Костров роман в стихах

Писать отзывы можно не читая )))) Или частями ))) А уж кто прочтёт до конца ... - ))))) )


        КОСТРОВ
   
      роман в стихах 

               
                Александру Сергеевичу Пушкину
                Михаилу Юрьевичу Лермонтову и
                Сергею Александровичу Есенину –
                посвящается.
               
                Любовь одна - веселье жизни хладной
                Любовь одна - мучение сердец ...
                А.С.Пушкин


     К   Ч И Т А Т Е Ю
 

       Опять для вас, мои друзья,
Плету я речи кружевные.
Но, ни волшебник, ни князья,
Герои в этот раз другие:
Нам современники они,
Их судьбы зреют рядом с нами,
Двадцатый век несёт их дни
Стремглав бурливыми волнами.
Сказать вам честно, то не знаю:
Как современный терпкий слог
Я аккуратно поменяю
На нечто... вроде старых строк?
Возможно ль будет сделать это:
Ненорматив, жаргон убрать-
И современность показать?
Попробую. А вдруг поэта
Каприз удастся не вполне,
И пошловато «забазарит»
Мой стих «сегодняшнестью» дней,
Пусть вас не злит, но позабавит:
Что захотелось мне вести
Рассказ далёкими речами,
И полумата не мести,
Да не сумел - месил словами.
Но не судите сгоряча,
Дразня предвзято стиль и строчки,
Кому прекрасна лишь парча,
Кому милей сатин в цветочки.
Так что примите тихий труд,
Призвав в сообщники терпенье:
СудЕб, характеров сплетенье,
Шептанье муз, нотаций зуд,
Броженье дум и размышлений,
Орнамент слов, фривольность фраз,
Надумок бред, луч вдохновений,
Улыбку губ и влажность глаз.
Читайте, строгие друзья,
Читайте, милые подруги,
Для вас одних старался я
В свои крылатые досуги...    
               

       ВСТУПЛЕНИЕ

      Из всех трагических романов
Печальным самым будет мой -
В гранитном сердце даже рану
Прожжёт он пламенной слезой.
И жарче гейзерных фонтанов
Вскипят в печали неземной
Глаза Гекаты ледяной
С её бесчувственностью рьяной.
Извечный страстный треугольник
Медовых жал и горьких вин;
В котором царь и бог- невольник,
Слуга и пленник - господин;
Где мегаполис - деревушка,
Где городишко - континент,
Огромней вечности момент,
А жизнь мала, как погремушка;
Куда Эрато с Мельпоменой
Пииты водят с давних эр
Куда и я вас, им в пример,
Зову, читатель мой отменный.               
               

       ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

                Песнь любви и воплей муки
                М.Ю.Лермонтов
 


     ГЛАВА  ПЕРВАЯ    


      Провинциальный Городок
В соседстве с яркою столицей,
В забытой скромности ютится,
Как серый кот у барских ног.
Когда-то в юные года
Я часто приезжал сюда,
Гостил у родственников милых
Среди красот этих унылых.
Любил (да и люблю сейчас)
Я песню русских городишек:
Покой природный без излишек
Ласкает душу, ум и глаз;
Видна реки стальная гладь
Из окон старой двухэтажки,
Полей пшеничных благодать,
Озёр и прудиков стекляшки;
Стук старых-старых мостовых
И пыль ухабистых грунтовок.
В тиши природных окантовок
Бродил я в мыслях колдовских,
Глядел на гордые дубравы,
На березняк под сенью зорь;
Садясь под старый осокорь,
Внимал я первые забавы
Ко мне порхать начавших муз,
Ещё не зная что(?) за груз
С такою лёгкостью шутливой
Приносит мне их рой болтливый,
И не заботясь о «потом»
(Понятья «завтра» нет у юных),
И ни о чём, и обо всём
Мечтая в единеньях лунных.

     В пропащем этом Городке
Был у меня один приятель;
О нём, как раз, в своей строке
Хочу поведать вам, читатель.
Надеюсь он, (как и другие
Мои герои, героини)
Не будет на меня сердит
И снисходительно простит -
Как щепетильные моменты,
Так и пустые комплименты;
А что принять никак не сможет,
На совесть автора пусть сложит.

