За пшеничным полем, где не спит ракита,
Серебристый август на заре бродил,
Там, где в поднебесье, сером и размытом,
Распластавшись коршун над землёй парил.
Мне бы тоже в небо, да сломались крылья.
Да тревога в сердце, да тоска в груди,
Засорил глаза я придорожной пылью,
И совсем не вижу, что там впереди.
Заросли травою все пути-дороги
К храмам и святыням, что в душе хранил.
Вольно иль невольно вспомнил я о Боге,
Оглянувшись понял, что совсем не жил.
Но на пепелище нужно ли копаться?
Лишь мерцают угли. Догорел костёр.
На судьбу-злодейку стоит ли ругаться,
Коль пожар оставил лишь глухой забор?
И лица касались спелые колосья,
И звенела песня на краю села,
А, быть может, нынче просто не спалось мне,
И, как прежде, память в гости позвала.
Я ловил с волненьем дней прошедших звуки,
И дрожали тени в пламени свечи,
Я спешил, как прежде, истомясь в разлуке,
В те места, где били чистые ключи.
Где когда-то строил замки золотые,
И мечтой согретый плыл я по реке,
Жаль вода размыла берега крутые,
И следы все смыла на сыром песке.
За пшеничным полем, где шумит ракита,
В бледном свете утра машет мне рукой,
Тронув свои струны, ветер-волокита
Растревожил память и унёс покой.