Альманах Жарки Сибирские, проза, 9, август 2013

Жарки Сибирские
Нина Агошкова, Краснодарский край
Сказка – ложь?


Все взрослые когда-то были детьми, это неоспоримая истина. И все, наверняка, любили читать или слушать сказки. По роду своей профессии я задержалась в «сказочном» состоянии надолго, так как работаю воспитателем детского сада. И вот всё чаще меня стала посещать одна странная мысль.
Понимаю, что не одна я такая умная, наверняка ещё кому-то в голову приходило подобное, а раз так, то может быть, у этих мыслей есть какая-то подоплёка, основание?
А суть вот в чём.
Есть такая поговорка, что «Новое – это хорошо забытое старое». Вот я и подумала: а что может быть старее сказок? И так ли уж новы все те вещи, что нас окружают? Возможно, что они уже существовали ранее на планете Земля, на предыдущем витке её развития, а потом исчезли вследствие какого-то катаклизма и остались лишь в мифах, легендах и сказках?
Проще всего в этом случае провести аналогию на основании современных представлений и воображения. Итак, начну свой незамысловатый анализ сказочных персонажей, явлений и атрибутики.
Вы видели, как дошколята рисуют ракету? Если нет, объясняю: прямоугольник, поставленный вертикально, сверху треугольник и снизу два треугольника – опоры. Получается очень похоже на домик, только «на ножках». Ну, и чем это ни сказочная «Избушка на курьих ножках»?
А попросите малыша нарисовать вертолёт. Тоже легко: прямоугольник, от него в сторону отходит линия, на конце её – пропеллер, внешне очень похожий на метёлку. Вот вам и «Ступа Бабы-Яги»!
Ну, может, то был не вертолёт, а какой-нибудь флаер – это уж как кому нравится. А мне вот так и представляется картинка: выходит эдакая амазонка из ракеты (читай «избушки»), садится во флаер (читай «ступу») и отправляется в полёт по делам. Здорово? Недавно прочитала про русских языческих богов и богинь, так вот там чёрным по белому написано, что изначально Баба-Яга была Богиней и звалась Баба Йогиня, и покровительствовала сиротам, собирая их по русским городам.
Цитирую из интернета: «Детишек она отвозила в свой предгорный скит. Он находился в самой чаще леса, у подножия Ирийских гор. Жила Йога в летающем доме, из - под которого курился дым, а ночью он светился. Её дом был малых размеров, зато внутри он был огромным. На подворье у неё жило много разных существ из разных миров - жить и нежить. По этой причине имя Йога переводится как слияние миров и вместилище мудрости.
Йогиня матушка заботилась о детях-сиротах, как настоящая мать, и проводила их через огненный обряд, который посвящал их Древним Высшим Богам. Обряд состоял в том, что Баба Йога проводила их через огненную печь, а при помощи определенных механизмов детишки выходили целые и невредимые». А теперь сравним это описание с рассказами современных «контактеров», побывавших на НЛО – очень похоже, не так ли?
После того, как на Русь пришло христианство, языческих Богов за ненадобностью убрали, сведения о них исказили и в результате мы имеем то, что имеем – злую Бабку-Ёжку.
Продолжу свой рассказ. На днях в гости к Бабе-Яге заглянул Змей-Горыныч. Призвав на помощь воображение, легко представить в этой роли современный реактивный самолёт с вертикальным взлётом и посадкой. Огонь из дюз – чем ни пасть дракона, изрыгающего пламя?
Дальше. А.С. Пушкин может, слышал от кого-то, может, читал что-то, но в его сказках тоже попадается много интересного. Вот, к примеру: «В чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря» - чем вам ни взвод морпехов – спецназовцев во главе с «Дядькой Черномором», то бишь, взводным? По количеству совпадает. А что «в чешуе», так это на них бронежилеты были – очень похоже!
А сказочные муха, шмель и комар из «Сказки о Царе – Салтане»? Это ведь ни что иное, как микророботы с видеозаписывающей аппаратурой, которыми сейчас уже вовсю пользуются разведслужбы разных стран (сама читала статью в интернете). Да, кстати, спроектирована такая малютка по чертежам Леонардо да Винчи – вот вам и переходное звено от предыдущей цивилизации к нынешней.
Как-то я перескочила сразу от живых персонажей к «оборудованию и материалам». Нелогично. Ладно, сейчас всё исправим. Правда, тут еще нужно разобраться, к какому разделу его отнести – живых, или неживых существ? Это я про Кощея Бессмертного речь веду. Что, или кто, может выглядеть так, как он? Первая мысль была – «любой человек в бронежилете», раз не убьешь – значит, бессмертный. А потом как всё славненько сложилось-то! РОБОТ! Ну, или биоробот, что сути не меняет. «Терминатор» доказал нам свои качества на деле – чем ни Кощей Бессмертный? Сюда ещё хорошо вписываются «Двое из ларца, одинаковых с лица» - это либо клоны, либо опять-таки биороботы: отштамповали их с одинаковыми лицами, и все дела!
На роль домового подходит современный «Умный дом», который и температуру комфорта установит, и ванну к вашему приходу наполнит, и бифштекс поджарит!
«Гусли – самогуды» - совсем просто, это вы и сами назовёте.
«Сапоги скороходы» - тоже догадались? Конечно – ролики!
«Молодильные яблоки» - скорее всего, разные вакцины, витамины и лекарства.
«Яблочко по тарелочке катается» и картинки появляются. Раньше я думала, что это телевизор, но там некуда было «приткнуть» «яблочко».
А вот в случае с компьютером всё получается легко и просто: «яблочко» (читай, «мышка»), «по тарелочке» (читай, «по коврику»), катается, и всё, что нужно, на экране появляется! (Как тут опять не вспомнить сказку А.С.Пушкина «О рыбаке и рыбке»: «Стал он КЛИКАТЬ Золотую рыбку…»)
Ну, а если сказочному царю хотелось подсмотреть за кем-то, он заранее устанавливал видеокамеры, и тогда картинка на мониторе возникала любопытная…
Да, был в сказках ещё клубочек волшебный, куда он покатится, туда и путь держать надо. Возможно, что GPS – навигатор только отдалённо похож на клубочек, но его функцию выполняет исправно.
Вот пока не нашла в современном мире аналога «Скатерти - самобранки»… Может, Макдональдс? И «Шапка - невидимка» не идентифицировалась.
А жаль. Сколько открылось бы возможностей…
Вот рассуждала я так на досуге, и очень грустно мне стало от всего этого! Ну, никакой тебе сказочной романтики! А может, наоборот – радоваться надо, что мы с вами живём,
«как в сказке»?


Владимир Бучинский, Днепропетровск, Украина
Где-то в провинции…


Курить, по большому счёту, не очень-то и хотелось, но до конца рабочего дня оставалось двадцать три минуты. И тупо смотреть на деятельную суету в лаборатории, озабоченно-одухотворённые лица Мишки и Клавдии Сергеевны – просто невмоготу. Он вышел в коридор.
Окна распахнуты, в мире буянил август. Трава, идеально подстриженные кусты лемурина, молодые акации – всё было опалено солнцем, которое не щадило и себя… чересчур оранжевое какое-то, выжженное. Даже нежно-ультрамариновый забор выцвел и казался белым.
За ним, опоясывающим территорию института, сновал народ – мамы с колясками, детвора, студенты, военные… в основном, офицеры. Минуя огромный портрет вождя, растянутый на глухой стене казармы, служивые вздёргивали подбородки, косили орлиным глазом и чуть не отдавали честь.
Всё раздражало.
Спички ломались, третья зашипела, но не зажглась… руки подрагивали.

- Ты много куришь.
Антон дёрнулся. Шеф всегда являлся, как привидение – бесшумно, скрытно… и это несмотря на внушительный рост и почти неприличный живот.
- Да, Вячеслав Карлович… что-то, последнее время…
- А работаешь мало. Смотри Зимин… сам знаешь, проект на контроле…
Генеральный пожевал губами, фыркнул, и величественно удалился – Королевский Пингвин, ни дать, ни взять. В косоворотке и с неизменно потухшей трубкой. Кличка оправдана.
Надо же! Всего-то год назад профессор Штруббе казался ему небожителем, а за возможность работать в Институте Антон продал бы душу. Не задумываясь.

***
Вечерний парк отдыхал от жары. Людей много – молодёжь смеялась, парни в широченных белых штанах и девушки, лёгкие, как их ситцевые платья, катались на качелях, пели под гитару « Алёнушку» и «Границу». Парочки стекались к озеру, где добросовестно стояли в очереди – лодок не хватало. Новоиспечённые лейтенанты, поблескивая кокардами и остроумием, угощали красавиц лимонадом на террасе павильона «Волна».

Антон пришёл раньше – как всегда. Свидание назначено на семь, но уже с полшестого всё валилось из рук, ничего не хотелось, и ноги привычно несли к «их» лавочке, в дальнем конце аллеи.
Облокотившись на высокую спинку, Зимин провёл рукой по свежевыбритому подбородку и усмехнулся. Небольшую «шкиперку» он проносил почти год, белой вороной мелькая по институту, раздражая общественность независимым видом и отсутствием верноподданнических усов. Но появилась Тонечка, которой хватило двух поцелуев и одного мурлыкающего «сбрить!», чтоб от оппортунистической поросли не осталось и следа.
Время ползло, словно раненная черепаха.
Любимая не пришла ни в семь, ни позже. Спустя сорок минут он встал и побрёл через весь парк, к выходу.
Ситуация была проста как гривенник и стара как мир.

То, что он семье Лисовских не подходит, Антону дали понять сразу. Нет, без патриархальных замашек, без генеральской беспардонности, но – доходчиво… а женская составляющая фамилии - даже интеллигентно. Отец, правда, церемонится особо не стал, смерил мудрым взглядом, сказал «ну-ну» и ушёл в кабинет. Генеральской оплеухой это не выглядело, так как папа был не генерал, а цельный Командарм, что дело, понятно, меняло.
Да, ситуация была проста и стандартна… за одним исключением. Он-то, Антон Зимин, был совсем не ординарный!

***
Из капкана семейной опеки любимая вырвалась только спустя неделю.
Они ушли за город, на берег Волчьей, где до поздних сумерек просидели на холме. Целуя пухлые, ещё неумелые губы, чувствуя под тонкой материей платья напряжённое тело, вздрагивающее от пробегающей искры, он начал проваливаться в пустоту, бесконтрольную и сладкую.
- Всё… всё… - она, задыхаясь, выскользнула. – Нет, не надо… не сейчас… - ладонь прошлась по шевелюре, щеке, губам. – Всё будет, только… я знаю, ты придумаешь, что делать. У нас всего пара недель.
- Я тебя увезу… далеко… - Антон ещё не пришёл в себя, сердце металось по грудной клетке. Он приподнялся на локте. – Просто – время… а что значит: «пара недель»?
Антонина села рядом, покусывая сорванную травинку. Когда девушка о чём-то задумывалась, отрешённо глядя в небо, её красота становилась вообще неземной.
- Отец… да и мать, и бабушка… я подслушала. Дело не в тебе. Ты, Тошка, как раз на маму произвёл очень хорошее впечатление. Тут такое… в общем, они меня замуж выдают…
- Что? Да они в своём уме?! – он сначала округлил, а потом сузил глаза, и стал похож на волка, у которого отнимают добычу. Русый чуб взметнулся, как шерсть на загривке.
Тоня молчала.
Глядя на нежный профиль, на подрагивающие ресницы, Зимин вдруг ясно осознал, насколько его любимая молода… девчушка, только школу закончила.

- Понимаешь… конечно, открыто ничего не говорится, но это – политика… как у кесарей прошлого. Джен Ли Чан – сын маршала, дипломат. Папа говорит, что такие люди, как мы, вообще о себе думать не в праве… благополучие Государства и цели Вождя – вот что главное!
- К чертям… о, боже! Он из Поднебесной?!
- Да. Только лицом – как мы… хорошенький, кстати… - красавица хитро скосила глаза.
- Прекрати! Я…
- Тошка… родной… - она уткнулась лбом в крепкое плечо. – Ты только скажи… бежать я готова. Но – куда? Отец и на экваторе достанет, и на полюсе - он же не армейский… особый отдел. А мне нужен ты… ты… никаких дипломатов… один… сумасшедший… физик… гениальный…
С треском отлетали пуговицы, рвалась непослушная материя - на этот раз она сама всё решила.
Солнце последний раз мигнуло над краем леса и утонуло в ночи. Теперь подсматривали только звёзды.

