С Е Р Г Е Й М О Г И Л Е В Ц Е В
П О Л Е Т Н А Л У Н У
(З А П И С К И С У М А С Ш Е Д Ш Е Г О)
комедия
Где грань между сумасшествием, и так называемой нормальностью? Кто
более безумен: несчастный идиот, ютящийся на койке в лечебнице для
душевнобольных, или пользующий его профессор? И чей внутренний мир
богаче – мир этого идиота, чья жалкая постель летит среди звезд, или
докторов, лечащих его с помощью электрошока? Поток сознания
несчастного шизофреника, во всем подобный торопливым запискам,
которые он, возможно, после себя оставил, - вот суть данной пьесы.
М е ч т а т е л ь.
С о н я.
П р о ф е с с о р.
П р е з и д е н т.
В глубине пустой сцены стоит узкая кровать, или совсем голая, или всего лишь
с одним старым матрацем. На кровати, одетый в больничный халат, из-под
которого видно его голое тело, сидит М е ч т а т е л ь.
М е ч т а т е л ь. Никогда бы не мог подумать, что попаду в это позорное и мерзкое
узилище! Представьте себе, я хотел осчастливить все человечество, а меня одели
в этот страшный халат, и поместили в отдельную камеру, в которой я уже не
могу управлять космическими кораблями, которые заберут на Луну последних
землян, и спасут их от неминуемой катастрофы. Не верите? Считаете это нелепой
и глупой сказкой? Но в том-то и дело, что это вовсе не сказка, а правда, ибо мне
было видение, и я знаю теперь то, чего не знают другие.
Встает с кровати, ходит около нее туда и сюда, мечтательно улыбается.
(Продолжает.) Итак, у меня было видение, и даже не одно, а несколько, и я знаю,
что только Луна пригодна для той высшей миссии, которая предстоит ей в
ближайшее время! А предстоит ей ни много, ни мало, как стать новым ковчегом,
который понесет к звездам зверей, птиц, людей, и разных иных гадов, каждого
по паре, для того, чтобы начать новую жизнь, и основать новую цивилизацию.
Опять блаженно улыбается.
(Продолжает.) Прекрасная, блистающая звездами, космическая сказка! А все
потому, что в видении, которое было мне третьего дня, Земля называлась
обителью лжи и разврата, и ей оставалось жить всего лишь несколько дней.
Впрочем, я расскажу об этом позже, потому что ко мне идут, и, по всей
видимости, опять будут спрашивать о видениях, и о причинах моей болезни. А
я вовсе не болен, потому что видел все собственными глазами!
Быстро ложится на кровать, отворачивается, и притворяется, что спит.
Появляется П р о ф е с с о р, останавливается рядом с кроватью
п а ц и е н т а, внимательно рассматривает его.
П р о ф е с с о р. Несчастный спит, и видит, очевидно, свои фантастические сны.
Сны о Луне, о звездах, и о прочей ерунде, которая, однако, так занимательна,
что тянет не меньше, чем на докторскую диссертацию. Как жаль, что я уже
доктор наук, и еще одну докторскую диссертацию мне писать ни к чему. Может,
отдать ее какому-нибудь своему молодому коллеге, чтобы он прославился,
используя этот удивительный материал? Нет, ни в коем случае, буду сам писать
монографию, с которой, безусловно, попаду в академики! Пусть коллеги лопнут
от зависти, ибо ни у кого из них не было такого изумительного экземпляра,
такого уникального пациента, пришедшего ко мне самостоятельно буквально
ниоткуда!
Поворачивается к з р и т е л я м.
Можете себе вообразить, он пришел ко мне в клинику буквально с улицы,
потому что, очевидно, сам понимал, что безнадежно болен, и больше деваться
ему некуда. Пришел, и прямо с порога начал говорить про эти свои звезды, и
про Луну, а также про то, что должен спасти все человечество. При этом ни
имени, ни адреса своего назвать так и не смог. Мы про себя в клинике называем
его Мечтателем, и он, представьте себе, словно собачка, отзывается на это
новое, данное ему имя. Думаю, что он пробудет у нас очень долго, - до тех пор,
во всяком случае, пока я не закончу свою задуманную монографию.
С восторгом, жалостью, и надеждой смотрит на неподвижно лежащего
М е ч т а т е л я, потом тихо уходит.
В небе сияют Луна и звезды.
Пауза.
П а ц и е н т поворачивает голову, убеждается, что рядом никого нет, и
поднимается с кровати.
