Я не умела молчать, молиться, скулить, нащупывать тормоза -
Меня швыряла в толпе столица, не удосужившись наказать,
И я усвоила очень четко: кто не поверженный - тот скала,
Лишь мама прятала в сумку четки, а солнце - трещины в куполах.
Но все же в сумерках, ближе к ночи, тоска ныряла волной в кулак,
И мой изогнутый сильно почерк смахнуть старался с дороги страх,
Не щелкай спичками - рядом порох - зовут в народе его душа...
Я весь губительный мыслей ворох могла доверить твоим ушам:
Я помню осень, весну и лето, для нас вращалась своя земля,
Была та девочка обогрета... А мне не верилось: я ли? Я?
Вокзалы, пристани, самолеты - мы не желали искать покой,
Воруя мысли и чьи-то ноты - я ощущала себя живой
И, окрыленная, словно чайка, носилась с неба до мирных вод,
То величая себя хозяйкой, а то невольницей целый год.
Глаза и губы смеялись громче, чем стая утренних светлячков -
Тогда не знала я: память топчет... Ты поклонился - и был таков!
А я, наивная, лишь стояла и теребила карман пальто -
Меня просеяла тишь вокзала, как огнестрельное решето.
Наверно, нужно уметь молиться, желать распявшим житейских благ...
Привет, толпа! и привет, столица!
Тоска ныряет волной в кулак.