Этот город затурканный,
шум машинный и гам,
и зовущий к заутрене
звон глухой по церквам.
Ветерок, заметающий
на трамвайном кругу
птичий след на мерцающем
под ногами снегу.
Лента свежего инея,
где внатяг провода,
и железная линия
за мостом в никуда.
От Кремля до Столешников
и – волной на Арбат,
как при бунте мятежников,
несмолкаемый гвалт.
И в ларьках вдоль дороги,
вдаль по целой Руси
шаурма и хот-доги,
хоть святых выноси.
И на площади Зубовской,
и у Красных Ворот
у лотков обезумевший
от торговли народ.
Гибель Третьего Рима
в год две тыщи Христов.
И кувшинные рыла
у ментов на Тверской,
и на голой Рождественке
посредине страны
одинокое деревце
у церковной стены.
И какая-то нежность,
вдруг, не к месту, зимой.
Этот путь неизбежный
от работы домой.
Эти женщины с сумками
впереди от меня
в леденеющих сумерках
уходящего дня.
И, конечно, не знающий
ни преград, ни дверей,
неглубокий, петляющий,
как у птиц и зверей,
этот – в целой вселенной
не отыщешь примет –
наш забвеньем и временем
заметаемый след
[февраль, 2000 г.]