Она:
Средь улиц я похолодела,
А город вьюжный не уснул…
Его ночные тлен и тело
Во тьме терзал трамвайный гул.
И я услышала, как глухо
Пьянчужка ныл под фонарём,
И неопрятная старуха
Скиталась в вихре снеговом…
Во тьме покоев я бродила,
И ток мелодий жёг меня,
И грёзой разум полоня,
Себе грехи я все простила.
И от мелодий вдруг экстаз
И буйство грёз и содроганий,
И чья-то злая нега глаз,
И извращения желаний…
Среди учёных день-деньской
Сполох я наблюдаю сварный…
И все улыбчивы со мной:
Я хороша и небездарна…
И с милым спутником в фойе
Была я снова беззаботной,
И он покорствовал охотно
И льнул игрушкою ко мне.
Залюбовалась я девчонкой,
Со старцем севшей позади,
И та смеялась зло и звонко,
Креста касаясь на груди.
И ток мелодий в трепет тела
Шальным концертом превращён,
И плоть моя оцепенела
До неподвижности колонн.
И разум канул в блики красок
И сизо-алую листву,
И одичанье тел и масок,
И грёзы плоти наяву.
Я в очи глянула людские
И устрашилась блеска их,
И тени тронулись косые
И замелькали через миг.
Обильный ужин в ресторане
И очень редкое вино…
И диковато и смешно
Мне от посулов и признаний.
И спутник нежен был и тих,
Вино ласкало и душило,
И блики синих глаз моих
Унять я снова позабыла.
Потом он вёз меня домой,
И мы простились у подъезда…
И глупо верил он в победу,
В победу черни надо мной.
Нервозность зла и ожиданья…
И вновь моей квартиры тьма.
Сводить охальников с ума –
Моё весёлое желанье!
И слитность ночи и души,
К порокам тяга поневоле…
Как ядовито хороши
Зиянья плоти, грёз и боли!..
Я непонятна для подруг,
Для богачей и для знакомых,
Ведь наяву сомлеть в истомах
Не позволяет плоти дух.
Отец – епископ православный,
И он от клира прятал дочь,
Но мне всегда готов помочь:
Транжирю деньги я исправно.
Меня растили бабка, дед,
И я порой вдруг излучаю
Суровых душ их боль и свет,
Но маму я почти не знаю.
Ведь было мне всего лишь пять,
Когда мне молвили в печали:
«Сегодня маму отпевать…»
И все соседки зарыдали.
Я помню запахи полей
И скрипы ветхого навеса,
И одиночество средь леса,
И возле мельницы ручей.
Я помню блики звёзд и снега
И по ночам собачий вой…
И часто нянчились со мной,
И своевольство стало негой.
В санях у старых деревень
Любила я кататься с дедом,
И кучер в шапке набекрень
Известным был охотоведом.
И пряной ночью на лугу
В копне росистой я сидела,
Моё слегка озябло тело,
Костёр горел на берегу.
И совершенство геометрий
И сочетаний звёзд моих,
И запах влаги в южном ветре,
Огни селений дорогих
Внезапно мысли поманили
В непостижимый Млечный Путь,
И звёзды душу бередили,
И в небе красовалась жуть.
И размышляла я: «Лишь вечность
Непостижимо хороша.
Всегда в красе есть бесконечность,
И в бесконечности – душа.
И есть в мерцаньях звёзд и ночи
И бесконечность, и любовь,
И есть душа, рассудок, очи
И тельно-радостная кровь.
Всё бесконечное – едино,
А бесконечность есть во всём…»
И были дни моей кручины
От непостижности умом
Того, что бездну отделяет
От бесконечно малых числ,
И малость в бездну превращает,
И здесь бессилен здравый смысл.
И были формул откровенья
Хмельней и злей страстей и вин,
И я логичное решенье
Парадоксальных величин
В самоуверенной отваге
Вдруг изложила на бумаге.
И сине-белые листки
С решеньем этим предо мною,
И мир теорий и тоски
Отныне стал моей судьбою.
И памяти опять пикник,
И вечер в роще золотистой,
И белый осиянный лик
Красотки умной и речистой.
Тогда была я чуть хмельна,
И в шалях кутали мы плечи…
Теперь под вечер у окна
В соблазнах вспоминаю речи:
«Забвение ищи в страстях,
И страсть найти возможно всюду,
И верь: в оргических ночах
Есть и изысканность, и чудо.
