(1777-1832)
ШТРИХИ БИОГРАФИИ
Вальтер Скотт родился 15 августа 1777 года в Эдинбурге от Вальтера Скотта, чиновника одного из присутст-венных мест шотландской столицы, и Анны Скотт, дочери доктора Ротсерфорда, профессора медицины в Эдинбургском университете. Малыш родился слабеньким, но кормилица выходила его и до самой смерти любила вспоминать, как из ее "мальчугана" вырос "великий джентльмен".
Как в эдинбургском училище, так и в университете Вальтер изучал только те предметы, которые ему нравились. Уже с юношеского возраста будущий поэт и романист любил рассказывать придуманные им истории о замках и рыцарях.
Первыми стихотворными произведениями Вальтера Скотта были стихотворения "Буря" и "Извержение Этны", а также поэма "Гвискар и Матильда". Следствием этого было избрание Вальтера Скотта в члены нескольких литературных обществ, где он приобрел дружбу многих писателей.
В 1792 году Вальтер Скотт получил звание адвоката. А первым поэтическим произведением, на которое обратили серьезное внимание, был его перевод баллады Бюргера "Ленора". Вкусив успеха, Вальтер Скотт взялся за перевод второй поэмы Бюргера "Дикий охотник". И перевел ее лучше, чем первую. Обе поэмы были напечатаны в 1796 году.
В 1797 году по окончании судебной сессии поэт поехал отдыхать на воды в Гейсленд, где познакомился с Шарлоттой Карпентер, француженкой по происхождению, ставшей его женой. Они обвенчались в том же году и поселились в родительском доме Скотта на Джордж Сквере. Через год жена подарила ему дочь Софью Шарлотту, а он подарил читателям балладу "Канун Иванова дня", блестяще переведенную В.А. Жуковским. В это же время были написаны и другие поэмы, но они не имели такого успеха и были слабее "Иванова дня".
В 1860 году Скотт был избран шерифом Селкиркширского графства, что позволило ему бросить адвокатскую практику, а затем и переселиться в поместье двоюродного брата, уехавшего в Индию.
Поместье Эшстиль располагалось на берегу Твида в одном из самых красивейших мест в Англии. Прекрасные сады, живописно раскинувшиеся террасы, множество цветов делали поместье райским уголком, где Вальтер Скотт прожил самые счастливые дни своей жизни. Окруженный семьей, занятый любимым делом, писатель создавал одно произведение за другим: "Песнь последнего менестреля" (1805), "Мармион" (1808), "Дева озера" (1810), которая за один год переиздавалась 6 раз. Спустя два года он издал четвертую поэму "Рокби", в которой заметно сильное влияние Байроновской поэзии.
В 1815 году поэт издал еще одну поэму "Видение дона Родриго", посвященную борьбе Испании с Францией. И в том же году купил имение Абботсфорд, где устроил свое семейство, после чего отправился в первое путешествие во Францию, где был принят со всеми почестями, подобающими знаменитому поэту. В Париже он познакомился с русским императором Александром, а также сошелся с Блюхером и Платовым.
Вернувшись в Англию, Вальтер Скотт принялся за роман, который он начал писать еще задолго до выхода в свет "Девы озера". Наконец, роман "Веверлей, или шестьдесят лет назад" был опубликован и популярностью превзошел все ожидания писателя.
В 1815 году вышла в свет последняя большая поэма Скотта "Властитель островов", но она была холодно встречена публикой. Тогда Вальтер Скотт опубликовал второй роман "Гей Меннеринг" и снова оказался на вершине славы. За ними последовали и другие романы, составившие впоследствии 74 тома произведений писателя ("Антикварий", "Роб Рой", "Шотландские пуритане", "Мститель", "Айвенго", "Квентин Дорвард", "Вудсток" и др.)
ИНТЕРЕСНЫЕ ФАКТЫ ИЗ ЖИЗНИ
* У первой няньки Вальтера Скотта был туберкулез, о чем та умолчала. Мальчик не преминул бы от нее заразиться, однако няньку своевременно разоблачили и рассчитали. В полтора года он уже проявил самостоятельность: как-то ночью удрал от ее преемницы. Его с трудом изловили и, несмотря на шумный протест, водворили в кроватку. Он капризничал — у него резались коренные зубки — и на другое утро проснулся с высокой температурой. Три дня его продержали в постели и только тогда обнаружили, что он не может пошевелить правой ногой. Пригласили врачей и начали лечение по рецептам того времени: ставили мушки и т. п.