        *
       Итак, друзья, без лишних слов,
Знакомьтесь: Александр Костров;
От роду - двадцать, холостой,
Пришёл из армии весной,
Сложеньем крепок, волос русый,
Душа компаний, шутке друг,
Романтик, серый взгляд, безусый;
Поэт, артист  в кругу подруг.
Немного, как пришёл, работал,
А кем и где - я умолчу
(Поменьше здесь, друзья, хочу
Дарить слова былым заботам).
Нет, Александр не лентяй:
Решил он поступать учиться,
И собирается в столицу,
Оставить дом и детский край.
Куда конкретно? - он не знает;
Сначала, ясно, в институт,
Ну а не выйдет, «не возьмут»,
То там, на месте, порешает.
Москва - стремлений идеал,
Диплом - мечта семидесятых!
Ах, если б знал провинциал
Ошибочность надежд предвзятых.
Но у народа в голове,
Уж так заложено в России:
Мечты сбываются в Москве!
В неё от веку колесили.
Как раз об этом наш герой
С дружком в замызганной пивнушке
Беседует за кислой кружкой,
В табачной пелене густой.
На бочке скользкой, плесневелой
Газеточка подстелена,
Очистки воблы древотелой,
Окурков баночка полна;
Бабулька кружки мыть уносит,
Хмельная речь многоголосит,    
С весёлым шипом плещет пену
Кран у проворного бармена,
Магнитофон вовсю играет,
В дыму мелодия витает;
И разговор дружков под пиво
Течёт-журчит неторопливо.
Приятель Саню ободряет:
- «Отличный выбор, не робей,
В деревне нашей жизнь проканет
В мазуте и навозе дней...
В Москве же,если, вдруг, удача,
Сперва потерпишь, но потом,
Когда устроишься ладом,
Есть перспективы - не иначе.
Так что не думай, и езжай -
Чай, даже если там не мёды,
Ведь и бросаешь-то не рай.
Всё сложится - какие годы?».

     Сашок внимательно кивает.
Хоть что советы(?) - он решил;
Одно его лишь угнетает,
Один вопрос десятком шил
И в думах колет, и в печёнках,
Никак покоя не даёт,
Как жук пленённый коробчонку,
Так сердце грусть ему скребёт.
Что может молодость печалить,
Отъезд терзаньем омрачать?
Кто молод был, тот должен знать
Причину, по какой скандалить
Берётся с разумом душа -
Конечно, девушка подруга,
Та, что желанно-хороша,
Царица сердца и досуга.
Как с ней расстаться? - вот вопрос,
Как на две части разорваться?
Не могут в целое связаться
Реальность и желанья грёз.
Но, выбор сделан. Лишь осталось
О нём любимой рассказать...
Она ведь любит... и страдать
В разлуке будет. И усталость
От пут сердечной маеты
Его терзает, мучит, давит;
Как это всё он ей представит:
Решенье, как из пустоты?
Весь разговор весьма тяжёлый,
Неотвратимо- невесёлый ...
И как она его поймёт?
И, непременно, заревёт;
Все эти слёзы, сцены, ссоры -
Всегда ему такая боль.
Бывают в жизни разговоры
Острее бритв, черней, чем смоль.
Но, сколько ни тяни, ни бегай,
А что должно - тому  уж быть.
«Мне надо с ней поговорить:
Не всё ж с нагруженной телегой
Надрывным битюгом бродить.
Да пиво только вот допить
И к ней, с признаньем... и ночлегом!
Сейчас как раз она одна,
Бабуля в гости на неделю,
Взять кое-что: цветов, вина...
И всё сказать - все планы-цели».

     Решился смелый мой герой,
Тряхнул головушкой хмельной,
С дружком недолго попрощался
И бойко к пассии подался.               
Дорогой за вином зашёл,
(Цветов вот правда не нашёл -
Обычно бабки торговали,
А тут, ну как назло, пропали),
«Да и не хай его, букет,
Не в первый раз... и денег нет».
Перед квартирой жару-пылу
Уже намного меньше было;
Но, позвонил. Она открыла;
Объятья, поцелуй, зашёл;
Намёк ночёвки уловила,
Довольная собрала стол.
Под звон бокалов и салаты
Любовный трёк защебетал...

