ехал рядом
а ведёт его слепой
с мутным брейгелевским взглядом
жизнь короткая как май
засветилось и погасло
Заблудился мой трамвай
Аннушка спешит за маслом.
***
Выжить не чаяла вроде, но
всё ж дожила до весны я.
Вот моя малая родина -
скверы и тропки лесные.
Радость моя изначальная,
в сердце впечатано фото.
Чур меня речь величальная,
пафос квасных патриотов.
Выпита, предана, продана,
но аплодирует клака...
Вот моя тихая родина -
комната, ты и собака.
Столько пришло и отчалило,
но уцелело лишь это.
Не расплескать бы нечаянно
каплю бесценного света.
Звёзд разметало смородину,
взгляд поднебесный бездонен.
Вот моя милая родина -
губы твои и ладони.
***
На стене висела карта мира,
закрывая старые обои.
Сколько мест для зрелищного пира,
где ещё мы не были с тобою!
И уже, наверное, не будем...
Нам не плыть по тем морям и рекам.
Карта наших праздников и буден
на стене застыла оберегом.
Карта улиц первых поцелуев,
перекрёстков рук переплетённых...
Может быть, когда в минуту злую
мне укажут путь они в потёмках.
Комната парит над спящим миром.
У неё в ночи своя орбита...
И пока живём родным и милым,
наша карта всё ещё не бита!
***
Я несчастлива? Я счастлива.
Жизнь застыла у причала.
А вокруг всё так участливо
и внимательно молчало.
Я одна? О нет, единственна!
И совсем не одинока.
С неба чей-то глаз таинственный
на меня глядит в бинокль.
Я замечена... Отмечена...
Здравствуй, канувшее в небыль!
На губах горчинка вечера
и прозрачный привкус неба.
***
Как с полки, жизнь мою достала
и пыль обдула.
Б. Пастернак
За жизнью из окна подглядывать,
о том и не подозревавшей,
её или себя обкрадывать, -
нет, мои будни, я не ваша...
О выводи меня, Нездешнее,
в чарующую флейту дуя,
из повседневного, кромешного
в мир праздника и поцелуя.
Как радугою в небо вхожее,
как звёзд ночное поголовье,
на наши речи непохожее
и не нуждавшееся в слове...
О музыка листа упавшего,
о эти дивные длинноты
аккорда, душу всю отдавшего
за эту маленькую ноту!
Ты не приснился, ты всё тут ещё,
они по-прежнему со мною, -
воспоминания о будущем,
переодетые в лесное...
От туч, нахмуренных опасливо,
от снов злопамятных — подальше,
и непрерывно будешь счастлива,
одета в музыку без фальши,
от постоянного сопутствия
обдутых жизней, снятых с полок,
от постоянного присутствия
мечты, застрявшей как осколок.
Изъять - останется зияние,
норой безрадостной, безвестной.
Пусть лучше танец и сияние,
душекружение над бездной!