***
Пружина на двери кабинета Генерального была сверхмощной.
- Вызывали, Вячеслав Карлович? – Антон, просунув голову в щель, еле сдерживал рвущуюся из рук гильотину.
Профессор барабанил пальцами по огромной, идеально пустой столешнице, смотрел в сторону, на портрет Вождя. Наконец кивнул – заходи.
Тяжёлые бордовые портьеры. Полумрак. Отчётливо тикают ходики.

- Слушай, Зимин… а чем ты, собственно, последнее время занимаешься? А? - Пингвин выпрессовался из кресла, подошёл вплотную и уставился колючим взглядом в переносицу подчинённого. – Я б-брал в П-проект перспективного учёного, а не полусумасшедшего гения, использующего оборудование института в к-к-каких-то своих, никому не понятных целях… - возбуждаясь, Штруббе начинал заикаться. - Причём в тот м-момент, когда весь коллектив живёт одним – выполнить задачу! Партия и н-на-а-род ждёт результата, как хлеба, как глоток воздуха… где расчёты последних дней?! А почему тебя не было на вчерашнем собрании? Вот! – он ткнул пальцем на одиноко лежащую папочку возле телефона, - Л-лемке подаёт рапорт о халатном отношении, но между строк ясно читается - саботаж! А Рев-в-вицкая – о полном пренебрежении общественной работой!
Антон молчал. Пингвин фыркнул и стал переваливаться с ноги на ногу поперёк кабинета. Говорил куда-то вниз, в толстый серый ковёр.
- Лемке нашёл твои ч-черновики, полные белиберды, явно не относящейся к проекту. Несанкционированные ночные работы с аппаратурой подтверждает Клавдия. П-пока устно. А дело стоит на месте, причём тормоз – ты. Что п-прикажешь?
Антон молчал. Всё было правдой.
- Значит – так. Я тебе не нянька. Если послезавтра не будет всех расчётов последних разработок – пишу рапорт и… ну, ты п-помнишь, какие бумаги подписывал. Иди! Мне своя голова – ближе к телу…

В коридоре налетела Ревицкая. Неизменная красная косынка от возмущения сползала на очки, необъятная грудь упиралась ему в живот, где-то в районе пупка, прижимая разгильдяя к стене.
- Зимин! Ты… ты… ни совести, ни стыда! Я буду ставить вопрос о твоём пребывании в к…
Он молча вывернулся из горячих телес и пошёл в курилку.

***
- А как называется эта звезда? – Антонина смотрела в ночную россыпь.
- Это не звезда. Это планета… хочешь, назови её сама… как назовёшь, так и занесу в Мировой Список… - Антон поцеловал непослушный локон, мешавший добраться до губ любимой.
- Тошка… ну, это правда? Мы убежим? Ты всё молчишь, молчишь…
- Правда, котёнок. Мы убежим в сказочную страну, где ты станешь принцессой… самой красивой и доброй в мире Принцессой! А я буду сидеть у твоих ног и сочинять стихи о будущей королеве Антонине, Повелительнице Гор, Морей и Водопадов.
Вечерний парк остывал от дневного зноя, из темноты плыли звуки - на летней эстраде военный оркестр наигрывал «Марианну», что-то среднее между вальсом и танго.

- А знаешь… папа говорит жуткие вещи… будто скоро – война… страшная, огромная. И погибнут миллионы… это правда, Тош?
- Правда. Но ты не бойся. Там, куда я тебя приведу, будет мир и лето, облака и травы.
- Да. А папа, когда выпьет, кричит, что мы всех победим, и построим одну большую страну, на всю планету. И все, кто выживут, будут очень счастливые! Только сейчас мне надо выйти замуж за Ли Чан и уехать с мамой и бабушкой в Поднебесную…
Он гладил её волосы.
- Верь мне, котёнок… ещё совсем немного… время, время! Хоть недельку… вот, слушай:

Сказал мне Вождь, что всё - мура,
И ухмыльнулся, гад, при этом...
Что отстирать жизнь добела
Не выйдет. Мало быть поэтом!
Что занавес давно упал
На старые, как мир, идеи...
Ты Млечный Путь, дурак, лакал
И вылакал. Теперь на шее
Медалька "За максимализм"
Плюс орден "Дятла" в назиданье…
Потребуется сотня клизм
Промыть от твоих рифм сознанье!
Надежда, страх, дурацкий смех -
Всё это путь к стандартной плахе...

… а в небесах главзампотех
Меняет строчки на рюмахи.

- Как жутко… это Маркевич?
- Нет. Бурковский. Расстрелян полгода назад.
Зимин отстранился и достал сигареты.
Случайность это всё-таки, или он – гений? Заметил бы кто-нибудь другой, работая над совершенно заурядной проблемой очередного оружия, то совершенно новое, не связанное с первичной темой направление, которое увидел он? То завораживающее, как вспышка, Открытие, от которого становится мистически-жутко… манящее, как небо, и одновременно - омут, в который прыгнуть просто необходимо…
- Чудной ты, Зимин… когда задумаешься, время вокруг тебя вроде притормаживает… застыл, будто древний Титан, созерцающий звёзды… Тош, ты уже полчаса молчишь! Третья сигарета…
Они опять прижались друг к другу.

***
На проходной вместо привычного вахтёра Петровича торчали два солдата. Нестандартная серая форма, вместо пилоток – многоугольные фуражки, на левой руке – красный шеврон в виде пятиконечной звезды.
Пришлось достать удостоверение.
Коридор, обычно заполненный снующими лаборантами и озабоченными сотрудниками более высокого ранга, был пуст. В лаборатории одиноко сидела Клавдия Сергеевна, курила прямо за столом, стряхивая пепел в жаропрочный тигель. Губы сурово поджаты.

- Что происходит? Где люди?
- Что происходит – сама не знаю. А люди… домой отправили. Без объяснений.
Она встала, подошла к Антону и отчётливо прошептала:
- Пингвина забрали. Ещё ночью, прямо с постели. Роются в кабинете…
- Кто?
- Не знаю. Говорят – Особый отдел. Но, судя по тому, что Лемке назначен временным ИО, группа полностью не расформирована.
В дверь просунулась взлохмаченная голова.
- Антон Павлович, Вас… м-м-м… просят зайти к Штруббе… э-э-э… к Лемке…
Завлабораторией отвернулась.

Дверь Генерального была закрыта не полностью – видимо, сорвали пружину. Два типа – штатский и коротышка в обычной армейской форме - копались с документацией, выпотрошив сейф прямо на ковёр. Долговязый Лемке полусидел на краю стола, покачивая левой ногой.

- Зимин. Хорошо. Не буду рассусоливать – нет времени. Я возглавляю Проект… паникёр и скрытый оппозиционер Штруббе отстранён. Далее. Положением в институте я недоволен, но считаю, все ваши беды не от убеждений, а от элементарного непонимания ситуации, отсутствия дисциплины. Партия требует максимальной отдачи и самопожертвования… - глаз нового генерального косил на особистов, внимательно слушающих, не прекращая перебирать бумаги.
- С этой минуты рабочий день продлён до четырнадцати часов в сутки. Дата сдачи разработок в производственный отдел – шестое число следующего месяца. График завершения этапов будет вывешен в лаборатории.
« Боже мой… - подумал Антон, слушая резкие ноты в голосе начальника, - неужели он сам во всё это верит?»
- Идите и работайте. Я не хочу, чтоб Вас постигла судьба Штруббе…

***
Антон ожидал, что институт будет лихорадить – ничего подобного! Трое суток, практически без сна и отдыха, не выходя из лабораторий, коллектив занимался исследованиями под гипнотическим взглядом Лемке. «Осьминог» казался неутомим – он присутствовал всюду и везде, был в курсе даже второстепенных вопросов. Но КПД всей этой суеты получался невысок – график плыл, нереальные сроки так ими и оставались.
Выкраивая время на завершение собственной «темы», Зимин ухитрялся доводить расчёты до ума где угодно – в курилке, в столовой, и даже закрывшись в туалете – благо, всю экспериментальную часть он закончил ещё при Штруббе. Получалось, что оптимальные даты лежали в пределах двух недель, начиная с четырнадцатого числа… а пик приходился на семнадцатое – двадцать второе. Неделя… полторы…
На четвёртый день аврала начальство что-то поняло и сделало выходной. Народ разбежался по домам.

За всё это время Тоня не позвонила ни разу. Телефон Лисовских или молчал, или трубку брала мать, сухо докладывая, что Антонина занята, на учёбе, на даче и вообще – в другой галактике. Продежурив у заветного особняка несколько часов, Антон понял, что надо идти спать – глаза слипались, за углом сквера мерещился Осьминог или просто – подозрительные личности, пялящиеся на него. Он ушёл.
На следующий день в институт не явилась Клавдия. А через час зашёл строгий, как всегда тщательно причёсанный Лемке и объявил, что к вечеру он представит нового завлабораторией.
Вопросов не задавали. Все опустили глаза.

Наступило четырнадцатое число. График работы – по умолчанию – вернулся на прежнее место, к шести вечера здание института пустело.
Бредя домой по запылённому асфальту, Зимин думал, что если в течении двух суток он не увидит Тоню, то во-первых, сойдёт с ума, во-вторых – медным тазом накроются все планы, следующий шанс представится… да он вообще не представится. Не будет его, Шанса… по крайней мере – в этой жизни.
Но что делать, Антон не знал.

Сжёг себя август древним обрядом,
Летняя пыль превращается в гарь...
Кончено. Глупым и злым листопадом
Бредит стенной календарь.

Завернув во двор, он посмотрел на свои окна – тёмные, пустые и какие-то враждебные. Ну да – коммуналка… на кухне сварливая тётка из дальней комнаты, о пяти бигудях и немного выпившая. Михалыч в застиранной майке чинит внуку трёхколёсный велосипед…
По дну пачки катались две сигареты. Прикурив, двинулся в дальний угол двора, где обычно старики шлёпали о ветхий стол какими-то чёрными костяшками, посасывая пиво. Сейчас на лавочках никого не было.
- Тоша! Тошка!
Он завертел головой – совсем уже сбрендил, галлюцинации…
- Антон… я здесь… - Тоня пряталась в зарослях лемурина, примыкавших к забору.

***
- Два дня… за два дня отец перевернёт не только город, но и весь материк… он меня найдёт. Здесь, у тебя, или у друзей… почему два дня?
- Так лучше… я спрячу тебя на даче Калгановых. Они уехали и оставили мне ключи… - Зимин отшвырнул пустую пачку в темноту кустов. – А сейчас – заскочим ко мне, я кое-что возьму.
- Нет, я буду здесь… соседи твои… скажут – девку привёл…
- Смешная ты… - Антон целовал губы и шею, зарываясь в облако дивно пахнущих волос. – Они тебя больше никогда не увидят!
- Нет. Всё равно. Иди…
Через пятнадцать минут он вернулся, в руках – небольшой свёрток.
- Что это?
- Да… надо. Дома оставлять уже нельзя… всё, пошли, пешком километров восемь, пригород…

И в этот момент, двор прорезали косые лучи фар – с улицы вкатился большой армейский пикап, четверо в штатском, но явно офицерской выправки, слажено просочились в чёрную дыру парадного.
- О-о!.. это... о-о!.. - Антонина совершенно по-детски зажала рот ладошкой, - меня уже ищут…
- Тише… нас не видно. – Он обнял её за плечи, отклоняясь в спасительный мрак кус-тов. По поводу того, что Командарм переворачивает город в поисках дочери, у Зимина было собственное мнение: сотрудники института пропадали ежедневно, и в одиночку, и парами…
Трое выскочили из подъезда – младшего, надо понимать, оставили в засаде.
- Давай, давай… три минуты – ему далеко не уйти! К парку, сначала – к парку, он вечерами постоянно там ошивается… - мотор взревел, «воронок» резко развернулся, чуть не скользнув фарами по двум застывшим силуэтам, и вылетел на проспект.
Неожиданно засветились три ближайших окна на втором этаже – желтоватое марево дотянулось до их убежища, размывая темноту. Минутой раньше…
- Это не папа, Тонь… это за мной… всё. Никаких дач. У нас просто нет выбора.

***
Они остановились перед центральным входом.
- Так… котёнок, главное – возьми себя в руки… спокойно, чтоб я не делал, чтоб не говорил - спокойно… улыбайся! Да, хорошо? – Антон поцеловал любимые глаза.
- Да. – Она всхлипнула. – Давай, я – Принцесса, я смогу…
Зимин толкнул дверь.

