В семидесятые годы прошлого столетия, мы жили уже довольно безбедно .
Скотины и птицы всех мастей было предостаточно, и без работы никто не сидел.
В начале лета очень сильно простудилась наша мамочка и её увезли в районную
больницу. Вся домашняя работа легла на наши детские плечи. Папа трудился в колхозе
ветврачом и был на работе с пяти часов утра и до двенадцати часов ночи.
Как я уже говорила, вся работа была на нас, детях. Как старшая, я распределила
работу всем по силам, все были при делах. Корову пришлось доить мне.
Марта у нас была просто красавица, хоть сейчас на подиум, стройная - ноги от ушей,
ресницы - хлопушки и выразительные глаза, подтянутый живот и аккуратненькое , небольшое
вымя, где она хранила своё молочко. У неё был один недостаток - брыкалась отчаянно.
Она так выкидывала свои ноги, будь - то плясала твист. Как я и говорила, строптивая,
корова с характером, да ещё с каким. Мама её путала, привязывала к пряслу,
под нос ей ставила мешанку из картошки с отрубями и все-таки, Марта ухитрялась
пролить молоко. Чтобы сохранить молоко, мама носила дополнительно ведёрко и частями
сливала удой. В ту пору к нам в деревню привезли фильм « Граф Монте-Кристо»,
по роману А. Дюма. Я его читала, ещё в пятом классе и очень хотелось посмотреть фильм.
Я была в курсе Мартиных закидонов , но в спешке про всё напрочь забыла.
На ходу оторвала половинку буханки хлеба (очень кушать хотелось) и бегом
в пастушню , прихватив на ходу ещё подойник с водой и ветошью и вазелином.
Ещё не добежав до пастушни, стала звать: Марта, Марта, Марта!
Она нехотя подошла, да так и замерла с выпученными глазами - взятка пролетела мимо,
( ведра с картошкой-то не было). Не обращая на неё никакого внимания,
сунула ей в рот краюху. Несколько секунд Марта стояла опешив от моей наглости,
как бы раздумывая жевать или может ещё обождать. Видя, что больше ничего не обломится
стала нехотя жевать . Я, тем временем, схватила стульчик, вымыла вымя, протёрла его насухо,
смазала вазелином и начала доить. В ожидании хорошего фильма, в приподнятом настроении,
стала песни петь, одну за другой: шлягеры тех лет - начала с Чёрного кота, потом пошли песни
из репертуара Юрия Антонова и закончила Золотой Рожью. Встала, прихватив подойник
с молоком и стульчик ( его на прясло повесила в условленном месте). Снова мокрой
ветошью протёрла вымя и смазала его. Потрепала Марту по холке, сказала ей на ушко
слова благодарные и быстро направилась к выходу. И только тут, меня осенило:
Марта, пока я её доила, стояла , как вкопанная, не шелохнувшись. Не то, что брыкаться,
а и хвостом-то, через раз, помахивала, иногда, тихо мыча. Над пастушней гремел хохот.
Сначала, я не придала этому значения, мало ли по какой причине могут веселиться
женщины. Тут наша соседка тётя Тоня ( женщина – огонь), кричит на всю пастушню.
-Валентина ! А что же мама будет делать? Тоже будет корову песнями ублажать? Вот хохма!
Я в карман за словом не полезла.
- Как бы вам, тетя Тоня не пришлась Марту развлекать, вдруг маму ещё не выпишут, так что
готовь репертуар загодя. Мне скоро нужно уезжать на учёбу.
Теперь товарки стали подтрунивать над бедной женщиной, но я спешила в клуб.
На сеанс кинофильма пришла вовремя, фильм меня очень потряс .
На другой ,да и все последующие дни, я ходила на дойку, без картошки уже намеренно.
Спутывать ноги и привязывать за рога, тоже не стала. Брала с собой только краюху
хлеба и угощала Марту. Протестов больше не было. Песни пела разные: если нет настроения-
печальные, а с настроением - весёлые, вот так мы с ней и поладили - я ей песни,
а она мне молоко. Начались времена мирного сосуществования. Мама пролежала
в больнице три недели и вернулась домой, ещё до моего отъезда. Когда я рассказала
ей про поведение Марты, мама приняла всё это за розыгрыш, но в вечернюю же дойку,
убедилась в обратном. Когда мама стала петь, корова повернула к ней голову и так печально,
задумчиво , посмотрела , мирно жуя жвачку. Брыкаться не стала, и пришлось маме петь ей песни.
Женщины сначала подтрунивали, но скоро им надоело. Видя, что Марта
спокойно стоит, мамочка продолжала петь ей песни. Теперь Марта слушала народные
и застольные песни, и если мама , по кокой-то причине не пела ,то буйный нрав
Марты, тут же проявлялся. Она скакала, как конь ретивый. Вертела хвостом,
будто дралась и продолжала протестовать до тех пор, пока мама не начинала
петь. Тогда она меняла гнев на милость и стояла, как ни в чём не бывало, мирно жуя жвачку.
Ну, а на вечернюю дойку мама всё равно ходила с двумя вёдрами. Надой, ощутимо,
прибавился и второе ведро, было наполнено до половины. А наша Марта оказалась
музыкальной, любительницей пения. Звать её уже не нужно было. Сама подходила к пряслу
и ждала, когда придет мама и подоит её. Вот такая у нас была музыкальная Марта.