     Что ж, пусть сидят пока ребята,
А мне как раз момент настал
Представить вам, друзья, Елену
(Так героиню звать мою):
Поставьте рядом с ней Селену,
Им двум один портрет спою.
Хоть должен здесь оговориться,
Что красоту ваять в словах
Фальшивей музыки в мазках:
Ей нужно взором насладиться!
А потому, в этой задаче,
Боюсь, лишь время зря потрачу.
Писать словесные портреты
Я не люблю - пустое это:
Что мило, радостно глазам
Порой обманом льнёт к ушам,    
Или совсем наоборот,
Взгляд - режет, слуху - песню льёт.
Но, тем не менее, я связан
Необходимостью сказать
И, как бы ни было, обязан
Елены образ набросать:
Таких красавиц даже дамы
«Мечтой художника» зовут!
Журналы, подиумы, драмы
Им всё пространство отдают;
А потому, я буду краток -
Штришок от головы до пяток:
Головка - вскинуто и смело,
Безукоризненно сидела
На шейке, стебелька нежней;
И ястребиный взмах бровей
Упрямый лобик подрезал;
Большие карие глаза,
Углём ресниц опушены;
На щёчках ямочки видны;
В улыбке пламенной и гордой
Слились и хищницы оскал,
И смеха сладкие аккорды -
Красиво зубы окаймлял
Капризным блеском влажноватым
Округлый ротик, нежно-ал;
Мордашки правильный овал;
И нос - почти прямой, крылатый.
Волною кудри вдоль спины -
Длины, какой и быть должны;
На коже, белоцветный мёд ,
Блестящей сочности налёт;
Осиный стан, литая грудь
Дыханьем ходит точно ртуть;
Тугие сферы ягодиц
И ножки - сон любых цариц -
Скульптурно  линией  лекальной
СлитЫ с изящностью ступней;
В руках, пластичнее теней,
Полёт сапсана идеальный,
Запястья плавно вглублены,
Припухлы кисти чуть заметно,
А пальчики удлинены,
На ноготочках лак бесцветный.

     Щедра российская глубинка
На красоту прелестных дев!
И мой пространственный напев
Всего лишь бледная картинка.

     В свои неполных девятнадцать
Елена Макова была
Весьма умна, и потягаться
С самой Метидою  могла;
А если при длине ноги
В головке милой есть мозги,
То этот перебор в дарах
Способен Мир обречь на крах,
Войн, революций быть причиной...
Так разве стоит поминать
Такую мелочь как мужчина? -
Уж им сам Бог велел страдать.

     Я не скажу что мой приятель
Отлично это понимал,
Но как чувствительный мечтатель
Интуитивно ощущал:
Жизнь, от красавицы любимой
(И властно любящей его)
В дали, надолгой и тоскливой,
Не обещает ничего
Хорошего - уж это точно.
Страстями бушевать заочно
Также нелепо, как вином
Пьянеть в витрине за окном.

     Весь вечер он на части рвался;
И даже хмель не смог помочь:
Он об отъезде не признался.
Пришла... и пролетела ночь.
С утра, как раз перед уходом,
Уже в дверях, набравшись сил,
Небрежно, как-бы мимоходом,
Он Лене новость сообщил;
Она и вникнуть не успела,
Как он поспешно ускользнул.

     И вдруг, весь смысл её кольнул!
Очнувшись, Лена заревела;
Его слова, как пелена,
Кружили в комнате пустынной
И прогоняла их она,
Но зуд, гудящий рой пчелиный,
Ей жалил чувства, грудь и слух,
И силы в слёзы утекали,
Взор затуманенно потух,
А губы немоту шептали.
Она хотела побежать
Стремглав за ним - его догнать …
Но, гордость - страсти запретила,
Она порыв предупредила
И в просветлении надменном
Шепнула яростно: - «Давай,
Поезди, долю похлебай,
Покувыркайся в мире бренном!               
Ума и горя наберёшься,
Как блудный попугай, вернёшься.
И никуда ты не уйдёшь,
Ко мне с повинной приползёшь!».