Постовой стоял перед вертушкой проходной и смотрел на них, удивлённо подняв брови. Чернявый солдатик, невысокий, почему-то один. Антон уже пару раз угощал служивого сигаретами, а вот как зовут – так и не выучил, больно мудрёно… то ли Зийятулла, то ли ещё как…
- Нет положено… нету могу…
- Да что ты – не мужик… ну, понимаешь, это… – негде нам! Негде! Тебе-то – что? Ты ж меня знаешь, я в свою лабораторию… часик, полтора – и уйдём! Вот! – ухмыляясь, Антон достал мятую купюру, - выручай, брат…
Тоня строила глазки.
И опричник сдался.
Но в тот момент, когда он протянул руку за розовой бумажкой, возле крыльца взвизгнули тормоза, захлопали автомобильные двери. Солдатик сделал шаг вперёд и влево, повернув голову в сторону парадного.
Всё происходило на уровне рефлекса. Сцепленные в замок кулаки обрушились на стриженый затылок, тело рухнуло вперёд, к двери, заклинив собой створку.

Счёт пошёл на секунды. Схватив девушку за руку, Зимин бросился к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Уже взлетев на промежуточную площадку, они услышали удары в дверь, мат и вопли преследователей, потом сухой хлопок – ближайшие перила разлетелись в щепы.
Мчались дальше.
Коридор ярко освещён. Дверь в лабораторию – вторая слева. Массивная, металлическая. Отлично.
Ключ. Три секунды. Замок щёлкнул.
Беглецы нырнули внутрь.

Минут сорок особисты бились о железо, что твой лютый дракон Чу в неприступные ворота крепости. Явно по халатности строителей дверь открывалась не во внутрь, как положено, а на себя… привычно выбить молодецким плечом не получалось. Пули оставляли маленькие, смехотворные вмятины, причём какой-то дурак всадил всю обойму прямо в замочную щель, и теперь даже запасной ключ был бесполезен. Пришлось бежать за инструментами, срезать петли…
И крепость рухнула. Бойцы ворвались в помещение.
В лаборатории никого не было.

***
Они стояли на склоне горы.
Зелёный незнакомый кустарник с крупными овальными листьями доходил до пояса. Далеко внизу, на небольших, очищенных от леса плантациях, копошились микроскопические фигурки, обрабатывая урожай. Сумерки… ещё светло, но вечерние звёзды уже проявились на темнеющем небе. А справа, на горизонте, в последних лучах тонувшего солнца, блестело море.
Тоня с восхищенным ужасом смотрела на любимого.

- Вот… - Зимин сглотнул, не отрывая взгляд от лежащего под ногами Мира. – Как обещал… это – твоя Планета, принцесса, пока без имени… назовёшь, как захочешь. А это – он простёр руку в сторону крестьян – похоже, твой Народ!
- Господи… - Антонина смотрела на остывающий краешек солнца, - какое оно жёлтое, совсем не наше! И море – голубое, не оранжевое… - она подняла лицо к звёздам, - а где Лемурия?
- Вон… - Антон указал на еле заметное пятнышко в самом зените.
- А за нами не бросятся? Не вернут?
- Бросятся. Только уже не за нами. В следующий раз портал откроется через шесть тысяч лет. Надеюсь, за это время Лемке поумнеет…
- Всё равно. Давай назовём этот мир, как наш – Лемурия...
- Приказывай, принцесса… но я хотел – «Антонина»!
- Нет, мне никогда не нравилось имя… тогда пусть будет – Атлантида!
- Красиво. Да, богиня, конечно - Атлантида…
Они пошли вниз, к людям.


Николай Довгай, Херсон, Украина
Творец
http://www.pplanet.org/prose/short-stories/44-tvorec.html

Ноябрьское утро было серым и безликим. Насыщенный влагой воздух смазывал все звуки, впитывая их в себя, как вата, и низкие тучи над городом казались размазанными по небу грязной гуашью.
Максим Валерьянович Кузнецов возвращался с базара домой.
Он шел, низко опустив голову и не глядя по сторонам. Его руки оттягивали тяжелые сумки, набитые продуктами, и время от времени ему приходилось делать остановки для отдыха. Он был до такой степени погружен в себя, что если бы мимо него сейчас проехал цирковой слон на велосипеде – он бы его не заметил. Так он дотопал до того места, где начинался извилистый спуск с горы на улицу Ключевую. Еще один, предпоследний рывок – и он будет дома. И тут из калитки угловой хаты вышел какой-то подвыпивший субъект и преградил ему путь.
Мужчине было лет сорок. Лицо угрюмое, темное, как дождевая туча, с небольшим шрамом на щеке. Он был коренаст, одет в неприметную куртку и мятые штаны. На ногах – домашние шлепанцы. Фигура незнакомца излучала угрозу, а под одеждой, висевшей на нем балахоном, угадывались стальные мышцы силача.
Незнакомец вынул нож из кармана и рыкнул:
– Стоять!
Максим Валерьянович застыл, как вкопанный.
– Ну что, писака? – неприятно ухмыльнулся неизвестный тип и поднес лезвие ножа к груди Максима Валерьяновича. – Пощекотать тебя этим перышком, а?
Страх, подлый удушливый страх наполнил его душу. Сумки по-прежнему оттягивали руки, но он уже не чувствовал их веса.
– Что Вы хотите? – осевшим голосом спросил Максим Валерьянович.
– Сейчас скажу. Ты зачем описал меня в своей повести? И теперь вся улица знает о моих похождениях. Растрезвонил обо мне на весь свет – а мне ведь тут жить!
– Да кто вы?
– Не прикидывайся овечкой! Я – Петр Балабасов из твоей повести «Оглашенные».
Чудны дела твои, Господи! Неужели он и впрямь встретил своего литературного героя?
Эту повесть Максим Валерьянович написал лет двадцать тому назад, в самом начале своей литературной деятельности. Она давалась ему нелегко, и он переделывал ее множество раз. В литературном клубе (он хаживал туда по четвергам) отношение к ней было двояким: одни хвалили, другие остро критиковали. Когда его начинали спрашивать о прототипе главного героя, Максим Валерьянович лавировал, уходил в сторону: мол, это образ собирательный, конкретно он его ни с кого не списывал. Но на самом-то деле у него просто не хватало мужества признать: он описал себя самого, свои собственные гнусные проделки в пору своей безалаберной молодости. Вот почему даже его критики отмечали: несмотря на все недочеты, повесть вышла убедительной, автор хорошо исследовал материал и знал, о чем пишет.
Еще бы ему этого не знать!
Ведь в этой вещице он, в иронической форме и как бы даже осуждая главного героя, высказал свои тогдашние потаенные мысли, обрисовал свои гаденькие поступки. А чтобы никто не смог докопаться до этого, ловко закамуфлировал своего персонажа, придав ему черты одного своего одноклассника.
Ели бы он не написал тогда этой повестушки, то (как знать?) возможно, он, как и его литературный герой, сам покатился бы вниз по наклонной плоскости. И стал бы он тоже горьким пьянчужкой, потерял бы семью, уважение людей…
Тогда он как бы наметил невидимые рельсы своей судьбы, но по ним не помчался, а направил вместо себя своего виртуального двойника. Так что поднятие всей этой грязи на кончике пера, явилось для него тогда спасением, своего рода терапией души. Выплеснув всю эту мерзость на листы бумаги, он дал ей надлежащую оценку, и это позволило ему взглянуть на себя как бы со стороны. И, таким образом, работа над словом дала ему возможность подняться над самим собой на некоторую нравственную высоту…
Подняться-то он поднялся, и даже опубликовал своих «Оглашенных» в местной газетенке и одном литературном альманахе. (Его тираж был ничтожным, и публикация прошла почти незаметно), да вот только, оказывается, его персонаж сошел со страниц этой повести и теперь жил в реальном мире своей собственной персоной. И, повзрослев вместе со своим автором на два десятка лет, нежданно-негаданно объявился перед ним с ножом в руке.
– Но я писал не о Вас,– запротестовал Максим Валерьянович, пытаясь отречься от своего творения,– а о совсем другом человеке.
– Не надо нам тут ля-ля,– сказал мужик, опуская нож. ­– Я – тот самый Петр Балабасов, о котором ты раструбил в своей повести на весь белый свет. И теперь, благодаря тебе, все вокруг тыкают на меня пальцем. Смотри, напишешь обо мне еще хотя бы строчку – и тебе кранты! Понятно?
– Да.
– Свободен!
С этими словами мужчина испарился.
Озадаченный таким поворотом дела, Максим Валерьянович стал спускаться вниз. Сумки оттягивали ему руки, и под его ногами петлял булыжник, поросший со всех сторон сорной травой.
Как же так получается, размышлял он? Оказывается, его литературный персонаж все эти годы жил в одной из хат, мимо которой он ходил едва ли не каждый день? Почтения к своему творцу он явно не испытывал...
Пыхтя под тяжестью своих припасов, Кузнецов сошел вниз, на улицу Ключевую и проволокся по ней метров сто. Затем остановился передохнуть. Тучи висели над его головой, как будто он находился на дне глубокого ущелья…
Он поставил сумки на землю, почесал у себя за ухом.
– Да-а… Нужно было печататься под псевдонимом,– подумал стареющий прозаик. – Ведь даже Отец наш Небесный – и тот не открывает своего имени никому…
Он окинул взглядом узенький загаженный переулок. Ему предстоял последний, решительный рывок на гору.


Игорь Кичапов, Магадан
Макароны с горчицей
http://www.sib-zharki.ru/portal/node/11820

Вчера был в магазине, и там в глаза бросилась знакомая баночка. Ну, как знакомая, по тем еще, ранешним временам. Даже и не сама баночка, а этикетка - «Горчица столовая». И вот ведь, вспомнилась одна история.

В тот раз Егор пошел один… Он большую часть своих вылазок совершал в одиночестве, так уж повелось. И тогда причина также была уважительной - парень точно знал, куда идет.
Этот ручеек он «пробил» совершенно случайно, еще прошлой осенью. А дело происходило так: мужики решили оттянуться на природе, ну и заодно хариуса половить. Давно не секрет, что есть два варианта таких выездов - на рыбалку, и за рыбой. Так вот, это был первый вариант. И компания подобралась неплохая, и отъезжать сильно в глушь они не собирались вроде. Но, как известно, «благими намерениями…», так оно и вышло…
Мужики были все, как говорится, битые, жизнью и тайгой уже тертые. Егор оказался самым молодым среди них. Он просто решил отдохнуть. Осень на Колыме пролетает быстро, последние теплые деньки жалко упускать, да и водка на природе - это совсем не то, что в городе, верно? Вот так все это тогда и началось.

Когда машина, в которой ехала дружная компания, - а это был Урал с кунгом* - выбралась на Колымскую трассу, то в кунге уже вовсю распевали песни. Теперь пару слов о самой компании, чтобы читатель понял происходившее. Всего их отправилось развлечься вдали от города восемь человек. Трое были весьма солидные дядьки, один из них и вообще районный прокурор. Ну а остальные, они, наверное, просто так дружили, по-северному. Пивко, преферанс, охота и рыбалка - вот такие общие интересы. Да еще водитель, Янькой его дразнили. Это был бывший рыбак, который когда-то «забичевал» у них в порту, да так в городе и прижился. Про него всегда говорили: «Янька плавал, Янька знает». Безобидный такой мужичок, из той породы, что в каждой бочке затычка. И еще два брата - Гудки, это их так по фамилии Гудковы дразнили, к нынешним депутатам ни с какого боку, если что.
Мужики они были… Даже не знаю, как и охарактеризовать-то. Работяги, вот! Когда-то приехали в город с трассовского поселка, где прожили большую часть жизни, поэтому тайгу знали от и до. Знания, конечно, касались охоты и рыбалки, не более того. Выпивали они крепко, это да, но не буянили. И еще с ними ехал Максимыч, так звали самого старшего из них. По возрасту ему уже под шестьдесят, и, судя по его поведению, он был из той старой породы людей, которых на Колыму привезли не по комсомольской путевке. По крайней мере, уважение к себе он вызывал без лишних слов и понтов.
Эта поездка и стала, в общем-то, причиной нынешнего положения Егора. Хотя… Тогда все вышло смешно, что ль.