Биографы предполагают, что это был детский паралич. В надежде на целительный деревенский воздух ребенка отправили к деду по отцу в Сэнди-Ноу, где у того была ферма. Там Вальтер Скотт впервые, по его словам, «осознанно воспринял бытие». Мальчика пытались лечить всевозможными народными способами, о чем позже он не без юмора вспоминал «Среди примечательных средств, коими меня пользовали от хромоты, кто-то присовето-вал, чтобы всякий раз, как в доме будут резать овцу, меня гольем пеленали в только что снятую, еще теплую шкуру. Хорошо помню, как в этом басурманском облачении лежу я на полу маленькой гостиной фермерского дома, а дедушка, седой и почтенный старик, пускается на всевозможные хитрости, дабы заставить меня ползать».
* В деревне его вверили заботам няньки — женщины, во всех отношениях подходящей, но свихнувшейся на почве несчастной любви. Можно предполагать, что она сама ожидала ребенка; и уж конечно, она рвалась к любовнику в Эдинбург и видела в мальчике ненавистную причину постылой ссылки в деревню. Решив, что устранение питомца возвратит ей свободу, она в один прекрасный день отнесла Уотти8 на болота, уложила его на кучу вереска, извлекла ножницы, и только нежная улыбка младенца помешала ей осуществить жуткий замысел — перерезать ему горло. Вернувшись на ферму, она повинилась экономке и мгновенно обрела вожделенную свободу куда более легкой ценой, нежели та, какую была готова заплатить.
* В детстве мальчик чувствовал себя одиноко, главным образом из-за своей хромоты. У мальчишек, как у зверей, не принято жалеть калек; с Уотти же, чье умственное превосходство к этому времени стало очевидным, обходи-лись вдвойне жестоко. Он горько переживал свое телесное убожество и, видимо, поэтому так же мало был расположен сближаться с братьями, как те — принимать его в свои игры. На склоне лет он привел лишь один пример своих тогдашних мучений, а так как себя он жалеть не привык, то легко представить, сколько подобных минут выпало ему в детстве: «Он еще цел, тот перелаз, где сердитая нянька, пеняя на мою беспомощность и с грехом пополам подхватив меня на руки, грубо перетащила меня через кремнистые ступеньки, которые мои братья одолели с веселым криком во мгновение ока. Не забуду душившей меня обиды и смешанного чувства, в котором слились гнев на собственное убожество и зависть, с какой я следил за гибкими раскованными движениями моих ладно скроенных братцев».
* Став старше и сильнее Вальтер превзошел многих своих товарищей в искусстве альпинизма и тем самым превозмог собственное увечье. Со временем он прославился как один из отважнейших скалолазов в школе. Он облазил Девятикаменку — отвесный обрыв, над которым высится Эдинбургский замок, и Кошачью Шею в Солсберийских холмах. Для него не существовало ничего недоступного или слишком опасного; над безднами и провалами он чувствовал себя уверенней обезьяны. Принимал он участие и в кровопролитных баталиях между мальчишками враждующих улиц, когда в ход пускались булыжники, палки и даже ножи, а бойцы нередко получали серьезные травмы. Он устраивал фейерверки на площади Георга, пока несчастный случай не положил этой забаве конец, — ракета сорвалась и пошла по земле, а в толпе кто обжегся, а кто так перепугался, что с тех пор Вальтер навеки потерял благодарных зрителей.
* Однажды Скотт попал на скамью подсудимых. Французская революция взбудоражила Ирландию, и в 1794 году компания ирландских студентов-медиков повадилась ходить в театр, где, расположившись в задних рядах партера, они своими воплями заглушали государственный гимн21, горланили революционные песни и шумно приветствовали любую произнесенную со сцены реплику, коль скоро ее можно было истолковать в бунтарском духе. Их поведение пришлось не по вкусу молодым тори из судейских, и как-то вечером в театр заявились Скотт и несколько его друзей-адвокатов, вооруженные дубинками и полные решимости пресечь всяческие эксцессы при исполнении гимна. С первыми же аккордами ирландцы, напялив шапки, принялись орать и размахивать тростями. Вспыхнула баталия, и после знатной потасовки мятежников с разбитыми носами и головами выдворили на улицу, и гимн был сыгран без помех. Скотт и четверо его приятелей предстали перед судом, который обязал их уважать общественное спокойствие, причем многие друзья выразили готовность поручиться перед судом за их примерное поведение в будущем. Скотт несколько возгордился, когда трое из неприятельского лагеря показали, что именно он прошелся по ним дубинкой.