М е ч т а т е л ь. Ну наконец-то профессор ушел! Эти тупоголовые профессора не
способны понять сути вопроса. Если он не может понять, что я не сплю, и
слышу каждое его самодовольное слово, то куда же ему осознать всю мощь и
размах моих недавних видений? Только о своей карьере и о своей монографии
способен думать. Да еще о том, как бы пробиться из профессоров в академики!
Кстати, во время нашей с ним первой встречи, когда я сам пришел к нему в
клинику, он показался мне гораздо интеллигентней, и гораздо воспитанней. В
то время на мне еще не было этого страшного мышиного халата, и я, вольно
расхаживая по кабинету профессора, с упоением рассказывал ему о переселении
на Луну выживших в катастрофе землян.
Опять появляется П р о ф е с с о р, смотрит на М е ч т а т е л я, потом
поворачивается к з р и т е л я м.
П р о ф е с с о р. Да, в нашу с ним первую встречу, после того, как ему сделали
успокоительный укол, и он немного пришел в себя, вообразив, что стал
совершенно нормальный, мне пришлось по полной программе выслушать весь
этот шизофренический бред. О том, что Земля обречена, и через несколько
дней погибнет в водах потопа. И что спасутся лишь те, кто улетит вместе с ним
на Луну. Он даже, не моргнув глазом, предложил и мне лететь вместе с ним,
прибавив, что ракета для такого полета приготовлена уже давно, и что мест в
ней не очень много. Однако я вежливо отказался, сославшись на то, что у меня
жена, дети, а также внуки, не считая собак и кошек, и что без них я улететь на
Луну не смогу.
М е ч т а т е л ь. Да, именно так он мне и сказал: не могу улететь на Луну без своей
жены, а также детей, внуков, и любимых животных, которые тоже мне дороги,
и давно стали членами нашей семьи. Я резонно возразил, что космическая
экспедиция – это не какой-нибудь базар, и предложил ему лететь вместе с
женой, взяв ее с собой в качестве исключения, однако профессор и на это не
согласился. Было совершенно очевидно, что он считает меня законченным
идиотом, и собирается лечить своими новейшими методами. В первую нашу
встречу это были лекарства, и об электрошоке речь тогда еще не шла.
П р о ф е с с о р. Да, об электрошоке речь тогда еще не шла, хотя в некоторых
случаях даже электрошока бывает мало, и следует прибегать еще и к лоботомии.
М е ч т а т е л ь. Вот так все и было, два дня назад, когда я сюда впервые попал. Мы
поговорили с профессором, расставшись совершеннейшими друзьями, и я
искренне жалею о том, что профессор погибнет, не полетев со мной на Луну!
Затемнение, беспорядочное движение звезд на небе, потом звезды замедляют
свой бег, и появляется полная Луна. На сцене одинокий фонарь, рядом с которым
стоит М е ч т а т е л ь.
М е ч т а т е л ь. Вот здесь, под этим фонарем, все и началось. Потому что я не
сразу пришел к своей идее лететь на Луну, и этому предшествовал целый ряд
событий, которые с самого начала показались мне довольно странными. Надо
сказать, что я вот уже год, как женат. Я до сих пор не могу взять в толк, хорошо
это, или плохо. Дело в том, что я вовсе и не хотел жениться, потому что все дни
проводил обычно за чтением разной специальной литературы и обдумыванием
планов спасения человечества. Занимался я этим уже долгие годы, и так привык
к своей келье – так я в шутку назвал свою небольшую квартирку под крышей
одной из московских высоток, - что забыл уже, когда в последний раз видел
солнечный свет. Окна у меня обычно плотно задернуты шторами, и на улицу я
выхожу только лишь ночью, чтобы купить себе какие-нибудь продукты. Потому
что ведь надо что-нибудь есть, иначе не будет сил для той работы, которой я
занимаюсь. И вот в одну из таких теплых ночей, когда горели одни фонари, и не
было видно даже звезд, которых, впрочем, и так в Москве не видно, я впервые
и встретился с Соней.
Из темноты появляется С о н я.
О, вы не поверите, но я необыкновенно влюбчивый человек, и она сразу же об
этом сказала, прибавив при этом, что тоже влюбчива, и что мы с ней будем
отличной парой.
