Лживая, продажная, пустая,
взглядом жизнь способная сгубить,
женщина, я сердцем понимаю –
я умом не в силах разлюбить.
Потому что и в дурмане зыбком
повседневных сутолок и склок
ясно вижу ямочку, улыбку,
милый золотистый завиток.
В снах холодных, как порывы ветра,
пальцами дрожащими, как ртуть,
с логикой железной геометра
я твою очерчиваю грудь.
Гордая, как в древних манускриптах
профили египетских цариц.
Как само название Египта,
вечность говорит из-под ресниц.
И не разгадаешь эти думы
глаз зелёных, как глаза наяд.
Так же смотрят кошки и колдуньи,
так созвездья вниз на нас глядят.
Вечно ускользающая в сумрак…
Ясно вижу за стеной домов:
в пятнышках, под леопардик, сумка,
шпильки драгоценных каблучков.
На' людях со мной под ручку ходишь,
а когда останемся вдвоём,
даже в том, как ты глаза отводишь,
даже и в молчании твоём,
в каждом жесте, а не то что в звуке,
только ложь и жажда предавать.
Раз в неделю позвонишь от скуки,
да и то, чтоб только поиграть
в прятки вновь и вновь с моей душою,
как с тряпичной куклой неживой.
Я тебя поэтому укрою,
дорогая, нежностью такой,
чтоб тебе в завьюженной столице,
где-то там с дружками, мне не знать,
было нетревожно веселиться,
по снежку нехолодно ступать.
Ты как неприкаянная птица,
как же мне тебя не согревать?
У волос твоих такая светлость,
как воспоминанья детских дней.
Мне твоя, ты знаешь, бессердечность
материнской жалости родней.
Как юнец, вздремнувший на уроке
весь в мечтах о власти над людьми,
я мечтаю так же быть жестоким,
как и ты. Как нежность без любви.
Ты моя погибель и стихия
с безызвестным в сумраке путём –
как метель, как небо, как Россия,
нож, летящий в горло остриём.
Лживая, продажная, пустая,
душу в кровь способная разбить…
Господи, про всё я сердцем знаю.
Я умом не в силах разлюбить