     Она и злилась и рыдала,
Себя жалела, всё кляла,
Рвалась, на койку западала,
Кусала, словно удила,
Тугую мокрую подушку,
Вставала, падала опять,
Ненужной брошенной игрушкой
Себя хотела ощущать...
Но снова гордость говорила,
И гнев жаленья отметал;
Потом слабел и улетал,
Бессилье вновь слеза топила.

     Перебесившись пару дней,
Елена всё ж не удержалась -
Пошла - и с Сашей повстречалась;
Он, туч ноябрьских мрачней,
Ей объяснил, весьма нескладно,
Про обучение в Москве;
И обещал писать исправно,
И мысли в верной голове
И в сердце  - лишь о ней, любимой,
Хранить в разлуке сиротливой;
А на каникулы опять
К ней, долгожданной, приезжать.
- «Ну, зря ты, Лена, кипятишься,
Большой трагедии тут нет:
Глядишь, каких-то пару лет...
И ты ко мне переместишься.
Вот обустроюсь, обживусь,
Сниму жилплощадь, и приедешь.
А я... уж я тебя дождусь.
И ты... ну .. тоже..».
                - «Саш, ты бредишь.
Кто нас там ждёт с тобой, в Москве?
Разлукой только натомимся.
Червям им место не в халве,
А где роднее... где родимся
Там оседать уже и жить.
А твой диплом - на что он сдался?
Да и тебе не поступить:
Всю школу в троечниках шлялся».
- «То школа - там я не хотел;
Не понимал: зачем учиться?
Сейчас другое, протрезвел.
Ну всё - решил, как говориться».
- «Кто ты там будешь?- лимита;
Сопьёшься... или загуляешь...
Нет в тебе чувства ни черта!» …
- «Ну, это, Лена, слишком...  знаешь...».

     Так,  то рыданья, то укор,
Измотно длинный разговор...
В конце концов же примирились
И обо всём договорились:
Любить, и помнить, и писать,
Грустить, слезиться, верно ждать,
На век, до гроба, навсегда...
Ну, всё как в юные года.

     И Александр уехал вскоре.
Отец решенье одобрял;
Молчала мама, но блистал
Упрёк и страх во влажном взоре;
Оно понятно - мать есть мать,
Да только дети вырастают,
Родные гнёзда покидают.
И сей закон не нам менять.
             
            *
     Чем же волшебница  Москва
Героя нашего встречала?
Толкучка, скорость, дым, слова...
И всё по кругу, всё сначала.
Он в институт не поступил,
(Как и должно было случиться)
Но рок корректен с Сашей был:
Ему счастливо зацепиться
Всё ж удалось за ПТУ,
На токаря - универсала;
Что ж: «деньги, койка, есть мал-мало»,
И он решил свою мечту
Попробовать осуществить
Вновь через год  / и поступить! /.
Ну а пока  пооглядеться,
Приноровиться, обтереться.

     Так будни серые в тоске,
Компашках, водке, табаке               
Ползли уныло, прозаично,
В однообразии столичном.
Елене редко, но писал.
Халтурил, если удавалось.
Бывал на танцах; и случалось
В музеи, в Кремль забредал;
Любил гулять в дворах и парке;
Театры тоже посещал,
Был в Третьяковке и зоопарке.
Но уставал. И тосковал.
Москва-рекою на закате
Взор успокоить приходил.
Нуждался, изловчался..., жил.
О Лене думал и зарплате.
Существование, учёба,
Копейкам счёт - пропой за раз,
К театрам тяга; цех и роба;
Душой стремился - телом вяз.
Он вяз в том самом хищно-властном
Болоте крупных городов,
В соблазнах ярких, но опасных,
В трясине скуки и грехов.
Но для себя решил он твёрдо:
«Назад, домой, дороги нет».
Москва. Он сможет (он ведь гордый).
Столица - цель, престиж и свет.

     Пока давайте мы Кострова
Оставим  воле терпких дней.
Клоака городов не нова,
Нам ни к чему плыть долго в ней.
С героем в нудной бытовухе
Не происходит ничего -
Как надоедливые мухи,
Жужжат деньки, и на него
Смотреть нам мало интереса -
Спать тянет с этого процесса,
А уж на сон, в крахмалы кружев,
Он и подавно нам не нужен.
Переместимся, мой читатель,
Мы с вами снова в Городок,
Где красоты живой Создатель
Елену мучиться обрёк,
Где в зорях пасмурных она,
Без аппетита и без сна,
Проводит время кое-как,
Питая слёзным вздохом мрак.