С о н я (улыбаясь неподвижным, ярко накрашенным ртом). Вы необыкновенно
влюбчивый человек, это видно по вашим глазам. Поверьте мне, ночные
мотыльки, вроде меня, умеют безошибочно определять породу необыкновенно
влюбчивых людей. Мы будем с вами отличной парой. Ночной мотылек и ночная
каракатица – этот союз не сможет разрушить никто, и он будет существовать
вечно. До тех пор, пока мы с вами не умрем. В один день и один час, в одной и
той же постели, держась за руки, и глядя друг другу в глаза. Или, в крайнем
случае, слушая учащенное, постепенно затухающее дыхание друг друга. Только
не перебивайте меня, меня нельзя перебивать, я от этого могу разрыдаться. Вы
ночная каракатица, и вы никому не нужны. Это видно по вашему облику. Вас
никто не сможет полюбить, кроме меня. Вы погибнете без этой любви, потому
что мечтатели всегда погибают, не имея любви. А вы Мечтатель, и я буду звать
вас именно так. Только не перебивайте меня, я этого не люблю! Ночным
мотылькам, вроде меня, тоже необходима любовь, хоть и считается, что уж
любви, во всяком случае, у них бывает достаточно. Однако это досадное
заблуждение, поскольку на самом деле они задыхаются без любви. Только не
перебивайте меня, я этого не люблю. Можете вычислять что угодно, хоть число
абсолютного счастья, хоть дату последнего спасения человечества, мне это все
без разницы, потому что от вас мне нужна только любовь. Ну что, согласны, я
ведь вижу по глазам, что согласны?! Тогда идите сюда, я вас поцелую, и мы
пойдем навстречу нашему невозможному счастью!
М е ч т а т е л ь подходит к н о ч н о й г о с т ь е, и та впивается в него
своим накрашенным ртом. После этого они отходят от фонаря в разные
стороны на несколько шагов.
М е ч т а т е л ь. Да, вот так, с этого столба, и с этого страшного, и одновременно
сладостного поцелуя, все и началось! О, как она умела целовать, моя милая Соня,
как же сладостно и страшно она умела меня целовать! Вы знаете, ведь кроме
этих поцелуев у нас с ней ничего не было, хоть мы и считались мужем и женой,
и даже спали в одной постели! Но мне, если честно, ничего, кроме поцелуев, от
нее и не нужно было, ведь у меня была еще и работа, которая целиком поглощала
все мои ночи. Работа, и Сонины поцелуи – этого было достаточно, чтобы
воспарить на самую вершину блаженства!
С о н я. Да, у нас не было ничего, кроме этих поцелуев, хоть мы и спали в одной
постели, и называли себя мужем и женой. Вы не поверите, но я его очень
любила, гораздо больше, чем всех остальных, которые приходили ко мне
каждую ночь. Можно даже сказать, что я никого так не любила, кроме него,
ведь он был совсем беспомощный, и без моей любви обязательно бы погиб. А
я любила его, и одновременно жалела, потому что женщине надо не только
кого-то любить, но и жалеть, без этого она перестает быть женщиной. Он был
согласен на все, даже на то, что ко мне по ночам приходили другие мужчины, и
ложились в ту же кровать, где до этого лежали вместе он и я. Он просто молча
уходил на кухню, и писал там до утра свои бесконечные трактаты о спасении
человечества, затыкая уши ватой, чтобы не слышать, как скрипит за спиной
наша кровать. Но мне кажется, что ему не нужна была даже вата, ибо идеи
спасения человечества были для него важнее всего в мире. А потом…
М е ч т а т е л ь. А потом, когда от тебя уходил последний мужчина, я опять
возвращался к тебе в комнату, и мы ложились в смятую, и еще теплую от
продажной любви постель, и ты вновь целовала меня, а я рассказывал тебе о
тех безумных идеях, которые пришли мне в голову этой ночью. И это было
настоящей любовью, поскольку сближало тебя и меня так сильно, как не
сближает ни одна преступная, или законная страсть. Но ничего, к сожалению,
не вечно под этой Луной!
С о н я. Да, ничего, к сожалению, не вечно под этой Луной, и даже союз
каракатицы с мотыльком, который казался выше любых других союзов земли,
дал, наконец, трещину. Только не перебивайте меня, потому что я этого не
люблю, и могу сказать что-нибудь грубое! Мы продержались вместе около года:
вот так, без всего, кроме поцелуев и рассуждений о счастье всего человечества.