Проводниками в этой наспех затеянной авантюре стали именно Гудки. Братаны так жарко убеждали, что знают отличное место, пусть и далековато от трассы, но там все не тронуто вокруг. Природа «шепчет». Рыбы столько, что в ручей она буквально не помещается и вынуждена по-пластунски передвигаться по тайге в поисках воды. Только не ленись нагибаться. Ну и клюет, конечно, она там просто на пустой крючок, чисто из уважения к рыбакам. Опять же, грибов, ягод тьма тьмущая. А олени, зайцы и прочая живность сами к костру выходят, на ходу стягивая с себя шкуру, чтоб всем удобнее было. Так вот складно они пели. Мужики-то, конечно, не шибко и верили, не пацаны желторотые ехали. Но, по большому счету, никто не протестовал, впереди было три свободных дня. Так что решили: ехать!
Как проходило время в дороге, вы уже поняли: пили, пели, спали и снова радовались жизни. Ехать до места пришлось часов семь, так что успели все. Поэтому, когда уже поздним вечером место стоянки было, наконец, выбрано, идти рыбачить сподобились только неутомимые и вездесущие братья. Да, кстати, с нами увязалась собака. Сразу следует сказать, несерьезная такая собака, помесь лайки, оленегонки и, кажется, какого-то особо хитрого и коварного крыса. Звали это «сокровище» Отвали. Да, да, именно так. Наверняка это была ничейная, гаражная собака. Янька взял ее, видимо, просто для того, чтобы всем насолить.
Так вот, Гудки и Отвали отправились за рыбой. Ручей вился практически у самого костра, и нам хорошо было видно, как часто то один, то другой выхватывают серебристых хариусочков. Янька, кстати, тоже принялся распаковывать удочку, но заметив, что водка уже открыта, передумал. Сидели хорошо. Братаны добыли пару десятков рыбин. Улов, не заморачиваясь, испекли на прутиках. А что еще надо русской душе?
Спать все отправились в кунг, кроме Егора и одного из братьев, младшего вроде, - они легли у костра. Отвали, набив брюхо, пристроился рядом. Младший Гудок важно заметил:
- Хорошая собака.
- Это почему? - лениво поинтересовался Егор.
- В тайге жила, хариуса уважает.
На этом день приезда был завершен.

Утром Егор проснулся рано. Вдоль ручья стелился туман, было зябко. Но воздух! Этот непередаваемый утренний воздух в тайге. Чуть слышно пахло свежей рыбой, хвоей и дымком, слегка горчившим от уже почти прогоревшего костра. Даже прозрачная ледяная вода, которую щедро, полной горстью плеснул себе на лицо Егор, казалось, пахла свежестью. Было тихо, все еще дрыхли, а Егор отправился вверх по ручью, без удочки, просто так. Отвали, конечно, не могла этого не заметить и пристроилась рядом… или пристроился… а впрочем, неважно.
Пройдя пару поворотов, Егор вдруг обнаружил техногенные отвалы. Ну вот, а братаны говорили, место тут дикое. Внимательно осмотревшись и что-то прикинув, парень решительно поднялся на высокий правый берег и увидел вдали большие терриконы породы, а чуть дальше - почти на горизонте - строения. Не смог он сдержать любопытства, поэтому быстро прошагал эти пару километров, отделявших его от места.
Скорее всего, это был старый старательский участок. Навскидку, даже сложно было определить время его существования. Три рубленых домика, очевидно, жилые, и небольшой сарай. Обойдя территорию, Егор ничего интересного или полезного для себя не заметил. Участок как участок, такие сотнями встречались на Колыме. Ну, этот, пожалуй, постарше других, как он решил - что-то послевоенное. А в подтверждение на дверце одной из печек Егор увидел клеймо - «СевероВостокСтрой 1947».

Вернувшись на место стоянки, парень понял, что жизнь тут уже продолжается. Янька с упоением разливал по стаканам, Гудки спорили, куда идти - вверх или вниз по течению, а серьезные дядьки во главе с прокурором дружно кидали удочки в ближайших ямах. Спросив у братанов, что это за строения там, Егор получил исчерпывающий ответ: «А хрен его знает, наверное, геологи стояли».
Сам Егор рыбу ловить не пошел, почему-то ему просто хотелось посидеть у костра, поворошить горящие ветки, а может, подумать о чем-то своем. Ручей, впрочем, как и большинство таких здесь, был небольшим. На противоположном берегу колючими кустами рос сланник. Янька, уже «тепленький», суетился вокруг костра. На вопрос Егора: «А ты что не рыбачишь?» – он с достоинством ответил: «А че я, хариуса не видал, что ли? Выпьем по маленькой?» Егор отказался и продолжал молча сидеть у огня, изредка отмахиваясь от назойливых комаров. Рыбаки уже скрылись за поворотами ручья.
Надо сказать, что ловля хариуса – это прежде всего ходьба. Выдернул из ямки, как повезет, пяток, десяток рыбин, и дальше, до следующей заветной ямки. Так порой и отшагивали по десятку километров, увлеченные погоней за хвостатой, скользкой удачей. Янька, в одну харю уговорив бутылочку «Столичной», тоже притих у костра, подремывая. И вот тут случилось событие из тех, о которых потом на Севере слагаются байки…

На том берегу раздалось сопение, урчание и шорох, и на глазах у изумленного Егора из-за куста сланника вышел медвежонок! Ну, не такой уж и медвежонок, похоже, годовалый уже, довольно крупненький такой карапуз, упитанный… Видимо, зверь пришел на свое рыбацкое угодье и поэтому настороженно-недоуменно поводил мордой в сторону незваных гостей. До зверя по прямой, казалось, всего-то метров десять, ну, может, чуть больше. Егор видел удивленные глаза-бусинки, в которых совсем не было испуга или злости. Медведь просто с любопытством смотрел, смешно пофыркивая, отгоняя комаров, которые плотным облаком облепили «хозяина тайги».
Так они с Егором смотрели друг на друга примерно с минуту, потом зверь неторопливо стал пятиться назад в гущу куста. Вероятно, он решил попытать счастья в другом месте и, скорее всего, именно из-за костра не стал прогонять нахальных нарушителей его границ обитания.
Всем на беду именно в эту минуту проснулся мирно клюющий носом все это время Янька! С диким криком: «Егор, медведь!» он вскочил, еще толком не соображая со сна. Водки в нем плескалось изрядно, поэтому храбрый охотник, схватив лежавший поодаль карабин, ринулся через ручей, подняв при этом брызги выше головы. Медвежонок, видя эту психическую атаку, благоразумно нырнул вглубь куста, от греха подальше…

Дальше дело было так: пока Егор, в два прыжка подскочив к машине, выдернул из кунга свой ствол, Янька с карабином наперевес уже снова показался в поле его зрения - он, настороженно выставив впереди себя оружие, на цыпочках огибал куст. А за ним так же потихоньку шел удивленный такой наглостью гостя медведь!
- Янька, сзади! – только и успел крикнуть Егор.
Храбрый охотник, оглянувшись, дико заорал. Медведь кинулся прочь, не забыв оставить при этом след испуга от своего пребывания здесь, а Янька, в два прыжка перескочив ручей и, похоже, при этом не замочив даже сапог, уже стоял у костра, запалено дыша. Но и это еще не самое интересное. Когда мужик чуть отдышался и, упрекнув Егора в том, что тот якобы испортил ему охоту, достал очередной пузырек и предложил выпить, Егор посоветовал ему для начала разрядить карабин. Все-таки так положено, мало ли…
И вот тут Янька увидел, что умный прокурор оставил свое оружие, как и положено, без обоймы. Храбрецу стало совсем плохо. Он стоял бледный, и трясущимися губами пытался что-то выговорить. Надо сказать, вид у него был в эти мгновения совсем не воинственный. Очевидно, ему сразу захотелось, как и медведю, отложить «испуганную» кучку. А Егор хохотал так, что заболели скулы. Янька обиделся, но выпив «мировую», просил никому не рассказывать. Парень, конечно, пообещал. Ну а как? А вот вы смогли бы удержаться? Вечером под уху и жареную рыбу все расслабились, и Янька сам пытался рассказать о том, как он «чуть не добыл матерого мишку». Тут уж Егор не утерпел… Ржали все!


Вот ведь, понесло автора. Рассказ-то не об этом. Короче, на другой день Егор все-таки разговорил старожилов и понял, что был тут когда-то прииск, не очень далеко отсюда. И на этом ручье, очевидно, стояла одна из бригад. Максимыч даже выразил желание сходить посмотреть на ту базу. С ними увязался и младший Гудок. Конечно же, без Отвали в этом походе было никак не обойтись, хотя Гудок очень противился такому попутчику.
Как со смехом рассказал Максимыч, на вчерашней рыбалке эта псина увязалась именно за Гудком. Может, оттого, что тот ее нахваливал, а может, по каким-то своим, вредным соображениям. Но этот собакин убедил Гудка в том, что под смешной и безобидной на первый взгляд внешностью часто скрывается недюжинный ум и коварство. В двух словах: Гудок лихо дергал рыбу, ему везло. Он попал на хорошую ямку и уже накидал больше десятка отменных «харитонов» за спину, на гальку. Другие рыбаки хоть и завидовали, но не стали присоседиваться и, по понятиям, кидали свои снасти выше или ниже удачливого мужика. А Отвали веселым лаем подбадривал Гудка, радуясь каждой пойманной рыбке и чуть ли не кувыркаясь через голову у ног рыбака.
- Хорошая собака, - бормотал Гудок, выдергивая очередную добычу.
Отвали радостно щерился и отбегал понюхать выловленный «хвост». Так вот, в итоге, как оказалось, этот городской любитель таежной рыбки «занюхал» весь улов. Полностью! Без остатков даже чешуек. Гудок плакал… И теперь упорно отгонял собаку, кидая в нее камнями. Но Отвали, прячась и отскакивая, упрямо шел за своим «кормильцем». И только сообразив, что на этот раз его снабженец шел без удочки, отстал.

До базы мы добрались быстро, не отвлекаясь ни на что. Максимыч, как-то погрустнев, походил вокруг домиков, погладил бревна рукой, потом, осмотревшись, решительно подошел к краю сопки. Там оказалась небольшая дверца, ведущая вглубь.
- Ледник тут, - со знанием дела сказал старик.
Мы с Гудком еле отворили эту уже вросшую в почву дверь. Действительно, в холме был или продолблен, или так отсыпан небольшой ледник. Помещение невелико, типа современной морозильной камеры в магазине. Потолок низкий, так что вглубь мы пробираться не стали, и так было видно, что ледник пуст. Но, на беду Егора, прямо у входа лежал старый, видавший виды и, очевидно, оставленный за ненадобностью лоток. Вот он-то и послужил причиной всех последующих событий. Гудок пристал, как репей:
- Егор, ты же хищничал, я знаю! Покажи, как золото моют. Очень интересно. Всю жизнь на Колыме, а ни разу не пробовал.
Максимыч, усмехаясь в седые усы, сказал:
- А что? И покажи. Вон, видишь, чуть ниже, судя по всему, «проходнушка» стояла. Опробуй содержание, да и пойдем, пожалуй. Вот только чайку попьем. Вы там возитесь, я организую в крайнем домике.
Гудок, вытащив из своего рюкзака две пачки макарон и баночку горчицы, добавил к этому тушенку и мечтательно заявил:
- Максимыч, и пожрать организуй.
Старик только улыбнулся в ответ.
Егор с Гудком пошли к ручью. Там Егор показал тому, как и откуда набирать грунт. Потом, поболтав лотком, показал азы промывки и, усевшись на высоком берегу, курил, наблюдая, как мужик лихорадочно «намывает себе богатство». Металл, конечно, был, но не в той мере, которая интересовала Егора. А вот Гудок увлекся не на шутку. Когда стало ясно, что металл все же есть, он, сбегав наверх, притащил откуда-то старое ведро и стал сбрасывать в него шлихи. Егору это вскоре прискучило и, пожелав Гудку фарта, он пошел вверх по маленькому ручейку, который огибал эту базу слева, уходя в небольшой распадок. По этому ручью тоже когда-то мыли. Пройдя с полкилометра, Егор увидел дальше нетронутое русло. Машинально, скорее, уже по привычке, он поковырял «борт» и обомлел. Прямо в трещине, забитой песком, практически на самом виду, лежал крупный самородок! Граммов, пожалуй, на тридцать…

Сердце екнуло, знакомый дурман окутал голову, адреналин тут же отозвался дрожью в руках. Первым побуждением было бежать, отнять лоток у Гудка и начать РАБОТАТЬ! И хорошо, наверное, что лотка под рукой не было. Чуть успокоившись, Егор понял, что не время и не место начинать дОбычу прямо сейчас. Вечером им всем нужно возвращаться в город. Это было уже решено. Да и попутчиков своих он знал не настолько, чтобы им доверять. Поэтому Егор постарался сделать морду лица попроще и оставить все как есть. Даже самородок он вернул, если не на законное место, то надежно укрыв его у приметного обломка скалы.
Вернувшись к домику, парень застал компанию уже в сборе. Гудок, видимо, сбив первый приступ «золотой лихорадки», сидел на крыльце, охраняя свое ведерко «с золотом» и блаженно хлебал чай, наворачивая огромный бутерброд с салом. Банка тушенки, уже опустошенная, валялась рядом.
- Садись, Егор! Максимыч не стал варить ничего, у него вон сало какое знатное! Порубаем и пойдем обратно. Эх, жалко, я мало намыл, руки закоченели. Как вы целый день в такой воде хлюпаетесь? – спросил он Егора.
- Да как-то вот так, - рассеяно ответил тот.
Вот тогда-то и были оставлены в том самом домике эти две пачки макарон и пресловутая баночка невостребованной горчицы. Сало и так изрядно отдавало чесноком.
Чтобы закончить этот затянувшийся экскурс, добавлю только одно. И с «золотым» ведерком Гудку не повезло! Когда, вернувшись, мы стали собираться потихоньку, его старший братишка, ухватив именно это ведро, с чего-то вдруг решил помыть голову! Ну, и ополоснул его, конечно, выплеснув, как он сказал, грязь. Тихую ярость младшего Гудка, лишенного богатства, словами передать нельзя. Так вот, собственно, и закончилась эта поездка на отдых…
А теперь о макаронах и горчице, о везении и невезении, и о том, что чрезмерно «умных» тайга и наказать может….

