I
Со мною странный приключился случай в лесу, что справа от дороги к Риму.
В тот день на небе не было ни тучи, и тёплый луч ласкал Тосканскую долину.
Спешили в Рим мы из Флоренции прекрасной. Кто был в Италии, дорогу эту знает.
День выдался на удивленье ясный, такие дни порою в августе бывают.
Случилось так, что посреди дороги я от попутчиков нечаянно отстала.
О камень острый я, поранив ногу, приют в лесу тенистом отыскала.
Вдали вздымались гордо Апеннины, вершины их касались небосвода.
И тень от них ложилась на равнины, на зелень процветающих угодий.
Я, оторвав полоску длинной юбки, перевязала ею туго рану.
Цвёл рядом кустик скромной незабудки*, и воздух пах фиалкой* и тимьяном*.
Приятно отдыхать в прохладной тени, но выйти в путь мне предстояло скоро.
Коли достаточно имеешь денег, легко доехать в вечный город.
Я собрала горсть спелой ежевики, что в изобилии произрастала рядом.
На ягодах играли солнца блики. Пейзаж окрестный был отрадою для взгляда.
Мне захотелось вдруг в лесу остаться, жить в шалаше иль в хижине обычной.
Чтоб поутру с рассветом просыпаться под радостный и звонкий гомон птичий.
Я предалась мечтам, они – услада, и боль в ноге утихла понемногу.
Потом я вспомнила, что до заката надо, из леса выйти на проезжую дорогу.
Но вдруг из-за деревьев, будто с фрески, как тень, синьор явился незнакомый.
На голове подобье красной фески, а сам в рубахе длинной, чёрной.
Поверх был плащ из красной, тонкой шерсти. На голове сплетались ветви лавра.
Взор полон был достоинства и чести, а речь его лилась легко и плавно.
Язык Италии прекрасной мне неведом, и потому удивлена была нимало
Что, озарённая каким-то чудным светом, я с лёгкостью слова все понимала.
Он мне представился с почтительным поклоном: « Я - флорентинец, Данте Алигьери.
Теперь мне назовите Ваше имя, донна. Оно из благородных, в это верю».
Признаться, я немного оробела. Не доводилось мне с поэтами встречаться.
Но, виду не подав, заговорила смело, не каждый день такое выпадает счастье.
Ему сказала, что зовусь я с детства Флорой. Так мать с отцом назвали при рожденьи,
Что я отнюдь не знатная синьора, и хвастать не могу происхожденьем.
Я рассказала, что живу в стране России, которую зимой заносит снегом.
Что как и он, мы поклоняемся Мессии, и причащаемся вином и хлебом.
В Италии пробуду я недолго, хочу увидеть величайшие творенья,
Что были созданы во славу Бога, руками гениев эпохи Возрожденья.
А в Рим спешу я для того, чтоб видеть Капеллы Сикста* потолок и стены.
Я прежде изучала только книги о росписи великой и бесценной.
Так постепенно мы разговорились, и жизнь свою поведали друг другу.
Луч летний согревал, как Божья милость, наш холм зелёный, дол и всю округу.
Мой собеседник из мешка, что за спиною, достал кувшин вина, ковригу хлеба,
И свой обед он разделил со мною, молитву вознеся за пищу небу.
Клонился день к закату незаметно, деревьев тени стали уже и длиннее.
Часы прошли за доброю беседой, и плыло солнце к горизонту, розовея.
Я со вниманьем слушала поэта, пока не спрятался за синие вершины
Последний лучик солнечного света, и сумрак лёг на тёплые долины.
II
Вдруг Данте замолчал, взмахнув рукою, и перед нами лодка оказалась.
Ей ветерок вечерний был рекою, и на волнах его она качалась.
В Венеции таких немало лодок. В них горожан катают гондольеры.
И нежно приобняв своих молодок, в них свой досуг проводят кавалеры.
«Ты многое увидишь этой ночью, - сказал поэт мне, в лодку перебравшись. -
Доселе скрытое, увидишь ты воочию. Садись сюда, бесстрашия набравшись.
С тобой увидим мы людей, давно умерших. Нашли приют их души в эмпиреях.
С тобой такое не случалось прежде. Тебя их речи сделают мудрее».
Потом мы вверх поднялись, ближе к звёздам, и вся Италия была, как на ладони.
И города, как горсти мелких блёсток, на бархате Земли лежали чёрном.
Рим виден был вдали у побережья, Флоренция прекрасная под нами.
Нас нежно бриз ласкал дыханьем свежим, Италию окутывая снами.