И есть душа и тельный бред,
И нет волшебней их слияний,
И ничего прекрасней нет
Чреды мужчин и содроганий,
И злобной вольницы в крови,
И поцелуев без разбора,
И смакования позора,
И одичания любви!»
«Мир бесконечен и безмерен,
И он – открытье и вопрос.
Мир бесконечно лицемерен
И содрогается от слёз.
И страсть одна соединяет
Несъединимое в одно,
И счастьем святость развращает,
Христа распявши заодно».
«И ум людей – такое ж тело,
И разум чувствен, как оно,
И от раздумий плоть хмелела,
И озаряло нас вино.
В экстазе сладости и боли
Познаешь правду через ложь,
И ты покинешь мрак юдоли
Не в глупой лицедея роли,
Но самоценность обретёшь!»
……………………………………
Он:
Я прозябал в те дни один
Среди акаций в сером доме,
Был рядом ветхий магазин,
И будто призраки в истоме
Воспринимались люди мной…
И я скитался на прогулках
В глухих и мрачных закоулках,
Чураясь близости людской.
И тени улиц и акаций,
И бденья ночью у окна…
И миги были экзальтаций,
И миги бездны и вина.
И я играл на фортепьяно,
И будто мне наркотик в кровь…
Я в неге ночи и дивана
Воображал и мнил любовь
В мистически-унылом доме,
Где пылью пахнет зимний сад…
Я обмирал порой в истоме:
Мне смертный грезился обряд…
И в сумрачном соборе пенье
И покаянье, и тоска.
Старик на фреске с потолка
Сурово смотрит на раденье.
И подошла она ко мне
И очень явно побледнела…
А рядом фреска на стене
С детьми Христа запечатлела.
И слабых он касался плеч,
И взор вперял он с лаской в лица…
И захотелось мне привлечь
Её глаза в свои зеницы.
И вдруг она меня кивком
Уводит вслед себе из храма
На паперть с нищим и снежком…
И посмотрел я в лик упрямый,
И святость грянула грехом…
И лик её покрыли тени
От заоконных зимних лип,
И я лобзал её колени
И губ язвительный изгиб.
Она вскочила вдруг, белея,
Ковры пушились на полу.
И нагота терзала мглу,
И мгла бесилась вслед за нею…
А смерть, наверное, легка
И так изысканно-банальна,
Как воспалённая строка
В записке честной и прощальной…
……………………………………….
Она:
Всю ночь молилась у отца,
Его агония слабела…
И вновь я в зеркало глядела
На бледность моего лица.
И был осенний тёплый день,
И было пышным погребенье,
И говорили дребедень,
И напускали сожаленье.
Вкушали гости водку, снедь,
Все как-то приторно-печальны,
И я подумала, что смерть
И непостижна, и банальна…
И снилось мне, в чём никогда
И никому я не призналась…
В виденьях тело содрогалось
От вожделений и стыда…
С рогатым бред совокуплений…
И я проснулась в тот же миг…
Заря в покоях, я и тени,
И в зеркалах мой дикий лик…
И я металась обнажённой,
Больная совесть отрешённо
Меня покинула теперь,
И будто сердце жуткий зверь
Схватил мохнатыми руками…
И все мы зверскими страстями
Себе с охотою хмелим,
Как только достигаем власти…
Мы дьявола в себе таим
И алчем низменное счастье…
Ещё один проходит день
В тепле наследственного дома,
И гости мне из деревень,
И непонятны, и знакомы…
И при свечах он говорил
С уныло-жуткой хрипотцою.
Меня и голос уязвил
И взор мельком в окно ночное.
«И вдруг я понял: мне нельзя
Любить безмерно, бесконечно.
Над бездной смертною скользя,
В неё нельзя глядеть беспечно.
А ты – дурманы иль вино,
И бесконечный бред иллюзий,
И плач Петрарки о Воклюзе,
И Леонардо полотно.
А я, влюблённый, всё слабее,
Но стать беспечным добряком
В блудилище нельзя людском…
Своей душой я не владею:
Она ведь сгинула в тебе,
Ведь только ты в моей судьбе…
И я боюсь: я не сумею
Напасти духа превозмочь,
Тебя и мир покину прочь»,
Его я мыслей испугалась,
И в них наитьем я нашла
Грядущие истоки зла…
К себе меня томила жалость.
