Песни о родине

Лариса Кириллина
Страна моя больна
и мечется в бреду,
не зная, где искать
управу на себя же.
И кровь воспалена,
и голова в чаду,
и время катит вспять,
и на душе всё гаже.

Никто не знает, как
лечить её недуг,
какого звать врача —
варяга иль тунгуса.
Себе же лютый враг,
взыскует новых мук,
молясь на палача,
что распинал Иисуса.

Она сошла с ума,
но где тот скорбный дом,
что мог бы приютить
огромную державу?
Вертеп или тюрьма,
бедлам или содом —
ей всё равно, где жить,
забыв про честь и славу.


* *Г *

Чёрные носят серое,
серые носят чёрное…
Все мы такие несмелые,
все мы давно учёные —
серым безвременьем битые,
чёрным безвременьем пуганые,
страхом как клеем облитые,
серою сталью обструганные,
свыкшиеся с бесцветьем
суетной нашей жизни,
сведшие к междометьям
нашу любовь к Отчизне.
Мало ли, кто услышит,
мало ли, как истолкует…
Будем шуршать как мыши:
может, судьба минует…


* * *

Нашу родину лучше любить с отдалённой дистанции,
где ее судьболомная дурь
мемуарной сочится слезой и тоскою романсовой,
как иконная ляпис-лазурь.

С расстояния кажутся постмодернистской фантазией
снег в апреле, октябрь в ноябре,
и застольные песни о Щорсе и Разине,
и речей государственных бред.

В этом царстве вальяжных воров и немытых юродивых
нерушим только дом Лубяной.
Для кого-то с подвалов его начинается родина,
к миру дольнему вставшая мощной спиной.

Но покуда Кащеевы смерды в усердии пламенном
обличают заморский прогресс,
наша Родина-мать истуканом с улыбкою каменной
своих собственных детушек ест.

Скифской бабой красуясь в полях обезлюдевших,
только кровью она и живет.
И жрецы, что ни день, преподносят на блюде ей
молодую горячую плоть.

Не схарчит, так сгноит за решёткой тюремною,
перетопчет в компост костяной.
А когда-то была ведь премудрой Царевною.
Белой Лебедью, Кия сестрой.