Пейзаж ночной был так великолепен, что на глазах вдруг выступили слёзы.
Плыла луна, как златокрылый лебедь, и вкруг неё мерцали тихо звёзды.
Когда ж парили мы над волнами морскими, луна дорожку выстилала к горизонту.
Светились контуром прибрежных линий Габичче Маре* и Габичче Монте*.
Чуть дальше виден на горе высокой, свободой славящийся, Сан-Марино*.
Мой собеседник правил чудной лодкой и созерцал прекрасную картину.
Он называл мне города, селенья, горы. Он знал лесов и рек расположенье.
Был удивителен ландшафт такой для взора, собой он поражал воображенье.
Так сделав круг, мы опустились к морю. На глади вод качались тихо блики.
И лунный луч чертил прекрасные узоры, то ли цветы, то ли святые лики.
Песок прибрежный пах травой морскою. Был воздух напоён ночной прохладой.
И бледный свет струился над водою. Обрыв увит был диким виноградом.
Вдруг возле лодки появились три синьора. Их, как друзей, приветствовал мой спутник.
В плащах, при шпагах, в головных уборах. Один из них нёс под плащом широким лютню.
Мне, поклонившись благородно и учтиво, они все сели на скамейки в нашу лодку.
И звуки лютни зазвучали так красиво, что даже волны замолчали кротко.
Как только стихли звуки нежной лютни, на лодке мы поднялись снова в небо.
Как это странно: ночь,… в гондоле люди… плывут под бледным, лунным светом.
Мужские профили, как будто медальоны, на фоне бархатного неба серебрились.
И звёзд златых бесчисленные сонмы на нас, взирая с высоты, дивились.
Под нами плыли огоньки селений, и вот Флоренция, как роза, засияла.
Не раз рождался здесь высокий гений. Она кумиром Возрожденья стала.
Спустились мы на площадь Синьории*, ту, что находится перед палаццо Веккьо*.
Нас статуи встречали, как живые, фонтан Нептуна* поражал великолепием.
Мы в лоджии оставили гондолу, проникли без препятствий в галерею*.
Нас встретила звучанием виола, слух нежною мелодией лелея.
Синьор , который звался Алессандро, нас вверх повёл по лестнице широкой.
Он вызвался быть нашим экскурсантом, и мы вошли в зал светлый и высокий.
На стенах зала видим мы полотна, что созданы в эпоху Возрожденья.
Вот дева в раковине, будто в лодке; Венеры юной пенное рожденье *.
А вот Весна идёт среди деревьев, цветы на путь рукою рассыпая.
Над нею купидон крылатый реет, харит своей стрелою поражая*.
«Когда-то создал я сии картины», - с улыбкою сказал нам Боттичелли.-
Теперь они Флоренцией хранимы, чтоб люди, наслаждаясь, их глядели».
Теперь я поняла, что Алессандро и есть тот флорентийский живописец.
И видим мы его творенья в рамах, украшенных резьбой из тонких листьев.
Так , затаив дыханье, долго мы стояли перед картинами, что создал Боттичелли.
Вам на словах смогу я передать едва ли, те чувства, что тогда мной овладели.
Затем мы вышли из-под древних сводов, храня в душе немое восхищенье.
Казалось, будто бы сама природа испытывала радость приобщенья.
И вновь мы над Флоренцией поднялись; под нами купол красный дель Фьоре *.
Признаться, я немножечко смущалась, когда синьоры меня звали bella Flora.
Мы без труда расположились вместе на бархатных сиденьях нашей лодки.
Была я польщена великой честью, когда представились они поочерёдно.
Синьора, чьи полотна мы узрели, теперь я имя несомненно знала.
То был великий Сандро Боттичелли, друзья же Алессандро его звали.
Тот , что сидел с ним рядом , мне назвался: « Я скульптор, Микеланджело мне имя».
Из них он самым старшим мне казался. Он был седой и с бородою длинной.
Из них же третий был синьор почтенный. Он был в прекрасном пурпурном хитоне.
Во многих храмах он украсил стены. Себя назвал он Джотто де Бондоне*.
Он нам сказал: « Отправимся в Ассизи*. Я вам хочу свои представить фрески.
Да…эта ночь полна была сюрпризов. Вдали растаял купол Брунеллески*.
Флоренция исчезла, мы же к югу свой путь направили в святыню францисканцев.
Мы развлекали песнями друг друга, жаль, в лодке места не было для танцев.
Под лунным светом реки серебрились. Огнями был очерчен берег дальний.
И звуки сладкогласной лютни лились то весело, то нежно, то печально.