И я забыла вдруг теперь,
Что он изменчив беспредельно,
Воскрес во мне порочный зверь,
Его желая безраздельно.
И тихо зверь во мне ворчал,
И речь моя зверька тлетворней,
А милый уж не возражал
И стал бледней и непокорней…
И деревенский я погост
В осенний вечер посетила.
Урчал во мне зверёк-прохвост,
И вдруг меня перекрестила
Старушки чёрная рука.
Два сильных, крепких мужика
Прямили крестик над могилой…
А я почти не помню мать,
Но часто вдруг я ощущала,
Какого счастья мне не знать,
Какую нежность потеряла!..
Глядела я на стариков,
А я для них – совсем чужая!..
И в хрипотце их голосов
Тоска и мудрость вековая…
Не понимая свой народ,
Где обрести ещё опору?
Обезобразить страстью ль рот
И в неге ль привыкать к позору?
И как хотела б я иметь
Хоть дольку прежнего уюта,
Чтоб радости былой минута
Не начинала злобно тлеть.
И светом аловато-синим
Вся роща вдруг озарена.
Моих запястий белизна…
Но если я и дух мой сгинем,
То кем судьба предрешена?..
…………………………………….
Он:
И я увидел блики света,
И всякий я утратил страх,
И дух оставил бренный прах
И озирался на предметы.
И колебался дух слегка,
Мечтая миг о возвращеньи,
И исчезают вдруг томленье
И страсть, и горе, и тоска.
Уж тельно я не существую,
Но в ликованьи я, как дух.
Я плоть растленную целую,
Больную, тёплую, родную,
Не победившую недуг.
Я покидаю свет зловещий
И счастье мира, и тоску…
Я проскользил по потолку,
И в сумерках мерцали вещи.
И я оставил в этот миг
Своё мучительное счастье,
Свои грехи и сладострастье…
Смотрел на переплёты книг
И с высей вдруг увидел город,
Трамваи, скопища и сброд…
И пусть она ещё живёт,
Ведь был и я порочно-молод.
Грачи, овины и поля
Мне мукой были и блаженством,
И вновь манила совершенством
Осенне-нежная земля.
Теней клочки и свет неверный,
И купол церкви и погост,
И я, светлея, во весь рост
С надеждой замер суеверной.
Я посмотрел на озерцо
И на согбённость ив и струи…
И я припомнил поцелуи
И позабыл своё лицо.
И пыхнул я, как страсть, лучами,
И осветились берега.
Смотрел на хаты с огоньками
И за сараями стога.
Ужели я слова услышу
От милосердного Христа?..
И я всё выше, выше, выше,
И вдруг из мрака красота
И бледное сиянье взгляда…
И взор не вынесть никогда
Без муки, счастья и стыда,
И взор мне кара и награда.
Христос:
«Исполнил волю ты мою
И все мои предначертанья,
Покорно снёс свои страданья,
И ты поэтому в раю.
Не смогут без поэта люди:
Он гнева Божьего орудие,
Предтеча бредных мятежей
И одичания людей».
Я:
«Тела я описал людские,
Их восприятия и сны,
И искупление вины
За бесноватости шальные.
И есть в душе зиянья мглы,
Они капризны и красивы…
Всегда слова бесстыдно-злы,
Когда вполне они правдивы.
И ничего я не таил;
Коль я твоё творенье, Боже,
То я всего себе дороже,
И скверну я в себе простил.
И всё же я понять бессилен,
Зачем не в пекле я теперь?..
Хоть я раскаяньем обилен,
Но я порою, будто зверь…»
Христос:
«Поэт всегда предвестник кары
За злодеянья и грехи,
И кличут вольные стихи
И одичанья, и пожары.
И коль я в гневе на страну,
Я поощряю окаянство,
Потом слабеет государство,
И люди ввергнуты в войну.
Затем дарую я прощенье,
Их одержимость полоня,
И снова веруют в меня,
И справедливее правленье.
Затем опять растленна власть,
И люди медленно дичают,
И вновь поэту процветают,
И дикой черни шире пасть.
Для рабства вольность, как личина,
Свобода только для вождей,
И вольность зависти повинна
В жестокой низости людей».