Вернулся Егор на это место на следующий год. Всю зиму его глодало нетерпение. Почему, он не мог понять и сам, но все-таки выехал на место, чуть сошел снег.
Неприятности начались почти сразу. Во-первых, некстати «крякнул» движок у его верной «Нивушки». Событие, конечно, ожидаемое, но Егор рассчитывал это лето еще поездить. Пришлось оставить верную «старушку» в поселке в семидесяти километрах от города. Благо, там были знакомые, способные и в отсутствие хозяина решить эту проблему. Дальше он добирался на попутке. Но, уже войдя в тайгу, втянувшись в ритм, парень понял, что поторопил события. Вода стояла высоко. Все безобидные ручьи и речушки по дороге приходилось форсировать практически вплавь. К тому же вода стояла и по низинам. То еще путешествие выдалось! Весной по таежной грязи ходить вообще трудно. Но Егору казалось, надо дойти, раз уж сунулся.
До знакомого теперь места он вышел только на пятый день. Представьте себе, какова была дорожка. Приходилось часто сушиться, отдыхать у костра. В общем, не очень легкой выдалась прогулочка. Но он дошел!
Вот и знакомый берег, и домики все так же стоят в туманной, кажущейся вечной, дреме, ожидая случайного гостя. А гость-то вот он, тут как тут, стоит на противоположном берегу и тихо матерится. Ручей уже и не ручей вовсе, а вполне себе даже очень полноводная река. Сродни Нилу. Такие же мутно-бурые воды, только вот течение стремительное, бурлящее, и даже на вид ледяное и безжалостное.

И опять пресловутый «закон подлости»… Все водные преграды до этой Егор преодолевал по старинке: рюкзак в целлофан, ствол на шею - и вперед! А тут он, как на грех, увидел зацепившийся за кусты то ли наращенный борт от машины, то ли просто кем-то плохо сколоченный неказистый плотик. Надо же было случиться такому! Вот и решил парень переправиться с комфортом. Конечно, самому на таком хлипком плоту передвигаться не с руки, но хотя бы рюкзак и карабин можно было сохранить совершенно сухими, верно? Так он и поступил.
Загрузив плотик снаряжением, Егор, придерживая его рукой за накинутый на доску ремень, отправился вперед через бурный поток. И вот, как в плохом кино, почти на середине ручья, когда вода уже перехлестнула болотники и поднималась к груди, Егор поскользнулся! А поскольку балансировать на таком течении без помощи рук невозможно, он машинально выпустил из рук конец ремня. И все! Маленький плотик, нагруженный всем движимым его имуществом, стремительно полетел по течению…

Так вот глупо и обидно все случилось. Пока Егор, падая и поднимаясь, допрыгал до берега, пока выбрался на косогор, плота и след простыл. Да и не догнать его при таком течении, это-то Егор понимал. Но все же, надеясь скорее на чудо, парень прошел километров пять вниз по течению. А вдруг прибьет к берегу? Куда там, закон подлости обратной силы не имеет. Егор окончательно расстроился, но надо было что-то делать. Вот он и вернулся обратно в тот самый домик, где они пили чай в прошлом году. На полочке у стены так сиротливо и лежали две пачки макарон, а сверху стояла баночка горчицы.
Самое же неприятное случилось потом. Как оказалось, во время его взлетов и падений в ручье он не только намочил свои расходные спички, причем так, что серы на головках просто не осталось, но и так называемый аварийный огонь - так он называл коробок спичек, упакованный в жестяную, и запаянную в целлофан коробочку - пропал. Его он тоже потерял! Как коробочка могла выпасть из нагрудного кармана, прикрытого к тому же клапаном, загадка, но факт - спичек не было. Не было совсем!

Немного обсохнув и едва согревшись, Егор отправился тщательно осматривать все домики. Тщетно! Не было ничего похожего на спички, зажигалку или хотя бы увеличительное стекло. Про метод неандертальцев он, конечно, знал, но вот добыть огонь трением даже не пытался. Пробовал как-то давно, шутки ради, но не дано такой сноровки современному дикарю, увы.
Было холодно, но еще не столь голодно, хотя на макарошки пару раз он уже задумчиво глянул. При здравом рассуждении выбора особого не было. Рассчитывать, что в эту глушь внезапно прилетит волшебник, пусть даже и «в голубом вертолете», не приходилось, поэтому оставалось только выбираться на трассу. Ну, а потом уже решать, что, где и как. Поэтому затягивать с обратной дорогой Егор не стал, хотя и хотелось хоть немного побыть пусть в относительном, но жилье.
Время теперь работало против горе-старателя. Прихватив с собой «запас продуктов», парень решительно нырнул обратно в холодные воды безымянного ручья. Нет, на каких-то картах «фамилия» этой водной преграды, конечно, имелась, но Егору теперь было все равно. Кроме как «ручей Невезения» он бы его и не назвал.

Обратная дорога заняла четыре полных дня. Вода так и не падала, идти по-прежнему было тяжело, и вдобавок к этому постоянно хотелось есть. А самое страшное - это то, что не было огня, и холод, казалось, навечно поселился в складках его постоянно мокрой одежды. Даже натруженные ноги, которые горели огнем, и те замерзали, потому что этот огонь был ледяным.
Макароны Егор съедал по одной. Хорошо, картонные пачки были большими. Он доставал трубочку из-за пазухи, где хранился этот запас, и, макая ее в горчицу, старательно жевал. Вкус сначала был отвратительным. Ядреная, перезимовавшая в домике горчица выжимала слезы и сопли, но, может быть, именно она слегка помогала согреться. Поэтому парень и питался именно так. К тому же, при здравом рассуждении, какие никакие калории в ней все же были, верно?
Достоверности ради надо сказать, что несколько раз он пытался размачивать макароны перед употреблением, опуская трубочку в воду. Кстати, размочить макаронину в холодной воде не так-то просто, крепкий продукт выпускали советские макаронные фабрики! А конечный результат напоминал совсем уж безвкусный клейстер. Хотя питаться клейстером Егору и не приходилось, но книжки-то он читал, а там часто упоминалось подобное сравнение.
В пути Егор пробовал даже ветки жевать. Ну а что уж тут скрывать-то? Дело было весной, никаких тебе грибов, ягод, клейкие зеленые листочки кое-где - вот и вся питательная биомасса. «Растениеедство»- не прижилось. Все без исключения веточки, независимо от названия дерева, были ужасно горькими, и от них подташнивало.
К мелкой дрожи, сотрясающей все тело, Егор, казалось, привык, поэтому самой неприятной новостью в конце третьего дня пути было то, что макароны он все же доел. Вытряхнув в открытый рот мизерные чешуйки, остававшиеся в коробке, парень с сожалением повесил пустую тару на куст. Просто выбросить почему-то рука не поднялась. Голова уже иногда кружилась. Странно, но описываемых в книгах мук голода он не испытывал, и снов с продуктами не было. Может, просто потому, что не спал почти? Да и как уснешь в мокрой холодной одежде? Иллюзия, что, скрючившись, согреваешься, проходила быстро. Скорее, это был не сон, а краткосрочная потеря сознания, наверняка оттого и гастрономические ужасы Егора не мучили. Даже несколько глотков ледяной воды, вызывали неприятное ощущение боли в желудке. Тут уже не помогал и палец, обмакнутый в горчицу. Горечью отдавало и так все. Но баночку Егор упрямо не выкидывал.

Как он выбрался на трассу, теперь рассказать невозможно. Парень просто шел и даже сразу не понял, что идет уже не по тайге, а по накатанной дороге, чем, в сущности, и является знаменитая Колымская трасса. Наверное, если бы не рев поднимающейся на перевал машины, Егор так же бездумно пересек дорогу и снова углубился в тайгу. На этот раз навсегда…
Судьба, как известно, хранит балбесов. Так и на этот раз. Из-за поворота вырулил синенький «МАЗ» и, не доезжая метров пяти до странного пешехода, притормозил. Колымских водителей-дальнобоев удивить чем-либо трудно. Раз идет человек посреди дороги в сотнях километров от ближайшего жилья, значит - так надо. Но, вероятно, странный вид шагающего, как автомат, парня все же смутил опытного водилу, и он остановил машину.
- До Мякита подбросишь? - совершенно спокойно, как у таксиста, спросил у него Егор.
- А почему нет? Откуда бредешь, парнишка, и че такой бледный?
Егор, не отвечая, обошел машину и открыл дверцу с пассажирской стороны. И вот тут ноги перестали его слушаться. Невысокая ступенька кабины, казалось, находилась на недосягаемой высоте. Водитель, догадавшись, в чем дело, перегнулся через сиденье и, протянув Егору крепкую руку, сказал:
- Запрыгивай, пацан. Вижу, вымотался ты круто. Ну ничего, в дороге отдохнешь.
Достав из спальника термос с горячим чаем, мужчина протянул его Егору. Тот, плеснув в колпачок изрядную порцию, отхлебнул. Чай был густо заваренным и… ужасно сладким. Машинально достав из кармана баночку с остатками горчицы, парень уставился на нее. Посмотрел с удивлением и шофер, но промолчал. И вот тут-то Егор, открыв окошко, с наслаждением запустил свое «сокровище» в кювет! Эпопея с горчицей была закончена. Отвращения ни к ней, ни к макаронам впоследствии не наступило. Скорее, было жаль, что тот загадочный участок так и остался в его жизни неопробованным…



Ольга Клионская, Минск, Беларусь
Народная избранница
http://www.proza.ru/2011/04/20/602

Утром в понедельник шеф вызвал меня к себе.
-- Ну что, молодой специалист. Вот пришла пора и тебе проявить свои профессиональные качества. Признаться, мне в твои годы так не везло. Тут такое дело. Поступил звонок оттуда, – шеф указал пальцем в потолок. – У них запарка, к саммиту готовятся, людей не хватает. А тут депутат из самой первопрестольной по делам приезжал, сегодня отбывает. Необходимо обеспечить ему до отъезда культурную программу. Нужен сопровождающий. Вот ты этим и займешься. Возьмешь машину. Водитель предупрежден. Повозишь депутата по историческим местам, покажешь город. Специально маршрут не выбирай. И хорошее покажи и очень хорошее, -- шеф хихихнул.
– Прояви себя с лучшей стороны. Лишнего не болтай. Базар фильтруй, как говориться. Вот тебе на непредвиденные расходы, -- шеф бросил на стол конверт, из которого торчала крупная купюра. – На кофе там, еще на что. Сдачу привезешь. Я, конечно, не думаю, что депутат позволит за себя платить. Это раньше, до перестройки депутаты были сплошь номенклатурой, небожителями. А сейчас настоящий народный избранник. Из одного котла с нами щи хлебает, знает, что почем. Поезд в Москву в восемнадцать ноль-ноль. Экскурсию проведешь, обедом угостишь и на вокзал. Машину сразу отпусти, водитель только из командировки, ему отдохнуть надо. Вопросы есть?
Вопросов не было. Крепко зажав в руке лист из блокнота с названием гостиницы, фамилией депутата и номером машины, я вышла из редакции. Апрельский воздух был свеж и приятен. Вот повезло, так повезло! Целый день не в душном кабинете, а в служебном автомобиле с настоящим народным избранником! Непременно будет что внукам когда-нибудь рассказать. А, может, я его по телевизору видела? Наверняка. Как там его фамилия? Я развернула листок и прочла: Черняк Л.С. Нормально! Леонид Семенович? Или Лев Сергеевич? А, может, Леопольд Станиславович? Ну, ладно. Буду решать проблемы по мере их поступления. Он же цивилизованный человек, непременно, при встрече представится сам.
Водителем оказался молодой симпатичный парень. Он сидел в машине и ел бутерброд с сыром. Я отважно распахнула дверь черной «Волги» и села на переднее сидение.
-- Привет. Меня зовут Викторией. Сегодня до восемнадцати ноль-ноль нам вместе работать. Будем возить народного депутата!
-- Привет. Сергей. Ну, депутата, так депутата. Мне все фиолетово. Не первый раз замужем. Куда едем?