          *
     Она скучала. Так скучала,
Что хворь бессильная брала.
Но редко письма получала
И с ними / ими / вновь жила;
На долгожданные присланья
(Одно за месяц, реже два)
Она писала двадцать два
И отправляла их с лобзаньем;
Все до востребованья, да:
Не присылал ей адрес Саша.
«А может - жёг вопрос всегда -
Дать не хотел? быть может, краше
Её кого-нибудь нашёл?
Нет, нет... а может?  ... нет! ... завёл!? ...
В столице столько их пустует,
Враз прикарманят, околдуют...
Да их, парней, и влечь не надо -
Сами любой юбчонке рады.
Нет, Александр не такой! ...
А почему ж тогда не пишет?
И строчки так прохладно дышат?».

     Ох, ты, разлука-пустота,
Ох, вы, догадки-маята,
Ох, ты, влюблённое броженье,
Пустых ночей воображенье.
Год! моя милая бедняжка
Страдала в муках неземных,
Ища в заплаканных бумажках
Поддержку помыслов больных,
Храня, лелея, как святыню,
Любую букву редких строк,
То возгораяся гордыней,
То проливаясь в нежный сок.
Я думаю, без разговоров
Вы догадаетесь и так:
Сколько липучих ухажёров
(Больше чем брошенных собак)
Вокруг Елены увивалось;
Но постепенно не осталось
Желающих ни одного:
Так как влюблённых никого
Не подпускала ни на шаг
Принципиальная красотка -
Ни взгляд, ни слово, ни походка
Надежды даже малый знак
Неосторожно не роняли -
И этот властный холодок
Ловили робко и бежали
И пылкий рыцарь и ходок.
Знавали вы подобных женщин? -               
С красой надменных крепостей,               
С той неприступностью зловещей,
Что хочется сбежать скорей
От идеальной их угрозы -
До штурма сеющие страх,
Крушащие не то что грёзы,
Приветик лёгкий на губах.
Моя прекрасная Елена
Как раз, друзья, из их числа -
Одновременно и Селеной,
Но и Афиною была.

     Однако внешность это внешность,
А сердце, полное страстей -
В затонье чувственных сетей,
Ему не ведома безгрешность;
Оно предательски болит
И слушать логику не хочет,
Мозг заглушает и горит,
Всевластным трепетом клокочет;
И подчинённая ему
Рабыня страсти изнывала;
О встрече радостной мечтала
И тосковала по письму.
Вот уж три месяца жестоких
Почтовый ящик пустовал!
Такой чудовищный провал
Не для девичьих чувств высоких.
Ей день ни день, и ночь ни ночь.
О, моя бедная подружка,
Чем я могу тебе помочь?
Разве что в лес, к полям, кукушкам,
К закату алому сводить,
В целебных травах побродить
И пошептаться с влагой рос,
Добавить в них горючих слёз.
Сходи, красавица моя,
Проветри грудь в природных сенях -
Вот тебе тропка вдоль ручья
И птицы в заревых растеньях.

     Она бредёт, макая взгляд
Куда-то мимо красок трупных
И шепчет в траурный закат
Слова, примерный дубликат
Гудящих мыслей неотступных:
- «За что же это мне, за что
Такая бритвенная доля,
К цепям приученная воля,
Свобода в космосе пустом?
Как это горько и надсадно
Любить тебя издалека -
Нелепо, глупо и нескладно -
Без встреч, без писем, без звонка...
Неужто чувства охладели
В твоей груди на самом деле,
И ты забыл свою сиротку
В столичных радостях... красотках?..

     Два года верно я ждала...
Ах, если б знал ты, как жила
Я здесь, под взглядами чужими,
Безумно жадными такими,
И, развлеченья хороня,
От всех таилась в сумрак дня.
Но дождалась, как солнца в зиму,
И что ж? - опять ты канул вдаль,
Опять кошмар невыносимый,
Тоска, разлучная печаль.
Неужто мне судьба такая:
Всю жизнь любовь свою стеречь,
Анахореткою беречь
Желанье - жить тебя лаская?
Не справедливо, не хочу...
Тебя забуду я, забуду,
Влюблюсь в другого... или буду
Монашкой... иль петлю скручу.....
Нет, Боже мой, никак я брежу?
Нет, это так - секундный срам.