…………………………………………..
Она:
Я часто в детстве изгоняла
Из тела смертный лютый страх,
И всё же смерть в моих очах
Необъяснимостью зияла…
Хоть в доме ночью прежний вид,
В моих покоях вдруг такое,
Что озлобляет и страшит;
Кольцо с рубином золотое,
Иконы, книги и сервиз,
И тело в зеркалах нагое
Страшнее мне оскалов крыс.
И утро было сине-нежным,
Нагой смотрюсь я в зеркала.
Затем халатом белоснежным
Я злое тело облекла.
И в мыслях я опять растленна,
И плоть бесчинствует теперь,
Ведь с детства в теле лютый зверь,
И он взрослеет постепенно.
Я с ним беседую порой,
И он в советах всё мудрее,
И с каждым разом всё милее
Урчанье зверя с хрипотой.
Неужто я люблю Россию?..
Наверно, всё-таки люблю
Росу и травки луговые
И тропку узкую к ручью.
И дебри в осень, где медведи
Искали место для берлог,
И блеск люблю церковной меди,
И грязь в распутицу дорог.
Я в храме чувствую Россию
Ясней и глубже, чем везде,
И в лица серые, худые,
Изнеможённые в труде,
Я не могу смотреть без боли…
И вдруг от счастья всхлипнет грудь
На сенокосе в росном поле…
Но есть во мне и злая суть,
И есть позорные порывы
Моих и тела и души;
Они мерзки, нехороши,
И мне мешают быть счастливой…
Себя я помнила в тепле
И с парниковою малиной,
И бал мороза на стекле,
И пламя алое камина…
Уже века заключена
В оклад серебряный икона,
И я смотрела умилённо,
Как Матерь Божия бледна.
И в хрусталях я различала
Мерцанье звёздное огней,
И будто бездну я держала,
А не бокал в руке своей.
И осенило вдруг виденье,
Что в хрустале сей микромир –
Иного мира проявленье,
И там безбрежен звёздный пир…
И формул блики, как узоры
И арабески предо мной,
И с ними тешусь я игрой,
В семье у них не будет ссоры.
Они со мною говорят,
И верю я: они живые,
Одни весёлые, смешные,
Другие вдруг немножко злят…
В Литве был родственник у деда.
Однажды дед мне вдруг сказал,
Что в гости летом я поеду…
Я сельский помнила вокзал
И то, как сердце мне щемило,
И как ползла телега в лес,
И как я в дебрях тьму чудес
В моё сознание пустила.
И мнилась я себе сосной
И зацветающей берёзой,
И будто Божеские слёзы
Я восприяла дождь лесной.
И ветхий дом мне мнился чудом,
И было ночью не до сна,
И тропка узкая к запрудам
Луной в полях озарена.
И в эту ночь моей тревоги
И озарённости моей
Я не приметила людей
В лесу, в полях и на дороге.
И я бродила два часа,
Домой я добрела бессильной,
И грёзы были столь обильны,
Что мнились с неба голоса.
В костёле слушала я требу.
Я в католической Литве…
Тяну в полях я руки к небу,
Бегу от счастья по траве.
И встреча вдруг с семинаристом,
И я смотрю на алость губ,
Зениц я вижу тьму и глубь,
Играю шалью и монистом.
И заблудились мы в полях,
И вдруг над заводью закатной
С печалью я смеюсь внезапной,
И злобно-нежен он в речах:
«Моё нерадостное счастье –
Исканье прелести стихов,
И в них и грех, и сладострастье,
И Богоматери Покров.
Порой себя не понимаю,
Порой безумие влачу,
И самого себя караю
За дар, подобный палачу.
Я в детстве глупо был уверен,
Что свыше дар – утеха мне,
И гонор быстро стал безмерен,
И мнилась радость в каждом дне.
Наивно-злобная гордыня
И спесь, и зависть родила…
Искал я в мире не святыни,
Но откровенья ремесла.
Поэзии открылись тайны,
А заодно и суть людей,
И в подсознаньи бред страстей
Я прорицал необычайно.
Пороки я себе простил,
Свою же оправдал я низость,
И смерти вдруг почуял близость,
И страх пред Богом осенил…
И если бы не сумрак келий, –
То над могилкой мне столбы,
Ведь гений в теле – не веселье,
А извращение судьбы…»