***
Гостиница находилась в самом центре старого города. Тонированные окна загадочно мерцали, потрясая воображение пасхальной чистотой. Вахтер в униформе предупредительно распахнул передо мною широкие двери. Весь вестибюль был выслан современными коврами с узором в стиле модерн. На одном из четырех лифтов я поднялась на пятый этаж, нашла дверь с нужным номером, глубоко вздохнула и вежливо, негромко постучала.
Дверь распахнулась практически в ту же минуту. Передо мной стояла моложавая ухоженная женщина в дорогом элегантном костюме, с сумочкой в руке. На лацкане пиджака поблескивал депутатский значок. Было впечатление, что застала я ее не в гостиничном номере, а в салоне парикмахерской. Волосы у нее были уложены самым тщательным образом, каждая прядочка смотрела в свою определенную сторону и была тщательно зафиксирована каким-то супер сильным лаком.
-- Наконец-то! У вас в регионе, видно, принято опаздывать, -- женщина с возмущением тряхнула головой. Ни одна прядь волос не шевельнулась. – Какое неуважение!
-- Здравствуйте, -- я не узнала своего голоса. – Сегодня я буду вашим гидом, -- выдавила я начало заготовленной заранее фразы.
-- Редкое счастье. Надеюсь, машина уже здесь? – женщина быстрым взглядом окинула меня с головы до ног. -- Возьмите мой чемодан, у нас мало времени. Поехали, да побыстрее, побыстрее!
Погрузив чемодан в багажник, я обосновалась на заднем сидении. Мысли бестолково роились в моей голове. Вот это сюрприз! Депутат! Так это же депутатка! И как же ее зовут? Боже, как неловко получилось. Как же к ней обращаться? Госпожа Черняк? И моего имени она не спросила. Ну что ж, впереди шесть часов общения, надеюсь, все еще будет хорошо. Да и не опоздала я совсем. Приехала, как только получила задание.
-- Сегодня мы познакомимся с вами с одним из старинных городов нашей страны. Первое упоминание в летописи о нем относится…
-- Не суетитесь, -- народная избранница раздраженно оборвала мое красноречие. -- Я из этих краев. Город знаю, как облупленный. От этого региона избиралась. Давайте-ка проедем в музей-усадьбу, как там он сейчас у вас называется?
-- Так это же за городом, -- вставил слово Сергей.
-- А что это меняет? – избранница снова тряхнула головой, словно отгоняя назойливую муху, волосы не пошевелились. – Мне что пешком туда идти? И, ради бога, милочка, никаких рассказов. Если что-то будет нужно, я вас спрошу сама.
Минут сорок мы ехали практически молча. Сергей включил радио. Жизнерадостные ди-джеи шутили по поводу неожиданно наступившей весны. Время от времени на фоне популярных эстрадных песен депутатка комментировала пролетающие за окном автомобиля стройки, рабочие поселки и колхозные поля.
-- Не умеем работать, не умеем... Как было тут пятнадцать лет тому назад, все так и осталось.… Это что, последний писк архитектурного градостроения?.. А сеять не торопятся… Леса повырубали. После нас хоть потоп… Работаешь, работаешь, а на местах так ничего и не меняется…
Почти в самом конце пути, когда до музея под открытым небом оставалось не более десяти километров, народная избранница неожиданно обратила свое внимание непосредственно на меня.
-- А вы, милочка, кто по должности?
-- Ну, вообще-то я журналист.
-- Я спросила не о вашей профессии, а о вашей должности. Понимаете разницу? Я, например, по специальности технолог швейного производства. Но, как видите, не пододеяльники шью.
-- Я работаю в отделе писем вечерней газеты.
-- Понятно. Бумажки перекладываем?
-- Ну, почему? У меня очень интересная работа, и, думаю, очень нужная людям.
-- Что нужно людям судить не вам. Это надо у самих людей спросить. Этим и занимаются народные депутаты, если вы не в курсе. А вот работать вам еще над собой нужно очень много. Нельзя, милочка, каждое предложение начинать со слова «ну». Возьмите на учет. Слова паразиты характеризуют вас далеко не с лучшей стороны.
Водитель Сергей повернул немного зеркало заднего вида и поймал в нем мой затравленный взгляд. Едва заметно подмигнув мне, он установил зеркало в прежнее положение.

***
Прогулявшись минут десять по аллее старинной барской усадьбы, мы дошли до здания администрации музея. К моему ужасу дверь администрации оказалась запертой, а надпись, выжженная специальным прибором на искусственно состаренной доске объявлений, уведомила нас, что музей с удовольствием примет всех желающих в любой день недели кроме понедельника. Сегодня и был понедельник. То есть выходной день. Приехали!
Красноречие мое иссякло еще на пороге гостиничного номера. И сейчас я просто молча стояла, снова и снова перечитывая надпись на доске, в надежде, что я что-то поняла не так, и сейчас музей распахнет перед нами свои двери. Чуда не случилось. Музей был закрыт. И двери его не собирались распахиваться даже перед народным избранником.
-- Ну что ж, -- дама тряхнула головой с железобетонной прической. – Что и следовало ожидать. Экскурсия была прелестной и очень познавательной. На будущее, милочка! Если вам когда-нибудь еще доверят сопровождать вип-персону, потрудитесь заранее узнать точное расписание работы всех объектов. Нужно уважать и чужое время, и чужие заслуги. Хотя не будем унывать. Уныние не самое лучшее качество. Давайте хотя бы пообедаем на свежем воздухе. Все равно где-то же обедать нужно. Надеюсь, ресторан работает без выходных?
Ресторан работал. На ватных ногах я поднялась вслед за народной избранницей на второй этаж в обеденный зал. Посетителей в зале было немного. Несколько влюбленных парочек, семья с двумя детьми младшего школьного возраста, небольшая компания суровых деловых мужчин в одинаковых костюмах.
Предупредительный официант сразу же принес нам два экземпляра меню в фирменных папках из натуральной кожи. Напротив названия каждого блюда меню располагалась цветная фотография, позволяющая представить его визуально. Только что запаха не было.
-- Умеем, когда захотим. Выглядит вполне прилично. Хорошо еще чтоб было съедобно, – высказала свое мнение моя спутница. -- Так, молодой человек, нам читать некогда. Принесите мне…
Избранница заказала совсем немного. Бокал белого мартини, блинчики с черной икрой, рис с креветками и кофе. Во время ее общения с официантом, я, стараясь действовать как можно незаметнее, пересчитала на коленях деньги в конверте, выданном шефом, и в своем собственном кошельке. Про общий котел со щами я, кажется, уже все поняла.
Себе я заказала яйцо под майонезом, мороженое и кофе.
-- У меня диета такая, белковая, -- объяснила я официанту, хотя он не о чем и не спрашивал.
-- Ох, уж эти диеты, диеты, -- вздохнула избранница, почувствовав, видимо, во мне единомышленницу. – Кто нас женщин поймет и пожалеет? Я тоже много не ем. И только легкое. Сейчас вот немного позволю себе перед дорогой. А в поезде ни-ни. Только фрукты. Или виноград. У вас в городе есть в продаже хороший виноград? Самый лучший это испанский.
-- Даже не знаю. Я его никогда не покупаю.
-- Вы не любите испанский виноград? Это большая ошибка с вашей стороны. Чего стоят тогда эти ваши диеты? Конечно, в апреле все фрукты уже без витаминов. Я даже клубнику почти не покупаю весной, но виноград – это обязательно. В нем вся таблица Менделеева. А в нашей экологии его нужно есть просто килограммами. Не скажу, что сразу полюбила его. Но со временем втянулась, одна коллега меня приобщила. А теперь день без винограда для меня просто потерян. Но и результат налицо. Если б вы, милочка, только знали, сколько мне лет! По секрету скажу, так хорошо выгляжу я только благодаря этому замечательному продукту. И лицо, и волосы, я очень довольна.
Железобетонные завитки повторили движения головы народной избранницы.
-- Так что, милочка, вы себя заставляйте. Ешьте вначале через силу, а потом привыкните. Попомните мое слово, это очень полезно и вкусно.
Блинчики с икрой, видимо, несколько улучшили настроение моей подопечной. А бокал мартини сделал разговорчивой. В ожидании кофе, дама достала из сумочки какие-то неизвестные мне сигареты и закурила. Осмотревшись вокруг, она откинулась на спинку кресла, и, глядя на меня сквозь пелену дыма, проговорила:
-- Никогда не пью кофе за обеденным столом. Это вульгарно. Обед должен быть обедом, а кофе отдыхом. Но в регионах выбирать, к сожалению, не приходится.
После небольшой паузы длиной в глубокую затяжку госпожа Черняк Л.С. продолжила:
-- Боже, как я устала! Вы не должны обижаться, что я вас немного напрягла с утра. Просто не терплю расхлябанности. Я сама как вол пашу и от других того же требую. Имею право такое. Меня народ выбрал, значит, я в ответе и за себя, и за свое окружение. Нервы совсем никуда. Скорее бы в отпуск. Так хочется отдохнуть.
-- А где вы обычно отдыхаете? Наверно, где-нибудь на средиземноморье?
-- О чем вы, милочка? Никогда в жизни. Я простая женщина из народа, хотя и в коридорах власти. Отдыхаю только на даче. У меня такая замечательная дача. Дом уютный, теплый. И все своими руками сделано. Не в прямом смысле, конечно. Но идеи все мои. Никаких дизайнеров. Я этого не признаю. Их только запусти в дом, получится очередная рублевка, клон. А какая у меня беседка! Человек двадцать рассаживается легко, и еще место остается. А баня какая, чудо. Зимой париться можно. Честно говоря, я в городе жить не люблю. Вот пойду на пенсию, и буду жить только на даче.
-- А я думала, все депутаты только за границей отдыхают.
-- Только не я! Если б вы знали, как мне эта заграница надоела. Только за прошлый год и во Франции была в командировке в порядке культурного обмена, и в Бельгии с делегацией, в Италии на фестивале искусств. На Кубе целый месяц прозагорала, три кофты связать успела. Германию и Польшу я вообще не считаю за заграницу. Так что, милочка, всеми этими Лазурными берегами, Венециями и Барселонами меня не удивишь. Только на даче настоящий отдых. Будете в моем возрасте, поймете. Вам, кстати сколько?
-- Двадцать пять. Я сразу после университета ушла в декретный отпуск. Только недавно к работе приступила. Поэтому до сих пор молодой специалист.
-- Так вы замужем? И дети есть?
-- Есть! Сынок.
-- О! Я знаю, что такое мальчик. У меня самой два мальчика, правда, уже очень больших. Но я помню. Самокаты, велосипеды, мячи, разбитые окна… В детской у вас есть мебель со стеклянными дверцами?
-- Нет, у нас нет ни детской, ни своей квартиры. Всего одна комната. Мы с родителями мужа живем. И еще с его бабушкой и сестрой. Такая большая семейная коммуна.
-- А моих ни за что не заставишь вместе жить. Вот все им не так, все не то. Старшему квартиру сделала, так младший туда же. Хочу, говорит, быть самостоятельным. Пришлось и его отселять. Морока, конечно. Хорошо еще, что все квартиры в центре, недалеко друг от друга. Всегда можно навестить, проверить. Но на Западе так все семьи живут. Достиг семнадцати лет, вот тебе, дитя дорогое, Бог, а вот порог. И живи самостоятельно. И у нас сейчас дети такие стали, все хотят жить отдельно. По-западному.
-- Нет, мне нравится жить с родителями, -- выдавила я из себя и покраснела. Официант принес кофе.
Избранница пригубила из своей чашки и поморщилась.
-- Поляки говорят: кофе бывает трех видов – кава, кавуся и кавасуся. Так вот это -- кавасуся. Кошмар! Уровень сельской столовой, а не ресторана. В ведре, наверное, варили. Ну, ладно. Вы тут заканчивайте, а я в дамскую комнату, носик попудрить. Встретимся в фойе.
После оплаты счета конвертик шефа совсем опустел. Я смяла его, оставила за ненадобностью на столе и спустилась в фойе. Черняк Л.С. уже стояла у большого зеркала и подкрашивала губы.
Когда я открыла тяжелую массивную дверь, навстречу нам с улицы в ресторан влетела стайка веселых длинноногих девушек.
-- Сначала из мешка, а потом в мешок, -- назидательно проговорила народная избранница вслед девушкам, недовольно отступив в сторону. – Какая невоспитанность!
Девушки громко расхохотались в ответ и побежали вверх по лестнице в обеденный зал. Настроение у моей дамы вновь испортилось. Молча мы подошли к машине, молча устроились каждая на своем месте, молча поехали в город. До отхода поезда оставалось чуть больше часа.