И вот гора в провинции Перуджа. На склоне монастырь, что всем известен.
Он строг и мощен, словно замок, был снаружи. В почтеньи смолкли звуки наших песен.
Покинув лодку, мы проникли в церковь. Шёл впереди наш провожатый Джотто.
И от волнения сильней забилось сердце, когда ступила я под каменные своды.
На стенах фрески - житие Святого*. Их создал Джотто, что стоял меж нами.
Его рука была благословенна Богом, и наших чувств не передать словами.
Ходили долго мы в стенах великолепных, восторг свой живописцу выражая.
Он был смущён потоком слов хвалебных, но улыбался, сим словам внимая.
Затем мы снова оказались в лодке. Наш путь направили мы в вечный город.
Нас баловала летняя погодка, и мы не ощущали в небе холод.
Меж облаков мы плыли и под ними. И гондольером был великий Данте.
Он лодку нашу вдоль прибрежных линий направил к Риму, как по точной карте.
И вот мы видим семь холмов под нами. Струится Тибр, ночной волной блистая.
Бессмертный город весь горит огнями. Вдали морская гладь в тумане тает.
И Микеланджело сказал: « Я вижу стены те, что хранят святыни Ватикана.
Что свято, то во времени нетленно. И я причастен к этому. Осанна!»
К соборной площади мы плавно опустились. Здесь погребён когда-то был апостол*.
Величью церкви молча мы дивились. Огромный купол* освещали звёзды.
Открыв врата, прошли мы справа к нише, чтоб скульптора Пьету узреть воочию.
Мы подошли насколько можно ближе и поразились гениальной мощи.
Мария плачет скорбно над Иисусом. Как шёлк, струится белоснежный мрамор.
И вместе с ней, поддавшись светлой грусти, мы плакали, узрев святые раны.
Потом все вместе мы пошли в Капеллу*, оставив стены величайшего собора.
Казалось, с нами ангелы летели, был даже слышен крыльев тихий шорох.
Нас Микеланджело привёл в Капеллу Сикста, чтоб показать нам рук своих творенье.
Увидев фрески неземные живописца, мне захотелось преклонить свои колени.
Я не смогу всё описать словами. Что создал гений, слову неподвластно.
Казалось мне, что Бог парит над нами; Всесильный, Вечный и Прекрасный.
Из окон, освещая бледно стены, в Капеллу проникали волны света.
На потолке и стенах были сцены из Нового и Ветхого Завета.
Мы все стояли, затаив дыханье. Восторг лишил смотрящих дара речи.
Но Микеланджело прервал молчанье, и к выходу повёл, взяв в руки свечку.
И так мы снова оказались в лодке, которой управлял наш кормчий Данте.
Он лодку вёл, перебирая чётки, по звёздам, не имея карты.
Мы вскоре на поляну опустились, края которой были скрыты тенью.
Здесь мы с друзьями новыми простились, им на прощанье, выразив почтенье.
III
Затем с поэтом мы поднялись в небо, так высоко, что голова кружилась.
Дул свежий ветер и, хоть было лето, накидка тёплая мне очень пригодилась.
Сказал мне Данте: « Хочешь ли увидеть, кого-нибудь, кто был при жизни дорог.
Тебе я стану в мир загробный гидом, и покажу тебе небесный, райский город».
Да, эта ночь была поистине чудесной. Мне не хотелось, чтоб она кончалась.
Хотелось видеть город мне небесный. Всё выше, выше наша лодка поднималась.
Конечно, я дала своё согласье, такой удачи не бывает дважды.
Увидеть близких – это было б счастье. Такое бы хотел, наверно, каждый.
Когда мы вознеслись над облаками, вдруг воздух стал медово-золотистый.
И мы поплыли меж злачёными домами, стоявшими под радугой цветистой.
Порхали бабочки и птицы над гондолой, стрекозы синие садились на скамейки.
Был слышен звук мелодии весёлой, как будто, ангелы играли на жалейках.
Мы повернули в узкий переулок, и вдруг знакомый домик предо мною.
Был слышен запах свежевыпеченных булок. Вошли мы в дворик с мягкою травою.
В тени крыльца сидит в платочке белом та женщина, что мне знакома с детства.
Она плела венок и тихо пела, и серый кот мурлыкал по соседству.
От чувств внезапных покатились слёзы. Ах, как хотелось мне обнять родные плечи.
Но провожатый мой отвёл меня к берёзе и мне сказал: « Недолгой будет встреча.
Все те, кто здесь, увидеть нас не могут. Для них незрима наша плоть, одежда, лица.
