Рассказы из шкафа. Беэр-Шева

      


Религия, опиум для народа, по определению уважаемого дедушки коммунизма Карла Маркса, всегда отвращала меня, как попытка отказа от контроля над собственной жизнью. Мне всегда казалось, что религиозные ритуалы любой религии не выходят за рамки чьих-то мелких нужд: потребности в успокоении и поддержке для неуверенных в себе, чувстве принадлежности для одиноких, побеге от ответственности за свои поступки для неорганизованных. Меня учили этому прямо и косвенно везде: в школе и во дворе, на комсомольских собраниях и дома. Моя еврейская по происхождению, но не по убеждениям семья всегда смотрела с осуждением и легким презрением на идеологических уклонистов, тайно обменивавших мешки муки на мацу во время весеннего праздника Песах в единственной в городе синагоге – либо у этих людей были не все дома, либо они лицемерили.

К концу 80-х годов советские чиновники стали меньше коситься на религию, но мои взгляды на иудаизм и тех, кто его исповедует, не особо изменились. Кто-то привел меня в подпольную еврейскую библиотеку, там собиралась группка. Я сходила пару раз на собрания и быстро невзлюбила как их высокомерного, неприветливого и требовательного бога, так и их навязчивую, показалось мне, манеру общения и поведения. Я окончательно поняла, что с религией мне не по дороге. Кажется, что именно это раздражение сыграло роль в том эпизоде, который произошел некоторое время спустя и о котором я попытаюсь рассказать.

 В то время, как перестройка терпела неудачу за неудачей, моя собственная маленькая семья всё ближе склонялась к идее выезда. Кое-какие родственники уже эмигрировали в Америку и присылали нам оптимистичные письма и скромные подарки. Письма были написаны на листках, вырванных из старых советских тетрадок, тех самых, что до инфляции стоили 2 копейки. Мы старались не замечать этих раздражающих деталей, и без зазрения совести тратили остатки родительских сбережений на кафешки, киношки, модную одежду и еду, больше не экономя и не откладывая "на чёрный день". Мы были молодожёнами, и, приняв решение, наслаждались беззаботностью предэмиграционной жизни, казавшейся продолжением медового месяца.

В мире плохо пошитой готовой одежды, хлынувшей в годы перестройки из такой близкой (“о-туточки, на том берегу”) Турции было важно иметь кого-то, способного её подгонять по фигуре. В тот год я нашла новую портниху, чьим основным достоинством было её месторасположение: она работала в Доме Быта всего в нескольких минутах ходьбы от моего дома. Работа ее не была ни творческой, ни оригинальной, я не стала бы доверять ей разработку фасона, однако она могла добросовестно следовать указаниям и никогда не портила вещь.

Она была верующей иудейкой. Даже её имя, которое я не могу сейчас припомнить, звучало слишком по-еврейски на мой вкус. Она казалось безликой и не имеющей возраста. Я сомневаюсь, что узнала бы её на улице после года посещений Дома быта. Единственной разницей между нею и любой другой забитой теткой средних лет был тот отчуждённый взгляд, которым наградил её иудаизм. Её чёрное бесформенное платье и всклоченные кудри выглядели жалко, а лицо было таким несообразным, как будто она вошла в комнату прямо из тридцатых. Вы замечали когда-нибудь такие лица - не соответствующие времени или месту, но как бы пришедшие издалека?

Я развлекалась, воображая себе её жизнь тронутой, одинокой, зацикленной на религии старой девы, которая не могла смириться с однообразием своей реальности и нуждалась в обещании лучшего будущего, том самом обещании, которое любая религия даёт с такой готовностью. Я потешалась про себя, играя перед ней роль добропорядочной еврейской девушки. Зачем я это делала, ума не приложу. Она, со своей стороны, была поначалу осторожна в разговорах со мной, и соблюдала положенные границы, но, довольно скоро уверилась в том, что и я собираюсь обратиться в иудаизм.

