Речь сольётся в обрывочный спич,
полустишья – в сплошное «ау»,
и отчаянье – нервный кирпич –
погружаясь в траву, как в молву, -
не убьёт – покружит меж тенёт;
не заблудит – за грех пожурит;
по воде босиком поведёт:
если царь – поброди-поживи –
сквозь неметафорический лес,
сквозь удары израненных ног;
видишь, там на горе – нет, не крест:
знак равно: одиночество = бог.
Ты, сынок, отправляйся за ним,
не мираж – то разрушенный дом,
то стучит молотком херувим
в этом доме сожжённом пустом.
«Ты херовый и сын, и отец, -
херувим обозлённо твердит, -
зря набрёл на меня в темноте,
вот тебе откупные – иди.
Ни стакана воды, ничего
для тебя больше нет у меня;
ты не трогай отца моего,
землю семенем не оскверняй.
Не голодный ты путник, а вор,
скромный зверь с голоском соловья;
не в симфонию – в ропот и вой –
обращается песня твоя.
Пристрелить бы – да залпы в саду
перебудят соседей и мать;
марш со мной – до тропы доведу.
Дальше – надобно ровно шагать».