И вскоре мы должны покинуть город. Нельзя живым здесь долго находиться».
Когда же к лодке мы пошли обратно, неспешно мимо нас прошёл мужчина.
Навеки с ним простилась я когда-то. Смерть беспощадная тому была причина.
Черты лица его светились счастьем. Я поняла, что здесь ему не больно.
От нежности душа рвалась на части. Его коснуться захотелось мне невольно.
Но Данте удержал меня рукою и усадил в гондолу, на сиденье.
Так, молча, мы невидимой рекою поплыли прочь из города–виденья.
По-прежнему сияли в небе звёзды. В душе, как море, волновались чувства.
Я вытерла нахлынувшие слёзы, и сердце было полно светлой грусти.
Из сфер прохладных мы к Земле спустились, и ветер с побережья стал теплее.
Лучами солнца горы озарились. Стал свод небесный ярче и светлее.
Между Тирренским морем и горами, где Тибра воды змейкой изогнулись,
Сказал мне Данте: «Посмотри, под нами вновь Вечный город, мы в него вернулись».
Мы, пролетев над древним Колизеем, над куполом Святого Ватикана,
Спустились на безлюдную аллею, где роз кусты цвели благоуханно.
Сказал мне Данте: «Здесь мы и простимся». И, поклонившись, преподнёс мне розу.
Гимн утру распевали звонко птицы. К глазам моим вновь подступили слёзы.
Я, благодарность, выразив в поклоне, одна осталась у беседки, в сквере.
Поэта тень скользнула за колонну. Так мы расстались с Данте Алигьери.
Благоухал в руках цветок прекрасный. Я наслаждалась нежным ароматом.
Пройдя по тропке между клумбой и террасой, я вышла за чугунную ограду.
Гостиницу, в которой меня ждали, я без труда нашла за поворотом.
Привратница в атласной, синей шали открыла мне дубовые ворота.
Я в комнату прошла, взяв ключик медный. Мне кофе принесли и круассаны.
Чуть колыхал портьеру ветер летний. В окно был виден купол Ватикана.
В стакане, на окне стояла роза, покрытая хрустальною росою.
И отражали капли, будто слёзы, в себе Италию и небо голубое…
В моей душе смешались грусть и нежность. Два мотылька* ко мне, на руку сели.
И я вдыхала сладостную свежесть, что источал дар Данте Алигьери.
Мне показалось, будто струны лютни, касаясь осторожно, кто-то тронул.
И зайчик солнечный скользнул по блюду, где нарисованы с волчицей Рэм и Ромул.
Я не заметила, как в кресле я уснула, и проспала, без сновидений, до полудни.
Два мотылька в окошко упорхнули, замолкли струны сладкогласной лютни…
Об этой странной и прекрасной ночи могла бы вспоминать я бесконечно.
Но я с недавних пор пишу короче, чтоб не томить читателя беспечно.
Оставим же меня , сидящей в кресле, с неясною и грустною улыбкой,
В окно глядящей, где в зенитном блеске застыло солнце в тонкой дымке зыбкой.
День солнечный сиял над вечным Римом. Одно лишь облачко, похожее на лодку,
Скользило плавно по волнам незримым, горя по краю золотой обводкой.
Здесь оборву я нить повествованья. Есть завершенье не у всякой фразы.
И мой поклон тебе, читатель, за вниманье, что уделил ты моему рассказу.
* В средние века название незабудки связывали с напоминанием о силе и могуществе Бога.
* Фиалка считалась у греков цветком печали и смерти
* Тимьян — это символ храбрости .
* Капеллa Сикста – Сикстинская капелла в Ватикане.
* Габичче Маре и Габичче Монте – города побережья Адриатического моря.
* Сан Марино - одно из самых маленьких государств в мире
* Площадь Синьории, палаццо Веккьо, фонтан Нептуна – памятники эпохи Возрождения во Флоренции.
* Галерея Уффици .
* Картины Сандро Боттичелли « Рождение Венеры» и « Весна».
* Санта-Мария-дель-Фьоре - кафедральный собор во Флоренции
* Джотто де Бондоне –живописец и архитектор раннего Возрождения.
* Ассизи - город, в котором находится монастырь францисканцев.
* Купол Брунеллески – купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре
* Франциск Ассизский.
* Апостол Пётр.
* Купол собора Святого Петра в Ватикане , спроектированный Микеланджело.
* Пьета –скульптура Микеланджело Оплакивание Христа.
* Мотылёк - символ души, бессмертия, возрождения и воскресения, способности к превращениям.