Постепенно портниха начала более свободно делиться со мной мыслями - об иудейских ценностях, о  великом предназначении государства Израиль, и о том, какого толчка не хватает еврейской молодёжи для того, чтобы совершить “восхождение” в Израиль. Она явно считала, что мне это было близко и интересно! Дома мы с мужем часто потешались над этим комическим недоразумением.

К осени наши эмиграционные бумаги были оформлены, а дата отъезда в Америку, землю обетованную, была определена. Я должна была молчать об этом, из страха перед шантажом или расправой: город был переполнен рассказами о рэкете и поджогах квартир отъезжающих. Однако наблюдательный взгляд моей портнихи не преминул отметить моё необычное волнение. Она несколько раз высказалась по поводу моего требования закончить примерки к определённой дате: обычно я не настаивала на соблюдении сроков, чем она бессовестно пользовалась.

-" Вы уезжаете, да?" – спросила она наконец.

Меня застали врасплох, и скрывать правду показалось довольно глупым.

-" Да, уезжаю".

-" И могу я узнать ... куда?"

Что заставило меня сказать "В Израиль, конечно"? Что заставило меня лгать? Думаю, желание посмеяться над ней. Наверное, я хотела подчеркнуть лицемерие её попыток вербовки эмигрантов в Израиль, в то время как она сама оставалась в Советском Союзе, в сложных, но привычных условиях.

Во всяком случае, я ответила именно так.

-"В Израиль, конечно".

"И куда именно?.."

Да какая разница. Это ведь не было хорошо подготовленное враньё. Так, спонтанный прикол. Я замялась, вспоминая  название хоть какого-нибудь израильского города.

-"Случайно не в Беэр-Шеву?"

-"Да, точно. В Беэр-Шеву ".

Я никогда даже и не слышала о таком городе.

Портниха, во всём чёрном, с желтоватой кожей, никогда не встретившейся с косметикой, начала менять цвета, как небо после дождя. Я никогда не видела ничего подобного. И была очень довольна своей маленькой игрой. Ага, попалась.

-"Какая удача. Как мне повезло. Б-г послал Вас ко мне. Я не могу поверить, что Вы в самом деле едете в Беэр-Шеву".

Тянущее ощущение в животе подсказало мне: происходило что-то не то.

-"Это очень срочно. Как еврейская женщина, отправляющаяся в Беэр-Шеву, Вы должны мне помочь. Как еврейская женщина еврейской женщине. Моя дочь и внук застряли в кибуце без денег, моя дочка переехала туда недавно, а её муж получил правительственное пособие на семью, да и сбежал. Я не могу найти надёжного человека, чтобы отправить ей деньги. Не могу отправить перевод. Вы же знаете, как ненадёжны переводы туда; никто ни за что не отвечает, даже если деньги и вовсе потеряются. Знаю, что Вы не можете рисковать и брать с собой наличные, но Вы-таки можете взять письмо с адресом семьи в Израиле, у кого она может попросить в долг, чтобы я могла отдать эту сумму в рублях их доверенному человеку здесь. Это письмо – просто вопрос жизни или смерти. Я не прощу себе, если оно потеряется  при пересылке." Она задыхалась, бубня. Kлимакс, отметила я автоматически; по-видимому, теперь и я  изменилась в лице, но по совсем другой причине.

-"А ещё, не будете ли Вы так добры, чтобы взять небольшую ... ну очень маленькую посылку с одеждой для мальчика. Она теперь не может себе ничего позволить, а ребенок растёт. "

Я почувствовала, как весь запас крови покинул сердце и, пройдя по артериям и сосудам, ударил мне в лицо. Кровь стучала в ушах. Я услышала свой голос: "Ну ... это ... будет сложно".

-"Посылка – Да, понимаю. Но письмо?!.. Пожалуйста. Вы ведь едете в Беэр-Шеву, да?"