* Страшные истории о зверствах, учиненных над якобитами, среди которых были родственники Скоттов, после подавления восстаний (1715 и 1745) в поддержку сына и внука последнего монарха из дома Стюартов Якова II (отсюда название якобиты) пробудили в нем «весьма сильное расположение к дому Стюартов» и «отнюдь не детскую ненависть» к их врагам. Так что Вальтер Скотт перешел на «ты» с историей еще в раннем детстве.
* Посещая эдинбургскую библиотеку («Меня швырнуло в этот великий океан чтения без кормчего и без компаса», - вспоминал Скотт), будущий писатель впервые увидел там Роберта Бёрнса, а чуть позже имел возможность слушать знаменитого поэта в доме своего друга Адама, сына философа Адама Фергюсона.
ЖЕНЩИНЫ ВАЛЬТЕР СКОТТА
В 1796 году Вальтер Скотт пережил в то время первый романтический приступ, грозящий перейти в трагедию. Его пылкие чувства вызвала Вильямина Велшес, дочь сэра Джона Стюарта Велшеса, господина достаточно рассудительного, чтобы отдать руку своей дочери человеку без определенных видов на будущее.
Несмотря на симпатию к начинающему поэту, Вильямина подчинилась отцу и вскоре вышла замуж за состоятельного и еще не старого банкира. Друзья Вальтера имели серьезные основания опасаться, как бы он не помешался с горя. Так что Бальзак напрасно уличал своего английского собрата по перу в излишнем хладнокро-вии.
Любовная горячка, правда, вскоре миновала, и через год с небольшим Вальтер Скотт благополучно женился, но память о Вильямине преследовала его всю жизнь. Ее черты исследователи находят в образе Зеленой Мантильи из романа «Редгонтлет», ей также посвящены многие строки в «Дневнике» писателя, который он начал вести в последние годы жизни.
Впоследствии, вспоминая об этой любви, Вальтер Скотт писал: писал: «Женитьба на своей первой любви удается едва ли одному человеку из двадцати, а из тех, кому удается, едва ли один на два десятка может назвать себя счастливцем. На заре жизни мы любим скорее плод собственной фантазии, нежели реальное существо. Лепим для себя снегурочек и льем слезы, когда они тают...»
Женой Вальтера Скотта в 1797 году стала француженка Шарлотта Шарпантье, дочь шталмейстера Лионской военной академии. В Лондон ее и брата в 1784 году привезла мать, а через пару лет, оставив детей на попечении лорда Дауншира, вернулась во Францию и вскоре там умерла. Шарлотта выросла в семье лорда. Биографы так до конца и не разгадали эту таинственную историю. В некоторых жизнеописаниях Вальтера Скотта мадам Шарпантье представляют как француженку-роялистку, бежавшую вместе с детьми в Англию от Революции. Характер ее отношений с лордом Даунширом тоже остался загадкой, но именно к нему обратился Вальтер Скотт, чтобы получить согласие на брак с Шарлоттой.
Много лет спустя Скотт писал леди Эйберкорн, с которой состоял в задушевной переписке, в ответ на ее вопрос, был ли он когда-нибудь по-настоящему влюблен: «Мы с миссис Скотт вступили в брак по обоюдному согласию, движимые самой искренней взаимной симпатией, и за двенадцать лет совместной жизни она не только не ослабела, но скорее окрепла. Конечно, ей недоставало того самозабвенного любовного пыла, каковой, думается, человеку суждено испытать в жизни лишь один-единственный раз. Тот, кто, купаясь, едва не пошел ко дну, редко отважится снова соваться на глубокое место».
Шарлотта не была красавицей, зато обладала легким, жизнерадостным нравом и достаточным честолюбием, чтобы горячо поддерживать все литературные начинания своего мужа.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Слава принесла ему колоссальные доходы. Но в характере Скотта щедрость, доверчивость, непрактичность и недальновидность занимали равное место; вместе взятые, они и привели его к катастрофе.