***
Уже подъезжая к вокзалу, депутатка попросила остановить машину у небольшого рынка.
-- Милочка, не посчитайте за труд, сбегайте, купите мне винограда в дорогу. Только без косточек, желательно испанского. Зеленого и черного. Не забудьте, без косточек, а то руки липкие потом, морока.
Виноград действительно был испанский. Огромные аппетитные грозди, по килограмму каждая, так и притягивали взгляды покупателей. Но очереди не было. Цена зарубежного лакомства кусалась очень сильно. Заплатив за две грозди винограда половину своей кровной месячной зарплаты, я вернулась в машину.
На вокзале, доставая из багажника чемодан, Сергей тихо сказал мне:
-- Я на перрон не пойду, здесь стоять нельзя, нужно уезжать на стоянку. Когда проводишь эту звезду, подваливай. Так и быть, отвезу домой.
Поезд был фирменный, красивый. Вагон СВ. Чисто, уютно. Я в таких никогда не ездила. Все больше в плацкартных, в лучшем случае купе.
Разложив вещи по полкам, избранница заметила у меня в руках пакет с виноградом.
-- О, господи! Виноград же вы не помыли! Не в туалете же мне с ним ковыряться. Милочка, до отхода еще минут пятнадцать. Вы успеете, мы на первом пути. Быстренько сбегайте, не посчитайте за труд. И газету какую-нибудь купите, только не желтую. Или журнал. Я пока переоденусь. Бегом, бегом. Спасибо, милочка.
Натыкаясь на входящих пассажиров и ударяясь ногами о чемоданы и сумки, я выскочила на платформу. В две секунды пересекла расстояние до входа в здание вокзала, проскользнула сквозь толпу провожающих и встречающих и остановилась перед огромным указателем в центре зала ожидания.
Светящиеся стрелки четко указывали нужные направления движения. Буфет -- направо, туалет -- налево, кассы -- наверх, камера хранения -- вниз, выход в город и автостоянка -- прямо.
Ознакомившись с расположением всех нужных для нормальной жизнедеятельности пассажиров объектов, я определилась в своем направлении.
Я решительно пошла прямо!
Сергей дремал, откинувшись на спинку сиденья. Я открыла переднюю дверь и спросила:
-- Сережа, ты какие витамины ешь весной?
-- В смысле?
-- Ну, в смысле -- какие фрукты, овощи?
-- Весной я свеклу ем с чесноком.
-- Свекла с чесноком, Сережа, это полный отстой! Большая ошибка с твоей стороны. Хочешь быть здоров, ешь виноград. Только обязательно испанский, обязательно без косточек и обязательно каждый день. Вопросы есть?
-- Не понял, -- Сергей смотрел на меня усталым взглядом.
-- А чего тут понимать? Вот, Сережа, угощайся. Виноград! Вкусный, сочный, красивый, импортный, сплошные витамины. Сорт называется.… А как же он кстати называется? А пусть будет «Народная избранница». Жаль только немытый он. Но это не страшно. Что с нами сделается? В крайнем случае, небольшой понос. Только и всего. Но это же временно. А так, ничего, переживем. Налетай!
Ну, до чего же вкусный был виноград! Даже привыкать не нужно было. Спасибо народной избраннице!


Лариса Корженевская, Новосибирская область
Ангельские кудряшки


Она кричала в телефонную трубку так, что хотелось плакать в ответ.
Вся боль, отчаяние и путаница в голове была в этом крике.
- Не называй меня медвежонком! – снова кричала дочь, – я взрослая!
Но в этом новом отчаянии я считывала желание быть услышанной, обогретой и обласканной.
Или я слышала свои желания – выслушать, обогреть, приласкать...

Я надела сапоги, лёгкую куртку и вышла на улицу.
После нервного телефонного разговора «купаюсь», восстанавливаюсь: принимаю «солнечные ванны», поминая добрым словом врача-француза, – явного натуралиста и романтика. К нам бы его в Сибирь, где весна с таким трудом наступает.
Кажется, первый раз я вижу такой март: столько снега и льда, что ощущаю растерянность, как же это всё можно растопить! И если это быстро растает – затопит выходы из подъездов. И если затопит выходы – я, наконец-то, высплюсь и отвечу на все письма, – ну, пока нас освободят. А когда освободят – «засвечусь» в новостях, потому что меня обнаружат заспанной и беспечной…

- Размечталась, – донёсся женский голос со скамейки.
Это была моя соседка по подъезду. Оказалось, что я, задумавшись, что-то сказала вслух.
- Затопить не затопит. Но «жэковцы» явно распустились, не вывозят снег! – добавила она.

Анна Матвеевна выглядела порой недовольной, слышалась ворчливой, но вспоминалась почти неприметными заботливыми поступками. Вот и сейчас, с выбившимися кудряшками из-под самовязанной шапочки и с подкрашенными губами, она смотрела внимательными глазами и, знаю, – была готова к участию.
Мне же не хотелось выплёскивать на соседку свою утреннюю боль, – она жила со мной, я лелеяла её. Пусть болевое, но присутствие – оно рождало ложное ощущение, что наш разговор с дочерью ещё не закончен. Пусть так, в коконе боли, но несколько минут назад мы существовали только друг для друга.

- Как дочка? – Анна Матвеевна нарушает короткое молчание.
- Всё хорошо, – мягко вру я, решительно уходя сегодня от простодушной искренности.
Она всё понимает: вру – значит, боюсь расплакаться.

Когда я въехала в этот дом, Анна Матвеевна уже жила здесь. Сначала с мужем и сыном, потом только с мужем (сына, вернувшегося из армии, сбила машина, въехавшая на «зелёный» прямо на пешеходный переход).
Сейчас живёт почти одна: хитроватый муж пропадает периодически, говорит, что на заработки, но возвращается без денег, да и какие заработки в 68 лет… Она кормит его любимыми блинчиками с творогом и ни единым словом не попрекает. Как будто не было полутора месяцев отсутствия, а лишь из поликлиники или из магазина вернулся...
Её выбивающиеся ангельские кудряшки и внимательные глаза примиряют меня со всем в её жизни, что я сделала бы не так. Чего бы я вынести не смогла. А она несёт. И не так, чтобы согнувшись, выбиваясь из сил из-за тяжёлой ноши за спиной. А так, как счастье – на руках, как свёрточек из роддома!...

Свёрточек из роддома!!!...
Вот то, зачем я оделась и вышла!

Торопливо говорю Анне Матвеевне «спасибо!», ловлю её полуулыбку, прощаюсь…
Бегу домой и на ступеньках радостно бормочу: «...представьте того... с кем в разладе... маленьким, робким, беззащитным... может быть, обиженным... уменьшите его до размера младенца, покачайте на руках... уменьшите его до размера ладони... ещё меньше... поместите его в своё сердце...»

В квартире звонит телефон. Успеваю с досадой подумать, что другой разговор собьёт меня с нужной ноты. Срываю трубку:
- Мамочка, это я!
!!!...

И весь мир уменьшается до того размера, когда могу поместить его в своё сердце...



Сергей Слободчиков, Новосибирск
Махмуд Ибн Али Бей слющаит!
http://www.sib-zharki.ru/portal/node/11689

Посвящается однополчанам ракетного дивизиона. Нижний Тагил -41. Тех, кому знакомо слово "муфлон", и что сосуд не только... ДМБ-97.

Было это уже, кажется, давно. Хотя на самом деле и не так уж. В те времена, когда был я "духом бесплотным" и "летал" вместе со своим призывом по казарме как электровеник.
1996 год. Ночь. Казарма ракетного дивизиона. Тишина,- дивизион выехал в "поля", на трехдневные учения. Двое солдат остались охранять ротное имущество и помещение. Дежурный по роте,- сержант, - почти дембель, дагестанец, и дневальный, отслуживший шесть месяцев, то бишь я. Полудембель гладится, бреется, начищает сапоги, берет ротный магнитофон и уходит в "самоволку". На душе у него спокойно,- поверку провел, всем все доложил и отчитался. Он даже не мог представить, что через час нашему дорогому командиру придет в голову выйти с нами на связь... Стою на "тумбочке", дремлю, предвкушаю тихую, теплую ночь. Телефонный звонок раздался внезапно, резко порвав тишину казармы и спугнув мирно грызущую сухарик мышку под тумбочкой. Рефлекторно хватаю трубку и докладываю:
-Дневальный первого дивизиона такой-то!
- Майор Карабасов, - где там дежурный?
- Сейчас товарищ майор!....
...Что ДЕЛАТЬ? Куда бежать? Майор наш, надо отметить, страшный служака, уставник. Очень любил порядок и не шел ни на какие компромиссы. В прошлом, спортсмен-каратист. Частенько в выяснении отношений с офицерами использовал кулаки, не говоря про солдат. На всех "дедов" он наводил страх. При встрече они за много метров поправлялись, и переходили на строевой шаг.
Естественно, я его не просто боялся, а испытывал просто трепетный ужас от одной его фамилии. Не менее сильный страх был у меня и перед полудембелем-дагестанцем. "Кров" у них горачая. Да и офицеры в казарме не ночуют с нами вместе, а деды рядом днем и ночью.
И вот, я почувствовал себя как тот барон Мюхгаузен, оказавшийся между львом и крокодилом. Бросился к двери, на ходу осознавая, что понятия не имею куда отправился "самовольщик", да и казарму одну оставлять просто нельзя, к тому же командир на проводе. Тормознул,- дернулся влево, вправо. Остановился, ноги подкосились, захотелось просто громко заорать от безысходности.
Идея вспыхнула молнией. Я побежал в спальное расположение, сорвал с первой попавшейся кровати полотенце и назад,- к телефону. Обматываю трубку полотенцем и рычу:
- Сэржант Махуд Ибн Али Бей, слющаит!
- Ты где там пропал?
- В туалэтэ, товарыщ майор.
- Почему дневальный еще не спит?
- Сэйчас атправлю, товарищ майор!
- Все в порядке?
- Так точно!
- Ну ладно, отбой!
Кладу трубку и медленно сползаю по стенке, стирая со лба холодный пот.
Под утро заявляется Махмуд. И я ему,- мол так и так, командир звонил, и паузу делаю... У того лицо начинает белеть, и он тихо оседает. А я,- да отмазал я тебя, успокойся. Рассказываю все как было. Он истерически захохотал, схватил меня обнимает, а у самого даже слезы из глаз... от счастья, наверное, что командир его домой живым отпустит. После этого случая стала восточная братия меня уважать. И перестал я как электровеник летать. Служба потекла своим чередом.