Я услышала, как я подтверждаю, что она может принести письмо и посылку завтра, а затем вернулась домой и принялась искать карту мира. Я хотела посмотреть, есть ли такой город. Я никогда не слышала этого названия. Существует ли вообще Беэр-Шева?

Я не нашла её.

Зачем было врать? И это я, такая правильная и покладистая, жившая по правилам, вбитым в мою голову с самого младенчества: Никогда никому не груби. Не наступи на муравья. Уступи место пожилой женщине. Улыбнись. Будь внимательной к людям. Подними и брось в урну. Не  трогай, это чужое. Никогда не повышай голос. Не ври. Десять (и более) заповедей атеиста. Быть наказанной сразу же после того, как я поддалась первому в жизни искушению быть жестокой?!

Я всё представляла, как я возьму это письмо, а затем постараюсь от него избавиться. Ну куда я могла его доставить?

Я молила Б-га, или кого там ещё, избавить меня от этого унижения. Какая жалость, что я была неверующей.

На следующее утро я ушла в подполье. Ничто не заставило бы меня открыть дверь. Я притаилась в ожидании звонка и репетировала фразы вроде: "Мой муж запретил мне... Это опасно... Я не могу поставить под угрозу мое семейство из-за вашего... На таможне письма всё равно забирают..." Затем мне пришло в голову, что она придёт искать меня после работы, и может столкнуться с моим ничего не подозревающим мужем, когда тот вернётся домой. Самая мысль о том, что они будут о чём-либо разговаривать, была невыносима. Около полудня я начала на полном серьёзе рассматривать идею исчезновения на несколько дней. Тогда бы моя семья так перепугалась, что весь эпизод уличения во лжи мог остаться незамеченным. Или, что ещё лучше, они посчитали бы это признаком моего неожиданного временного помешательства.

Нет, исчезновение не было выходом.

Около четырёх раздался звонок, а затем стук в дверь. Я не учла, что моя портниха работала прямо под боком, в нашем микрорайоне, и могла появиться здесь раньше моего мужа. Она продолжала звонить и стучать какое-то время, а затем ушла. Моё лицо обдало жаром, в то время как пальцы были ледяными. Какая захватывающая у лжецов жизнь.

В оставшиеся недели до нашего окончательного отъезда в Москву, где мы должны были сесть на самолёт в Нью-Йорк, я жила в страхе, озираясь по сторонам, прежде чем выйти из дома, избегая выходить рано утром, когда портниха могла поймать меня до ухода на работу, и в послеполуденное время, когда я могла встретить её по дороге домой. Мужу моё поведение могло показаться странным , если бы не предотъездная суета последних дней перед прощанием с родиной. Потом смятение постепенно испарилось. И это пройдёт... Я знала эту фразу.

Утром перед отъездом соседка по лестничной площадке зашла попрощаться. В руках у неё был небольшой свёрток. "Я очень извиняюсь,"- сказала она . -"Вы уже всё упаковали, а тут ещё это. Но пакет такой маленький, что его можно сунуть куда угодно".
 
-"Что это?"- спросила я.

Нет, это не было прощальным подарком от милой соседки. Это было проклятое письмо в Беэр-Шеву и крошечная ветровка, впору на двухлетнего малыша. Моя портниха оставила пакетик у неё пару недель назад, после нескольких неудачных попыток застать меня дома.

Мне иногда снится Беэр - Шева. Мне снится молодая женщина, одетая в чёрное, стоящая на ветру в пустыне. Она прикрывает руками лицо малыша в небесно-голубой ветровке, защищая его от песка, который забивается тому в глаза и рот.

2006

(перевод В. Емелина и автора)

Примечание автора: Этот рассказ был написан задолго до  цикла рассказов о платьях, живет своей собственной жизнью, и даже был опубликован в журнале. Мне показалось, что он тематически соответствует и мог бы войти в цикл, поэтому он был переведен с английского и немного отредактирован.