А также о том, что все люди братья, и никого нельзя убивать и мучить, ибо
мучение других – это самый тяжкий грех во вселенной. Вы понимаете – я его
мучила каждую ночь, а он терпел, и считал это в порядке вещей, рассуждая
одновременно о том, что никого мучить нельзя. И тогда я поняла, что еще
немного, и я непременно сойду с ума. Сначала я попыталась все это исправить,
решив в одну из ночей полюбить его так, как я любила всех остальных: без
поцелуев, и без всяких этих ненужных фантазий. Но оказалось, что как раз-то
фантазии ему и нужны, что он уже так далеко ушел к своим далеким и
сияющим звездам, что ничего земного в нем практически не осталось. Только
не перебивайте меня, потому что я сейчас могу разрыдаться, и вам придется
отпаивать меня валерьянкой. Короче говоря, моя попытка полюбить его так же,
как остальных, чуть было не убила его, и я не знала, что же можно сделать еще.
Ничего другого делать я не умела, а просто лишь целовать уже не могла,
потому что считала это нечестным. Несколько дней я просто сидела рядом с
ним, и молчала, глядя, как он сочиняет очередной безумный трактат, а потом
просто поднялась, и ушла. Потому что если бы я не ушла, я бы обязательно или
сошла с ума, или выбросилась из окна. Что, впрочем, одно и то же. Через
несколько дней, не выдержав, я все же вернулась, но его уже не застала. Я знала
почти наверняка, куда он может пойти, и без труда нашла его в этой лечебнице.
Профессор мне все рассказал, объяснив, что лечение может длиться годами. Мне
кажется, что этого профессора самого надо лечить.
М е ч т а т е л ь. Именно в ту ночь, когда Соня ушла, ко мне и пришло самое
последнее, самое главное мое видение. Я теперь определенно знал, что Земля
должна погибнуть в водах потопа, и что Луна будет новым ковчегом, на котором
оставшиеся в живых люди устремятся в путь к сияющим звездам. К сожалению,
в этот момент мне пришлось обратиться за медицинской помощью, и я впервые
разговорился с Профессором, открыв ему все свои тайные мысли.
Затемнение. Потом становится светлее.
Опять одинокая койка в глубине сцены, на которой сидит М е ч т а т е л ь.
М е ч т а т е л ь. Я опять взаперти, на своей одинокой койке, но это ничего не
меняет, потому что мысли мои свободны и легки, как никогда. Они летят среди
звезд, и им дела нет до всех этих обходов и докторов, которых приводит ко мне
Профессор. Они приходили сегодня все вместе, и стучали по мне железными
молоточками, заглядывали в рот и в глаза, и говорили что-то о шизофрении, и
о странном феномене. А еще они говорили, что случай мой уникален, и что
Профессору необыкновенно со мной повезло. Профессор же им отвечал, что
сам знает, что повезло, и просил меня рассказать о всех тех видениях, которые
приходили ко мне в последнее время. И я опять уже в сотый раз, наверное,
рассказывал о том, что на Земле слишком много зла и разврата, и что так долго
продолжаться не может, а они просили меня не спешить, чтобы успеть записать
все это в блокнот своими блестящими золотыми ручками. А еще я говорил, что
на Земле ввели в привычку убивать друг друга, и мучить маленьких детей, а они
в ответ хохотали, и заявляли, что нигде не видели ничего похожего, и что такие
идиоты могут быть только лишь здесь, у Профессора. Потом они ушли, и
тогда Профессор стал мне угрожать электрошоком.
Из тьмы появляется П р о ф е с с о р.
П р о ф е с с о р. В сущности, ведь это чрезвычайно просто: когда пациент
начинает говорить о том, что нельзя никого мучить, его следует поставить на
место с помощью электрошока. Когда он заявляет, что нельзя никого убивать,
удар электричеством следует повторить. А если он уверен, что нельзя мучить
детей, разряд электричества должен быть направлен непременно в голову. За
детей, господа, надо вообще бить очень жестоко, и быть беспощадным,
невзирая на фигуры и лица. Тем более, что речь идет об идиоте, чрезвычайно
опасном, которого нельзя выпускать на волю. Я бы вообще, господа, создал
специальную полицию, которую бы вооружил электрическими дубинками,
и дал бы ей полную власть над людьми. Как только кто-нибудь начнет говорить
о недопустимости насилия и убийства, его следует ударить такой дубинкой по
голове. За детей, господа, если он утверждает, что их кто-нибудь мучит, надо
ударить дважды, и даже трижды. А уж если кто-нибудь заявляет, что мучить
людей негуманно и нехорошо, его следует забить такой дубинкой до смерти.
