(второе письмо Б.Л. Самусеву)
«О, перегонный куб, наполненный тоскою..»
( Ш. Бодлер)
Опять ни солнца, ни тепла,
опять туман, дожди да сырость...
Хандра, как плесень – ломтик сыра,
сковала души и тела.
Какая плавность дум и слов...
В сонливом цепененьи лени
вповалку – люди, вещи, тени
и начатое Вам письмо.
Дружище! Знаю, Вы понять,
пожалуй, сможете такое:
в палатку, полную тоскою,
холодный лупит дождь. Как знать,
день, два, а может, и неделю,
а то и боле будет лить
и томной скукой нас пилить
на скомканных сырых постелях...
Шестые сутки в этот раз
мы держимся, но еле-еле,
хлеб и тушёнка – на пределе,
и тает сигарет запас,
и протекает потолок,
как партизан, молчит приемник,
и ничего-то нету кроме
сырых портянок и сапог.
А, впрочем, есть Бодлера том,
его читаем вслух. При этом,
избыток вольностей поэта
тут переносится с трудом.
Бодлер хорош в тепле и к кофе,
когда, зевая в потолок,
Вы, пропустив один глоток,
вдруг остановитесь на слове
И молвите: «Однако... М-да...
Какая образность! Не скован
ничем свободный стих и ... Словом,
сливайте воду господа...»
Да, кстати, о воде. Течёт.
Повсюду хлюпает. Струится
по капюшонам и по лицам,
а, что за шиворот – не в счёт.
Шагах в пятнадцати река
бурлит, клокочет, гонит пену.
Где утром было по колено,
вода – до пояса. Пока.
Уж составляются пари:
что день грядущий нам готовит...
Да будет связь ли... Да моркови
осталась банка или – три...
Готовить ужин – снова спор,
как будто маленькие дети.
Нет хуже дела в дождь и ветер,
чем в луже разжигать костёр.
Но вот уже сипят дрова,
и едкий дым ползёт в палатку,
скрывая лица и тетрадку,
и непослушные слова...
На том закончим. Скоро – чай!
Горячий! И со спиртом! Значит,
Господь услышал наши плачи...
Ты это – тоже не скучай!