Закончился этот насыщенный год для писателя печально. Разразившийся глубокий экономический кризис роковым образом отразился на делах фирм, связанных с Вальтером Скоттом.А под самый Новый Год у Скотта начинается очередное обострение желчекаменной болезни. Тем не менее, в середине января 1826 года он вынужден переехать в Эдинбург. В результате целой серии банкротств на писателя обрушивается огромный долг почти в 120 тысяч футов стерлингов! Тогда существовала практика частичной выплаты долга, что и делали другие обанкротившиеся коммерсанты. Королевский банк предложил ему помощь, но щепетильный Вальтер Скотт отказался, как и от займа, предложенного кем – то из его друзей.
Безрассудное благородство сэра Вальтера Скотта заставляет его принято на себя обязательство выплатить всю сумму долга за счёт своего писательского труда. Потому что « никто не должен потерять ни единого пени по его вине». «Мне поможет моя правая рука!». И с этого времени он работал до беспамятства, выпуская роман за романом. Специальное совещание кредиторов Скотта обсуждает проблему возмещения его долгов. Из уважения к писателю подписывается соглашение, по которому ему оставляют здание и земли Эбботсфорда и даже не накладывают арест на его жалованье шерифа и секретаря эдинбургского суда. Теперь, чтобы расплатиться с долговым обязательством он должен работать вдвое больше, чем обычно. Кроме того, ему приходится расстаться со своим домом в Эдинбурге, где он прожил двадцать восемь лет.
Начавшийся 1826 год вообще оказался для писателя очень тяжёлым. Помимо материальных проблем принёс ещё одну, более страшную. С горечью следил он за ухудшением здоровья жены, чему, видимо, немало способствовало ухудшение семейного благосостояния. Его тревожило, что она не прилагала к выздоровлению совершенно никаких усилий, хотя Шарлотта не любила говорить о своей болезни и всё время твердила, что ей становится лучше.
11 мая, собираясь в Эдинбург по судебным делам, Скотт заглянул к ней в спальню, чтобы прощаться, но она сладко спала, и ему не захотелось её будить. Четыре дня спустя, 15 мая, её не стало. Скотт немедленно вернулся в Эбботсфорд. Младшая дочь очень тяжело переживала смерть матери, то она билась в истерике, то падала в обморок. Сам Вальтер находился в каком –то оцепенении, как то бывает при великом несчастье. Он писал своему другу Дж. Б. С. Морриту: « Мирские заботы, о коих Вы поминаете, - ничто перед этой непоправимой бедой».
Отныне и до конца дней подругой жизни Скотта стала работа, несмотря на то, что знакомые неоднократно пытались женить его, и регулярно подыскивали «невест», в числе которых оказалась даже некая очень богатая вдовствующая герцогиня.
В апреле 1831 года у Вальтер Скотта случился третий апоплексический удар. Но могучая жизненная сила позволяет писателю не только оправиться от него, но даже продолжить свои путешествия: через три месяца после удара он вместе с дочерью Анной и неизменным Локхартом выезжает в Дугласдейл, чтобы осмотреть место действия своего нового романа! Врачи рекомендуют ему провести зиму вне Англии, и 29 октября он отплывает на остров Мальта на фрегате «Барэм», предоставленном ему правительством.
В своём путешествии Вальтер Скотт побывает на Мальте, в Неаполе, посетит Помпею.Не изменяя себе, он собирает сицилийские и неаполитанские баллады. У него обширные творческие планы. В поездке его сопровож-дают дети: дочь Анна и сын Вальтер. Возвратиться домой он хочет через Веймар, чтобы повидаться с Гёте, но в пути узнаёт о его смерти. Скотт восклицает: Он – то, во всяком случае, умер дома. Едем в Абботсфорд!». По пути домой старшего сына сменяет младший, Чарльз, сотрудник министерства иностранных дел. Три недели они проводят в Риме, затем едут в Венецию, потом в Германию. Здесь писателя настигает четвёртый апоплексический удар! 11 июня в Роттердаме на корабль, отплывающий в Лондон, писателя вносят уже на руках.
В Лондоне три недели практически без сознания лежит он в отеле на Джермин – Стрит. Его болезнь вызвала в Англии буквально всенародную скорбь. Сведения о его здоровье ежедневно публикуются в газетах и сообщаются в королевский дворец.