Понимаете, господа, не кулаками, и не сапогами в лицо и под дых, а новейшей
электрической дубинкой по голове! Уверяю вас, господа, что электрическая
полиция – это полиция будущего, и она в скором времени порадует нас своими
великолепными результатами! Не нужна, господа, никакая терапия, и никакой
гипноз, к черту медикаментозное лечение и инъекции сильнодействующими
препаратами. Удар электрической дубинкой по голове, и все проблемы сразу
же решены! Один вольт, два вольта, десять вольт, и, как крайнее средство –
миллион вольт в голову! За мучения, господа, и за несчастных детей! Надо бы
побыстрей подать такой проект президенту, а то боюсь, как бы меня кто-нибудь
не опередил!
Из темноты появляется С о н я.
С о н я (кричит). Профессор, вы больны, вас самого надо лечить! И не таблетками,
и не инъекциями сильнодействующих препаратов, а непременно электрическим
ударом в голову! Миллион вольт, Профессор, - это единственное, что вас
остановит! Отпустите моего мужа, и я приду к вам ночью в любое время, и
выполню самую безумную вашу прихоть!
П р о ф е с с о р. Эта девка, называющая себя его женой, вообразила, что меня
действительно можно подкупить! Но я действую во имя науки, и меня вообще
подкупить невозможно! Разве что один раз, в качестве эксперимента, хотя я еще
не придумал ту самую фантазию, на которую она сгоряча согласилась. Наивная,
она не знает, что за фантазии попадаются в головах современных профессоров!
С о н я. Примитивный извращенец, все эти фантазии известны мне в мельчайших
подробностях! Когда поработаешь с мое ночным мотыльком, да повстречаешь
на своем пути разного рода людей, от ночных каракатиц, до безумных
профессоров, впору писать монографию о безумии и деградации всего
человеческого рода. Кстати, знаете, что за фантазия пришла ему в голову, когда
он все же решился пригласить меня к себе ночью? Вы обхохочетесь: он просил,
чтобы я была его мамой, и хлопала его рукой по мокрым от страха и усердия
ягодицам. И я хлопала, но после всего он все равно отказался выпустить моего
Мечтателя. Я думаю, что его, да и всех нас, спасет действительно лишь
Всемирный Потоп, потому что все другие средства уже не действуют!
Затемнение. Потом луч света выхватывает узкую койку в лечебнице,
на которой сидит М е ч т а т е л ь. Он одет в свой обычный халат, голова
его забинтована.
М е ч т а т е л ь. Они теперь лечат меня с помощью электрошока. Эта такая
маленькая дубинка, совсем безобидная на первый взгляд, но после которой
совсем не хочется фантазировать. Как хорошо, что я успел уже вволю
нафантазироваться, и мне теперь не страшны ни один, ни десять, ни миллион
вольт в голову! Хотя каждый такой удар и выжигает у вас небольшой кусочек
вашего мозга, ну да ничего, запас мозга у человека практически неисчерпаем!
Пусть бьют сколько душе угодно, ведь все уже подошло к концу. Скоро
все кончится, в том числе и электричество на Земле, посмотрим, чем они
тогда будут лечить идиотов, вроде меня? Интересно, отослала ли Соня тот
проект о всеобщем спасении, который я написал для Президента, и оставил
у себя на столе перед тем, как навсегда уйти из дома?
С о н я (появившись из темноты). Он оставил на кухне конверт, на котором было
написано: «Кремль, Президенту», и я этот конверт в тот же день опустила в
почтовый ящик. Думаю, что в этом конверте очередной безумный проект,
который Президент, разумеется, не будет читать. Думаю, что таких проектов
к Президенту приходит за день по тысяче штук, и он их, не читая, отправляет
в корзину.
В луче света лицо П р е з и д е н т а.
П р е з и д е н т. Ко мне действительно каждый день подобных проектов
приходит по тысяче штук, и секретари, даже не распечатывая, всех их
выбрасывают в корзину. Но этот проект каким-то образом просочился ко
мне, и я его даже не без удовольствия прочитал. Назывался он: «О запрете
мучений, и о грядущем счастье живущих людей». Если честно, то этот проект
меня озадачил, не знаю, как к нему относиться? То ли выбросить, как и все
остальные, в корзину, то ли издать секретный указ, запрещающий навечно
мучить людей? Вы спрашиваете, почему секретный? Да потому, что в здравом
уме и твердой памяти никакой президент вам такой указ не подпишет. После
такого указа его самого или засмеют, или замучают тайно до смерти. А что
касается до всеобщего счастья, то здесь все ясно, это мы уже проходили.
