Теперь, осенью, она почти целыми днями лежала на диване в своей комнате, укрывшись пледом, рядом с подушкой – включенный радиоприемник. И спала. Или казалось, что спала. В хорошие солнечные дни уходила бродить по горам, возвращалась всегда с полной сумкой грибов – «ложечек», которые мы и поедали во всех видах – маринованные, фаршированные, тушеные, жареные. Не было дня, чтобы кто-нибудь не заглядывал в ее всегда открытую квартиру на четвертом этаже: «Денисовна!» И всех она привечала, кормила, утешала, веселила. Хотя самой ей было невесело. Квартира была продана, одна жизнь кончилась, а другая никак не могла начаться: не был готов загранпаспорт, не был закончен ремонт в новой питерской квартире, а в этой почти не осталось вещей – только одежда, посуда и иконы. Даже книги были уже распроданы и раздарены. Не то что летом…
Ушедшее лето было невыносимо жарким, душным. Цикады обезумели, воздух дрожал от их стрекота, не затихавшего ни на минуту даже по ночам. Цветы на клумбах вырастали каких-то жутко гигантских, космических размеров, а розы чернели и засыхали, не успев распуститься, прямо в бутонах. Море было горячим, в воздухе стояло дымное марево, над Карадагом угрожающе нависло облако зноя, а по вечерам полыхали такие кровавые закаты, что приходили мысли о конце мира.
Только в библиотеке пансионата «Приморье» было всегда прохладно, равномерно жужжал вентилятор, который Людмила Денисовна приносила из дома. Я приходила незадолго до закрытия библиотеки, часов в шесть, с бутылкой «Мерло». Денисовна доставала бокалы, мыла фрукты. Непременно заглядывал кто-нибудь еще (как чувствовали, что намечается застолье), и мы пили теплое красное вино, болтали, смеялись.
С нею всегда было легко. Все проблемы, реальные или придуманные, но от этого не менее мучительные, отлетали куда-то, жизнь казалась хрупкой и прекрасной, как солнечный свет, игравший в бокале виноградного вина. Маленькая, похожая на постаревшего эльфа, в больших роговых очках, из-за которых на тебя смотрели внимательные, все понимающие глаза, Людмила Денисовна Сигида, заведующая библиотекой и вдова бывшего директора некогда привилегированного санатория «Голубой залив», представлялась мне волшебной хозяйкой, хранительницей тайн здешних мест.
Она жила в каком-то ином измерении, чем все остальные. Вокруг нее все время закручивались протуберанцы событий, причем событий твоей собственной жизни, которая приобретала статус судьбы и иллюминировала внутри тебя самой, обретая некий глубинный смысл. Я легко могла бы поверить, что Людмила Денисовна - инопланетянка, гостья из будущего. Если бы я допускала возможность существования инопланетян среди нас.
Она часто повторяла мне, что пройдет время, все в моей голове встанет на место, и я пойму истинный смысл того, что происходит со мной сейчас. Она всегда говорила, что любить по-настоящему можно только Бога, что путь женщины к Нему – особый, этот путь пролегает через опыт любви к мужчине. Она учила, что все мы – лишь зеркала друг для друга. Через одного человека нам дано познать страсть, через другого – ревность, через кого-то еще – самопожертвование, чистоту. Глядя куда-то внутрь себя, в свое прошлое, мягко улыбаясь, она говорила мне, что теперешняя моя любовь – еще не последняя, что прежде, чем испытания закончатся и я приду туда, куда положено, мне предстоит пережить любовь еще к двум, - нет, поправлялась она, немного подумав, даже трем мужчинам.
Она жалела меня, когда я рыдала у нее на коленях, гладила меня по голове, кормила пирожками. И только сердилась, если я недобро отзывалась о жене Гены, и говорила, что я не должна так поступать, что, возможно, я для нее и вошла в их жизнь. Говорила: «Ну, хочешь, я поговорю с ним? Я найду слова. Хочешь?» Иногда я жалею, что не позволила ей сделать это. Я думаю, что тогда я, по крайней мере, поняла бы все и мне стало бы легче. Но тогда, возможно, не было бы и этой книжки.
