Как тебя другие не жалели,
так и ты меня не пожалей.
Вот уже и листья пожелтели,
жёлтый тот, а тот ещё желтей.
Жёлтый – цвет измены и разлуки.
Потому, когда скажу «прощай»,
тонкие бесчувственные руки
для объятья мне не раскрывай.
Не тверди, как в церкви богомолка,
что со мной останется Господь.
С нелюбви твоей мне в сердце колко.
Чем ещё ты можешь уколоть?
Эти пальцы, нежные такие,
для других, совсем не для меня.
Только Киев, Таня, только Киев
не сгорел от жёлтого огня.
Там, между Подолом и Печерском,
наши тени бродят до сих пор
и каштаны в сумраке вечернем
шелестят, встревая в разговор.
Там, вдали, в другой какой-то жизни,
шёл снежок и дождь по окнам плыл.
Ты была жестокой и капризной.
Я всегда такой тебя любил.
Там, впервые примирясь с собою,
в солнечном луче из-за окон
ты стоишь в Софиевском соборе
тонкая, как свечка, у икон.
Я впервые вижу, как ты просишь
что-то там, губами шевеля…
Ничего отнять уже не сможешь
ты в той давней жизни у меня.
Там навек часов недвижны стрелки,
там, где нет ни лета, ни зимы,
словно насекомые навеки
в капле янтаря, застыли мы.
Там, как будто куклы восковые,
в солнечной кондитерской «Бон-бон»
мы, ещё такие молодые,
всё сидим, остывший кофе пьём...
Не могу с тех пор тебя напиться,
грудь твою и губы ... Я, послуш,
сжёг тебя - как Гоголь на Никитском
в печке продолженье "Мёртвых душ".
Мелкий почерк старых писем. Печка.
Языки холодных огоньков.
Не пиши мне больше ни словечка,
я уже не вижу без очков.
Всё равно
и листья пожелтели,
да и с каждым днём всё холодней…
Как тебя другие не жалели,
так и ты меня уж не жалей