Исчезает. Остается узкая койка, плывущая сквозь звезды, рядом с ней фонарь,
и М е ч т а т е л ь с забинтованной головой, стоящий на полу, и глядящий
на з р и т е л е й.
М е ч т а т е л ь. Я проснулся недавно после странного сна. Все уже кончилось,
и Земля погибла в водах потопа, но кое-кто все же спасся, в том числе и моя
бедная Соня. Представьте себе, что она в последний момент успела зайти в
космическую ракету, и вместе со мной улететь на Луну. Оказывается, на Луне
вполне можно жить, и даже дышать воздухом, потому что все здесь точно
такое же, как на Земле. Здесь даже есть города, и по ним можно гулять точно
так же, как по Москве, любуясь деревьями, небом и облаками. Мы гуляли с
Соней по зеленой аллее и говорили о том, что теперь у нас все будет другое,
что я больше не буду писать свои исследовательские трактаты, потому что
уже все свершилось, и никого не надо спасать. И Соня плакала, уткнувшись
в мое плечо, и говорила, как же это прекрасно, и я тоже плакал, и говорил,
что мы не расстанемся уже никогда. А по соседней аллее ходил Профессор со
своими собаками, кошками, внуками и детьми. И они тоже плакали оттого,
что спаслись. Какая жалость, что это всего лишь сон, и полет на Луну нам
только еще предстоит!
Смотрит вверх на тускло горящий фонарь.
Появляется С о н я.
С о н я. Бедный, бедный, они совсем замучили тебя своим страшным лечением!
Что же делать, ведь вернуться назад, под фонарь, я уже не могу, потому что
ты навсегда избавил меня от ужасов и мерзостей прошлого! Милый, я лечу
на Луну вместе с тобой, ведь на Земле меня не держит уже ничего!
М е ч т а т е л ь. Ах, как болит голова после электрошока! Ах, как прекрасно,
как солнечно дышится на Луне! Как тихо и ясно сияют вокруг огромные
звезды! Земли больше нет, и только Луна, ставшая ковчегом землян, несет
в неизвестность горстку оставшихся храбрецов!
Появляется П р о ф е с с о р.
П р о ф е с с о р. Ради эксперимента сделал сам себе электрошок, и неожиданно
все понял. Я не могу больше мучить несчастных пациентов, и собираюсь всех
их выписать из лечебницы. Разумеется, коллеги мне этого не простят, и чтобы
спастись, я вынужден вместе с Мечтателем лететь на Луну. Говорят, на Луну
тоже доставляют газеты, и можно быть в курсе всех земных новостей.
М е ч т а т е л ь. Но почему, почему голова до сих пор не проходит? Как же
нехорошо, как же подло они со мной поступили! Но они ошибаются, потому
что теперь, в Новую Эру Свободы и Справедливости, уже никому нельзя
делать больно. Звезды им этого ни за что не простят!
Появляется П р е з и д е н т.
П р е з и д е н т. Как странно, я понимаю, что людей мучить нельзя, но не могу
подписать указ, запрещающий людские мучения! Ах, как тяжело бремя
первого лица в государстве! Ах, как же ты пригибаешь к земле, стопудовая,
расшитая бисером и каменьями шапка Мономаха! Вот было бы хорошо,
чтобы такой указ вместо меня подписал кто-то другой!
С о н я. Милый, милый, одно лишь мгновение, и мы навсегда будем вместе!
П р о ф е с с о р. Между прочим, сейчас на Земле 6875 – й год Всеобщего Счастья,
с утра на вечер. Думаю, что скоро случится нечто прекрасное. По крайней
мере, все люди Земли прильнули к своим электрическим приборам, и ждут
некоего сообщения, которое все изменит!
М е ч т а т е л ь. Между прочим, Президент – это я. Я скоро подпишу некий
секретный указ, после которого мучений больше не будет. Впрочем, молчок,
ибо это очень большая тайна!
С о н я. А вы знаете, что на Луне от поцелуев рождаются дети?
М е ч т а т е л ь. Ах, какой яркий свет! Ах, как больно терпеть все эти мучения!
Между прочим: все люди – братья! Соня, милая Соня, когда же ты заберешь
меня из темницы? А знаете – ли вы, что тот секретный указ я все – таки
подписал?
К о н е ц
2011
e-mail: golubka-2003@ukr.net