Жизнь самой Людмилы Денисовны с момента рождения была исполнена промыслительной силы. Она родилась в сорок первом, в разгар войны, во время жуткой бомбежки. Воздушный налет застал ее мать в самый момент родов. Рушились стены, завывали сирены, грохотали взрывы. И женщина, в которой рвалась и кричала от боли новая жизнь, перед лицом обступившей со всех сторон смерти начала молиться Богородице. Молитва сотворила чудо. Неизвестно откуда взявшаяся санитарка вытащила роженицу из-под огня. Так появилась на свет девочка Люда, на долю которой выпало немало испытаний. Ей не раз приходилось рождаться заново и находить в себе силы жить после таких физических и нравственных мучений, вынести которые не всякий бы смог, не надломившись.
Силы Денисовна черпала в молитве. Она и жила исключительно ею. Я помню, как однажды поздно вечером, уже после заката мы пришли на родник, как она долго молилась там, а после камень, возле которого она стояла, стал горячим. В то время когда я убивалась по своей безответной любви, она молилась о жертвах наводнений, которые заливали в то лето весь мир. И о пострадавших от землетрясений. И об убитых во время терактов. И о беженцах, и о больных детях. Молилась за весь мир. Когда в то страшное лето смерч подошел к Коктебелю, повис над Хамелеоном, а через некоторое время повернулся и ушел прочь, куда-то за горизонт, я была уверена, что в эту минуту она стоит у окна своей квартиры на четвертом этаже, смотрит на море, на этот черный сгусток смерти и молится за жизнь.
Она жила словно бы уже не своей волей. Через нее, как через чувствительный радиоприемник, проходили волны энергий, информации, образов. Она рассказывала мне, что после смерти мужа, которая случилась именно так, как Людмила Денисовна однажды мысленно увидела это много лет назад, она в течение целого года ежедневно писала картины. Спонтанно, находясь в состоянии почти экстаза, она наносила на бумагу красками образы, которые мгновенно возникали в ее мозгу и олицетворяли некие первоначала мира. Я держала в руках десятки рисунков, то ярких, почти обжигающих страстью, то нежных, обволакивающих теплом, то холодных, как мир без Бога. Потом это все прекратилось так же внезапно, как и началось. Но она уже стала другой. Наверное, творчество действительно есть не что иное, как особый путь души к Богу. А иначе оно не имеет смысла.
Другой дорогой к Истине была красота окружающего мира. Людмила Денисовна любила природу и была ее частью. Знала каждую тропинку в окрестных горах, название и свойства каждой травки. Знала, где гнездятся птицы и ночуют бабочки. Когда цикады на закате заводили свою песню, а птицы стаями летели за уходящим солнцем, она, светясь радостью, восклицала: «Все гимн Творцу поют! Слышишь, Леночка?»
Она была абсолютно равнодушна к быту. Готовила кое-как, на скорую руку, но всегда вкусно. К мужчинам относилась со снисходительной жалостью, а они были от нее без ума. Не была сентиментальной, но в нужную минуту всегда приходила на помощь. Если чувствовала, что нужна, непременно приходила. И находила единственно нужные слова утешения. Но если считала, что у тебя блажь, игра эгоизма – тут уж сочувствия не жди. Могла быть принципиальной и прямолинейной. И, никогда никого не осуждая, умела объяснить любой, самый неприглядный поступок человека. Не оправдывая – понимала.
В альбом моей Дуне она написала, мне казалось, больше для меня: «Когда-нибудь ты поймешь, что самая большая радость – это печаль».
Только сейчас я начинаю осознавать, что значила для меня встреча с Геной. Что я получила в результате этой любви, которая осталась неразделенной. И, как бы мне ни было порой больно, я благословляю эту встречу, осветившую всю меня изнутри и изменившую мою жизнь. Наверное, в этом и состоит подлинная роль мужчины в жизни женщины, в этом и заключается истинный смысл оплодотворения, в духовном понимании этого слова.
Людмила Денисовна все это знала. Но мудро молчала, зная и то, что я сама должна буду понять это. Когда-нибудь.