Тамара Ханжина, Татарстан
Рождественская сказка. Подражание


Жила-была бедная женщина, и была у нее дочь Анни. Женщина зарабатывала на жизнь тем, что шила и приучала к этому Анни. Она была религиозна и раздавала милостыню по мере своего достатка, помогая соседям, часто делясь с ними последним. Если кого-то прижимала нужда, посылала дочку отнести съестное осиротевшей семье, оставшемуся без работы бедняку. Все во дворе любили швею и ее дочь.
Как-то ночью поздней осенью разыгралась буря. Ураган налетел на город со страшной силой. С жалобным визгом вертелись жестяные флюгеры. Срывалась с кровли черепица, ветер завывал так, что становилось жутко. Анни, не вылезая из-под одеяла, тихонько шептала слова молитвы. Вдруг раздался ужасный треск и удар. Это сломалась большая старая яблоня во дворе и, падая, с силой ударилась в стену их домишка. К утру ветер утих. Люди забылись сном. А когда настал день, глянули в окно… О, радость! Выпал снег. Чистый, кипельно-белый снег тонким слоем покрыл землю. И ощущение свежести и новизны разлилось в воздухе. Детишки засобирались во двор с салазками, а взрослые их урезонивали, говоря, что зима еще не пришла и первый снег скоро растает.
Анни, помогая матери, шила у окна и заметила, что в великолепном доме напротив, где раньше никто не жил, кто-то поселился. Она отложила шитье и принялась наблюдать. Дом действительно ожил. В нем поселилась старая высокая дама в белом. Удивительно, она всегда одевалась только в белое. Дома она ходила в белом платье старинного покроя, на улице - в белоснежной горностаевой шубке. О даме судачил весь двор. Ходившая к ней кружевница, уверяла всех, что у белой дамы всё-всё в доме белое: мебель, стены, камин, пол и ковры, их устилавшие, и на окнах у неё - белые цветы, и даже листья и стебли у этих цветов, тоже белого цвета. Но никто этому не верил, все посмеивались, говоря: "Вот плетёт, как кружева!" Белая дама нисколько не кичилась перед простыми людьми и всегда ласково кивала в ответ, когда Анни, встречаясь с ней, приседала в приветственном реверансе.
Но вот пришла настоящая зима. Снег уже прочно покрыл мерзлую землю. Зима выдалась в тот год суровая. Морозный, пронизывающий ветер все чаще загонял ребятню обратно домой к каминам с ярко горящими дровами. Бедным людям в ту пору приходилось нелегко. И как-то перед самым рождеством мать Анни, бегая по городу в поисках заказов, простудилась и слегла. Анни пригласила доктора, но тот, осмотрев мать, только печально покачал головой. Чтобы хоть как-то порадовать мать, Анни нарядила рождественскую елку, разукрасив ее яркими цветными игрушками, сусальными ангелочками и золотыми звездами. Но мать уже ничто не радовало, ей становилось все хуже и хуже, и вскоре ее не стало. Проводить женщину в последний путь собрались все соседи. Без них Анни не смогла бы похоронить мать. Но все, же и ей пришлось очень многое на похоронах делать самой. На кладбище у вырытой могилы она покрыла грубым белым полотном застывшее лицо матери, на которое падал, не тая, сухой снег. И покрывало уже навеки скрыло дорогие черты единственного для Анни родного человека. Гроб заколотили, опустили в могилу, и люди спешно разошлись. Выполнив долг по отношению к доброй отзывчивой соседке, оказав помощь сироте, все вспомнили о себе, своих детях, о том, что приближается праздник, а это чужое нечаянное горе и так забрало у них столько времени.
Анни одна вернулась в опустевший дом. Часы на стене остановились. Она машинально завела их, и они вновь обыденно и равномерно затикали, как будто ничего не произошло. Но, ах, произошло! Произошло ужасное, непоправимое несчастье. Нереальная пустота поселилась в доме у Анни. В камине, потрескивая, догорали последние дрова, и в комнате становилось все холоднее и темнее. Но у Анни не было, ни сил, ни желания растопить камин, как следует.
Наступала рождественская ночь. За окном в черном небе ослепительно вспыхивали огромные разноцветные огни и с треском и шипением рассыпались волшебными искрами. Раньше Анни с матерью выбегали на улицу любоваться фейерверком. Как весело они встречали вместе этот чудесный праздник! Дарили друг другу заготовленные заранее подарки.
Наступала полночь. Послышался легкий стук в дверь. Она отворилась, и в убогую комнатку вступила вся в белых мехах старая, но все еще прекрасная дама. Казалось, чудное серебристое сияние исходит от нее. Дама сказала тихо и нежно: «Не думай, дитя, что все позабыли о тебе в эту праздничную ночь, и ты осталась без рождественского подарка. Я подарю тебе сразу три». Дама подошла к Анни и взяла ее руки в свои: « Руки у тебя всегда будут белыми, как снег, и никакая грязная и черная работа не испортит их. Мало того, ты будешь лучшей белошвейкой в городе, и все знатные господа будут шить платье у тебя». Затем дама взяла в свои руки личико Анни и продолжила: «Лицо у тебя всегда будет белоснежным и юным. Ни ветер, ни солнце, ни время не иссушат и не состарят его, И влюбится в тебя самый лучший и прекрасный юноша в городе и женится на тебе». Заглянув в глаза Анни, старая дама сказала последнее и самое главное: « Но душа у тебя останется такой же чистой, как снег, как и сейчас, что бы с тобой ни произошло».
Сказав все, дама поцеловала Анни в лоб и вышла.
Все так и случилось. Прошли праздники, и люди вспомнили о делах. Сначала одна соседка, потом другая попросили Анни что-то переделать. Анни охотно согласилась. И, вскоре все стали говорить, что девочка шьет лучше многих взрослых мастериц. Заказы так и повалили на нее. И Анни, у которой мастерство и слава лучшей белошвейки в городе опережали друг друга, зажила безбедно.
Она выросла, купила дом в другом районе, но прежних соседей не забывала. По праздникам навещала их, принося гостинцы соседским детям, так как у нее не было своей семьи.
Но случай скоро исправил это. Анни пригласили поработать в один богатый дом, и сын хозяев влюбился в нее. Единственный сын, он был отрадой своих старых родителей, и те ни в чем ему не перечили. Тем более Анни была известна, как честная, добрая и благочестивая девушка. Как и раньше, в бедности Анни не озлобилась и не стала завистливой, так, и выйдя замуж за богатого юношу, она не стала ни гордой, ни чванливой, ни высокомерной. Душа ее осталась такой же чистой и высокой, она помогала бедным людям, творила неустанно добро, и люди благословляли ее.
А когда пришло время, и Анни умерла, белые Ангелы взяли ее чистую и непорочную, как снег, душу и отнесли ее на небо к Богу.


Василий Храмцов, Украина
Овчарка и фашист


Знакомство их состоялось в конце семидесятых годов прошлого века. Дмитрий Иванович Конфендратов слыл тогда непревзойденным мастером по ремонту черно-белых телевизоров. А цветных тогда почти что и не было. Но он не работал в мастерской быткомбината, а был связистом в районном узле связи. Помогал с ремонтом только знакомым и денег за это не брал. Лишь за запчасти, которые он покупал в магазинах.
Анатолий Евграфович Буркало в то время был инструктором райкома партии. За каждым инструктором были закреплены до десятка и более партийных организаций. Районный узел связи входил в зону его влияния. Конфендратов не был членом партии, но работал на ответственном участке, поэтому они с Буркало были знакомы, можно сказать, официально, по работе.
У Анатолия был черно-белый телевизор массового производства. С первых дней в нем что-то не заладилось, и талоны гарантийного ремонта быстро израсходовались. Вместе с этим упало и доверие к работникам мастерской. Буркало обратился к Дмитрию Ивановичу с вопросом: может ли его телевизор вообще работать нормально, без поломок, или в нем изначально заложена ошибка? Немного поколебавшись, Конфендратов согласился протестировать телевизор.
Сидя на приставном стуле, Анатолий молча наблюдал, как Дмитрий Иванович неспеша, сосредоточенно прощупывает прибором схему телевизора, записывая показания в тетрадь. Это был крупный, выше среднего роста человек, возрастом примерно лет сорока пяти, с большими крепкими руками, крупной головой. Лицо его было обезображено глубокими шрамами на правой щеке. Не то от взрыва, не то от ожога. Эта часть лица была почти неподвижной. Непонятные какие-то шрамы. Анатолий предположил, что это все-таки следы войны. Судя по возрасту, Конфендратов в то время был еще мальчишкой. Сколько его сверстников покалечилось, балуясь найденными боезарядами! Не избежал, видимо, и он этой участи.
Анатолий решил спросить об этом, начав издалека:
- Эта местность, между Днестром и Дунаем, с первых дней войны попала под оккупацию. Вы и тогда здесь жили?
- Ну да. Мы не успели эвакуироваться. С лета сорок первого года и до освобождения мы жили под немцем.
- Натерпелись, наверное. Были свидетелями страшных событий?
- Да я бы не сказал. Как только немцы пришли, они сразу навели свои порядки. Кого-то расстреляли, кого-то отправили в концлагеря. Если кто остался в живых и их Правила не нарушал, то и жил спокойно. Мы, пацаны, играли, ходили купаться. Но всегда держались подальше от немцев. Были и среди них придурки, которые могли открыть огонь по любому поводу.
- А шрам на щеке…
- Это овчарка меня покусала.
- Вас травили собаками?
- Да нет. У нас дома была своя овчарка. Она меня и укусила.
- Ваша собака и вас же укусила? Как такое могло случиться? Бешенством заболела?
- Здоровой она была. Предала нас собака. С немцем стала дружить.
Когда наш поселок оккупировали, к нам на квартиру стал немецкий офицер. Это был работник комендатуры. Он говорил по-русски, хоть и с большим акцентом. Мы своего Полкана привязали подальше, чтобы он не наделал нам беды. А Курт Фишер успокоил нас:
- У меня тома такая же овчарка. Мы с ней потружимся.
На второй или на третий день после поселения пошел Курт навестить Полкана. Старший мой братишка побежал впереди, чтобы придержать собаку. Мы боялись, что немец пристрелит пса, когда тот бросится на него.
- Не нато. Не бойся. Я сам.
При виде незнакомца в странной одежде, Полкан стал грозно лаять и рваться с цепи, демонстрируя готовность напасть и разорвать его. Но Фишер спокойно приблизился на расстояние вытянутой руки и стал подавать команду «Фу». Полкан не сразу, но постепенно утихомиривался, но не настолько, чтобы не быть опасным. Похоже, поведение немца его смутило. Присутствие рядом с ним взрослого мужчины его подавляло. Он перестал лаять и только грозно рычал и щерил зубы.
Долго стоял Курт вблизи собаки. Между ними будто бы шел поединок. Немец хотел подавить волю животного, но пес не сдавался и был готов к нападению. Наконец человек стал сближаться с Полканом, протянув вперед руку и приговаривая:
- Молотец, Полкан. Ити ко мне, Полкан. Бутем тружить, Полкан.
Конечно, он не ожидал, что овчарка эту руку будет лизать. Полкан тут же вцепился в ладонь зубами и не отпускал, злобно глядя на человека. Немец не отреагировал, не рассердился и продолжал спокойно говорить:
- Нехороший малчик, Полкан. Отпусти руку, Полкан. Как тепе не стытно. Что я тепе плохого стелал? Давай тружить, Полкан.
Мы с братом стояли неподалеку и все слышали. И каково же было наше удивление, когда наш грозный защитник вдруг сник, отпустил руку и виновато отошел к будке. Немец продвинулся на охраняемую псом территорию, вытер спокойно платком кисть руки со следами зубов. Он заставил пса уважать себя! После этого не спеша вынул из кармана кусок колбасы и протянул Полкану:
- На, на, кушай. Это хорошая ета. Бери. Бери. На.
И мы увидели, как овчарка как-то стеснительно взяла из укушенной руки фашиста колбасу и, отойдя к будке, молча стала ее жевать. Ведь не от голоду взяла, а потому, что велят! Немец еще долго оставался рядом с овчаркой. Разговаривал с ней. И Полкан стал позволять ему гладить себя и трепать по загривку.
С этого дня они подружились. Курт, освободившись от службы, брал Полкана на поводок, и они шли гулять. Пес ждал его! Теперь он признавал немца за хозяина, а нас тоже терпел и не трогал, но слушался неохотно. Да мы и не страдали от этого. Фишер кормил собаку, выгуливал, играл с ней. Что еще надо было нам в голодные оккупационные дни? Нам меньше забот! Возвращаясь с прогулки, пес, похоже, даже смеялся, такой он был веселый.
За три года, пока немцы хозяйничали в нашем поселке, Полкан откормился, стал матерым кобелем. Мы тоже подросли, но когда он становился передними лапами нам на плечи, то был выше нас ростом.
Приближалось освобождение наших мест от фашистов. Курт Фишер уезжал заранее, не дожидаясь, когда начнутся бои. В открытую легковую машину погрузили его багаж. Шофер и охрана заняли свои места.
- Приведи Полкана! – сказал мне немец. Я взял собаку на поводок и вывел со двора.
- Иди сюда, Полкан! Со мной поедешь!
Но я не отпускал поводок. Пес начал вырываться. Мне не хотелось, чтобы немец забрал нашу собаку. Я обнял Полкана за шею и стал удерживать, приговаривая: «Полкан, Полкан!». Он очень сильно рванулся, зарычал и укусил меня в лицо. Я отпустил его. В два прыжка он достиг машины, прыгнул в кузов, и только мы его и видели.
Мне на щеку наложили повязку. Она долго не заживала. Вот и остались на память такие вот шрамы.
- С тех пор вы Полкана больше не видели?
- Ну почему же? месяца через два он пришел домой. Худой, больной, измученный. Смотреть на него было больно. Молча прошел он к своей будке, стыдливо пряча глаза. Долго еще потом отворачивал свою морду в сторону. А потом мы помирились. Ну что с него возьмешь? Он не изменил своей сущности: подчинялся сильнейшему в стае. Для него что немец, что болгарин, что румын – все равно человек.
- А телевизор ваш ненадежный, - вернулся Дмитрий Иванович в сегодняшний день. - Оставьте дня на два. Я плату заново пропаяю, блок питания подрегулирую. И будет работать, как миленький!




Содержание:


Нина Агошкова, Сказка – ложь?
Владимир Бучинский, Где-то в провинции…
Николай Довгай, Творец
Игорь Кичапов, Макароны с горчицей
Ольга Клионская, Народная избранница
Лариса Корженевская, Ангельские кудряшки
Сергей Слободчиков, Махмуд Ибн Али Бей слющаит!
Тамара Ханжина, Рождественская сказка. Подражание
Василий Храмцов, Овчарка и фашист