Чужо́й человек, оказавшийся рядом со мною,
И смотрит, и дышит как будто давно уж знакомый.
Посторо́нний, заблудший, немой чужеземец безгласный,
А ведь ранее дружен и близок, и родственен был,
Но позднее раздумал и жизнь от меня оградил,
И ко дням моим нынешним стал он совсем безучастный...
Ни сло́ва теперь не промолвить, а только лишь в мыслях
Остался чужой человек натурально речистый,
Как будто не знал, не пережил он ссоры со мной.
Как тот, настоящий, телесный, что всё ещё рядом;
Грустит и стыдится знакомства, с опущенным взглядом;
Бессильный нарушить молчанья зловещий покой!
О блужда́ющий в памяти странник, ты в думах рождённый!
Поскорее же в мир человеческой плоти сойди
И родителя близко стоящего ты вразуми,
Да услышит он голос о помощи твой разъярённый!..
Да проронит же слов долгожданных чудесные сонмы,
Не останется чёрствым, не будет жестоко-глухим,
И узнает, как всё ещё дорог он!.. как же ценим!
И окрасится лик его взором весьма благосклонным...
Поки́нул владенья фантазии, тот, идеальный,
Ступил и вошёл он во свет, где бытует реальный,
И вот пред глазами дражайшие оба они!
Чудовищно схожи: наружностью, ростом и статью,
И общностью мимики, свойственной сёстрам иль братьям;
Как в небе и в море горящие обе луны!
Но всё ж не сокрылись из виду чертовски различья:
Один, улыбаясь, сияет и дарит тепло,
Иной же – невесел, нахмурившись, смотрит он зло,
Прикрывшись личиной холоднейшего безразличья...
Улови́ть бы крупицу, другую сего диалога;
Всё ж доносится глас идеального – тысячи слов!
В безответном потоке немом, точно мёртвого зов,
Живописно рисуют картину его монолога...
Обращённого к зрителю рядом, что глух и не внемлет,
Что ленив, отстранён, безучастен и вовсе уж дремлет.
Равнодушием лишь отвечая своим изощрённым,
Вынуждает отбросить сомнений коварных покров
И к сближению с ним сделать сотню огромных шагов,
Распрощавшись со страхом реальности ожесточённой!
И не прячась за спинами кротких бесплотных героев,
Позабыть, наконец, об извечном душевном покое.
«Чужо́й человече, угрюмый... роднее роднейших!
Отрадою были и есть очертанья милейши!..
Услыши мой голос, от сердца идущий к тебе.
Бесчисленны речи, что мысленно лишь говорю я
Со времени, от расставанья былого, горюя,
О сколько же оных ношу до сих пор я в себе!
Пергамент, бумага, папирус ли – множество свитков,
Исписанных правды чернилами густо, с избытком,
Эмоций и слёз потайных сокровенный дневник!
И верю я – не осквернишь драгоценны страницы,
Но бережно в руки возьмёшь, словно хрупкую птицу,
Об авторе нечто иное узнаешь из них...»
Нет, не сдви́нулся воздух, не вздрогнул от слов этих громких,
Не ослабли нахмурены брови, кто слышащий есть.
Только всюду дыханье суровое, тяжкое здесь.
Будто мёртвый теперь мой язык, что был ранее звонкий.
Уж не гордость ли, старая дева, явилась препоной,
Укоризненно глянувши в строгий, надменный монокль?
И брезгливо скривившись, и выронив этот брелок ль?
Скверный голос её узнаю, что скрипит раздражённо:
«Как мальчишка наивный, мириться вприпрыжку бежишь!
Неприкрытою глупостью слабость свою обнажишь!»
Пону́ро, за гордостью следом, унывно чвалаю
И гневные на идеального взгляды бросаю:
Изыди, несносный!.. на кой без чужого мне ты?!
Мои ли твои словеса – лишни, неощутимы;
Хотя и реален, как мир окружающий, зримый,
Как строгий судья он взирает на нас с высоты!
И где он теперь?.. сей растаявший сын человечий...
И ждать, не дождаться с ним новой волнительной встречи...
На бескра́йних просторах истоптанных жизнию будней,
Точно люди пропавшие, кои всплывают со дна:
Друг, приятель былой... иль подруга, ушедша жена –
Возникают, идут по пятам, всё живей, неотступней...
И бессовестно будят почивших в душе двойников!
Оживляются овы, надежды почуявши зов.
Но твёрдой рукою бесстрастного, трезва рассудка
Без слёз удушаю проснувшихся, словно птенцов,
Швыряю к ногам догоняющих трупье ублюдков, –
И крики, и горесть, и вой матерей и отцов!..
Отчуждённые люди, бывавшие рядом со мною,
Уходя навсегда, уводите все мысли с собою!..
Лето-осень, 2013