Неоднократно выражавшееся Скоттом желание вернуться домой в конце концов сломило даже сопротивление медиков, и 7 июля его перенесли в карету, а карету вкатили на пароход. Через два дня, не приходя в сознание, он был доставлен в родные места. 11 июля началась завершающая часть его прощального путешествия. Когда карета достигла долины Галы, Скотт очнулся и пробормотал названия некоторых мест. Как только взору открылись Эльдонские холмы, он пришел в возбуждение, а вид Абботсфорда заставил его встрепенуться и вскрикнуть от радости. Понадобились общие усилия Локхарта, врача и Джона Николсона, чтобы не дать ему выскочить из кареты. Он пожирал глазами построенный им особняк и лес, посаженный собственными руками. Его внесли в столовую, где была приготовлена постель. Он не сразу разобрался, что к чему, но потом признал старого друга: «Вилли Лейдло! Эх, парень, сколько раз я о тебе вспоминал!» Собаки прыгнули к нему на колени, принялись лизать руки, он разрыдался и лишился чувств.
Какое-то время он периодически бывал в ясном сознании, и тогда его катали в кресле по саду или по дому. «Я многое повидал, но с моим домом ничто не сравнится; давай-ка прокатимся еще разок», — говорил он в таких случаях. Однажды Локхарт прочитал ему четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. В другой раз Скотт попросил почитать ему Крабба; хотя большинство его стихотворений Скотт знал наизусть, казалось, что он слышит их впервые. Когда Локхарт дошел до строк об актерской братии, Скотт заметил, что Дэниела Терри эти строки задели бы за живое. «Закройте книгу, я больше не могу», — произнес он, думая, что стихотворение только что написано, а его друг Дэниел Терри все еще жив.
Находясь в сознании, Скотт проявлял свойственное ему участие к страданиям других и расспрашивал Лейдло о местных бедняках, тяжко ли им живется и чем тут можно помочь. Чтобы поддержать дух Скотта, Лейдло напомнил ему его любимую пословицу: «Я и время любых двоих одолеем». Скотт привстал, воскликнул «Пустая похвальба!» и упал на подушки. Однажды, покатавшись по саду, он заснул, а проснувшись, попросил, чтобы его усадили за письменный стол. Ему в руку вложили перо, но пальцы не смогли его удержать, он заплакал и откинулся в кресле. Порой он проявлял беспокойство и суетливость, когда же Локхарт ему об этом сказал, ответил: «Отлежусь в могиле». По временам он впадал в крайнюю раздражительность и мнил себя судьей, который вершит суд и выносит приговор собственным дочерям; здесь, конечно, сыграли роль смутные воспоминания о шекспировском Лире. Иногда же он приходил в такое сильное бешенство, что Анна и Софья боялись к нему приближаться.
К середине августа он уже почти не вставал с постели, и, хотя время от времени узнавал дочерей и Локхарта, мысли его блуждали неизвестно где. То он был шерифом и разбирал дела, то отдавал Тому Парди распоряжения касательно леса, то бормотал: «Вздернуть сэра Вальтера!», то наизусть декламировал отрывки из Книги Иова или псалмы.
21 сентября 1832 года, вскоре после полудня, великий дух Скотта покинул бренную плоть баронета.
В этот день все шотландские и часть английских газет вышли с траурными знаками, как при объявлении о смерти коронованных особ.
Похоронили Вальтера Скотта в полуразрушенном Драйбургском аббатстве в роще на берегу Твида, в одной могилой с его дорогой Шарлоттой.
АФОРИЗМЫ ВАЛЬТЕРА СКОТТА
- Беда тех, кто пишет быстро, состоит в том, что они не могут писать кратко.
- В жизни нет ничего лучше собственного опыта.
- Время и прилив никогда не ждут.
- Длинные языки… сеют вражду между соседями и между народами.
- Дурные последствия преступлений живут дольше, чем сами преступления.
- Если люди не научатся помогать друг другу, то род человеческий исчезнет с лица земли.
- Из всех пороков пьянство более других несовместимо с величием духа.
- Меньше скажешь слов, скорее справишь дело.
- Мы никогда не сумеем чувствовать и уважать наше действительное призвание и назначение, если не нау-чимся считать миражом все в сравнении с воспитанием сердца.
- Не держи уха у скважины, а то, как раз, услышишь о себе недобрую молву.
- Просто удивительно, какая целеустремленность, отвага и сила воли пробуждаются от - уверенности в том, что мы исполняем свой долг.
- Проступок, хоть и может вызвать временное благополучие, никогда не приносит подлинного счастья.
- Только злые люди зла боятся.