Дождя осточертело полотно. Сейчас песка б и моря, да под тридцать жары такой, что в пору материться, пот градом, пекло, душно, все равно, мне нравится такое вот кино, да, да кино, где может все случиться. Там где жара, где в мареве плывет фрегат весь в парусах, и запах странный бежит по переулку, из карманов судьба такие вещи достает, такие случаи, такие повороты легко осуществляет, крутит. Что ты!
Тобой так управляет. Колесо баранки вертится. Ты скажешь «пронесло», прикроешь рот ладонью, от зевоты, перенесешься взглядом, где в кювет упал обломок бампера, а след да, да не дым, а только след от дыма, раздавленного пальцами бычка. Навстречу облака, машины мимо проносятся. «А жизнь не коротка», подумаешь, сейчас я это понял. Нет, вспомнил, как на белом с черным пони круг за другим наматывал. Был день воскресный, теплый детского безделья. Случаются такие воскресенья, встречаются как вехи перемен,
немые указатели дороги, отсортированы тобой из всяких многих других летучих призраков, во снах: вокзал, такси, поспешный перетрах, а посредине сна – тот самый пони
мотает в белой гриве головой, ты там совсем один и пред тобой – зеленый мир. Щекочет запах ноздри звериный, едкий, все само собой, конечно же исполнится, но после…
Чего? Как по мобильнику с собой сам разговариваешь, задаешь вопрос…Жуешь, живешь, бубнишь себе под нос, укоренился в городском пространстве, словах, привычках, вегетарианстве.
И тут вдруг де жа вю, как перенос из измеренья этого в иное. Там по дорожке пони под тобою бежит трусцою, слышно как звенят, в том мире бубенцы, там Зоосад, там гром гремит над летнею Москвою.
Мужчина, закрываемся, обед.
Но я хотел до Адлера билет. Один билет, мне нужно, очень срочно.
На завтра и сегодня, это точно билетов в этом направленьи нет.
Дождь кончился, но воздух сентября так вяжет рот, все оказалось зря, ты опоздал, пытаешься обратно жизнь прокрутить: коричневые пятна от кофе, слышно музыку, еда
какая-то, бутылки, поезда, аэропорты, запах сигарет, ночные шепоты, просроченный билет, июль, велосипеды и трава. Вода по горлышко, ты достаешь едва ногою дна, вокруг – зацветший пруд, смеркается, тебя давно уж ждут на даче, запахи горячего варенья, полно народу, завтра день рожденья. Тебя, наверно, в город отвезут.
Да где же, где же, тот искомый пазл? Вот рвешься к сетке, вдох, бросок, промазал.
Еще вдруг вспомнилось, как пьяного, хоть плачь, обули, ладно деньги, но на матч
билет финала, быдло, недоноски. Все началось с «не будет папироски?»
Как это было важно: первый мяч, так долго в магазине выбирал, и может быть, купи другого цвета, не черный – красный, и тогда все это…
Какой козел! Ты суеверным стал.
Нет, все не так, и мяч здесь ни при чем, не будь себе домашним палачом, но есть трава глубокого безмолвья, она целительна, томительно-горька, растет там, где ночами к изголовью медлительная светлая река приливом подступает, там растет трава, и там есть переход, в том месте есть искомая развилка, чуть вправо – и пути уж не найти, и вот уже другие переулки…
Да, так не долго и с ума сойти.
В каком-нибудь прокуренном кафе, предпочитая аутодафе скорей со смертью, чем с самим собою, он наблюдает Прагу за окном, там дюжий дворник борется с листвою,
костел обеденный распространяет звон. Начало века, 19 лет, всего, что будет, и в помине нет. Европа пребывает в безмятежной, всеобщей летаргии: телефон, автомобили и заботы нежной предмет – машинка Зингера, и в том, что он сидит в кафе пустом сейчас, что выйдет в день осенний через час, что повторится вечер с постоянством маниакальным для еврея Франца – ответ, он же вопрос, зараз.
Да где ж ответ? Его, как видишь, нет.
Но я хочу до Адлера билет. Я буду счастлив. Там песок и море.
А вам куда? Быть может в Коктебель? Я, знаете, с приятелем поспорил, что сдам легко, без денежных потерь. Сегодня, вечером, купейный, восемь сорок, плюс то что вычтут из цены на сборы. Итак, всего две тысячи пятьсот.
На улице шел настоящий ливень, в укрытие метро бежал народ. Да, 2.500 и нет тебя счастливей.
Чего еще прикажете? Урод.