     Нет, никому я не отдам
Тебя! и цвет любви не срежу!
Да, так. Люблю, люблю навек.
Ждала я жадно и терпела,
Я это право наревела -
С тобой быть, близкий человек.
Но, близкий мой, ты так далёко,
А мне ужасно одиноко.
Ну почему же:  ни письма,
Ни адреса не присылаешь?
Я бы приехала сама,
Только куда? Ох, душу маешь
Ты мне молчанием своим.
А, может, что с тобой случилось?
Может, несчастье приключилось?
Так позови - с бедой двоим
Сразиться проще, ты же знаешь.
Но ты молчишь... не приезжаешь...
А твоя Лена увядает,
Ревёт и думать что? - не знает...».

     Так одиноко, неумолкно,
Бродила до ночных теней;
Насквозь в росе она промокла,
Озноб затряс всё тело ей;     
Она пошла домой тихонько.
Согрела сразу самовар,
Наполнил кухню чайный пар,
И Лена, швыркая легонько
С цветного блюдца кипяток,
Дрожь неприятную залила.
В комнате бабушка бурлила
Могучим храпом в потолок,
Котёнок мявчил возле ног,
Стучали ходики ритмично
И в полутьме витал привычно
Фантазий плазменный поток.
Елена в комнату свою
Пошла, скрипуче дверь закрыла,
И бра настенную включила;
В её интимную струю
Красы богини обнажила,
Сменив наряд промокший свой
На тоненький сатин ночной.
Но, подошла к столу, открыла
В линейку общую тетрадь,
И села в нежном окрыленьи
Посланье милому писать -
Разлив надежд и откровений;
То наклоняяся к листам,
Шепча слова и предложенья,
То отдаваяся мечтам,
Мольбам и грёзам вожделенья,
Она сидела так всю ночь,
Совсем не в комнате, а где-то...
Такую сладостную сочь
Внимают баловни поэты,
Мечтатели и мудрецы,
Искатели тропы кромешной,
Художники и все творцы;
Ну и влюблённые, конечно.

     И вот уж утренняя сфера,
Моргнув зеницей Люцефера,
Зажглась оранжевым огнём,
На мир пролившись новым днём.
А распалённая Елена,
Во власти чувственного плена,
Так ни минуты не спала
И от стола не отошла;
Она писала и писала,
Слезами капля на листы:
Как сердце девичье устало,
Как истерзалися мечты...
И сладко-горьких вздохов рой
Летал по комнате ночной.
Какая грусть ещё сравниться
С любовной грустью для девицы?
И для чего ещё нужна
Ночная деве тишина? -
Как ни для пылких, страстных грёз,
Фантазий смелых, близких слёз...

     Давайте ж с вами, мой читатель,
Дадим Елене отдохнуть,
Пускай всевидящий Создатель
Покоем ей наполнит грудь
И, ночь проведшая без сна,
Бедняжка, пусть поспит она.
А я, вниматель мой похвальный,
Вас ненадолго задержу
И, в нескольких строфах буквально,
Вам о Елене расскажу:
Двенадцать лет девчушке было
Когда отец сошёл в могилу;
В тринадцать мама умерла;
И Лена с бабушкой росла.
Окончив школу на отлично!,
Учиться дальше не пошла:
У бабки пенсия была
Мизерна, и тогда практично
Всё взвесив, став главой семьи,
Она устроилась в контору;
Зарплата курам на умору,
Но хватит не полечь костьми.
Конечно, жалко, очень жалко,
С её талантом и умом
Конторской тлеть провинциалкой;
Вот ей в Москву б... но, бабка, дом,
Магнит родительских могилок
(Особо цепкий для сирот)...
Разбег путей, дорог, развилок -
А выбрать жизнь не даёт.
Потом вы знаете - влюбилась,
Ждала из армии, и вдруг,
Опять с любимым распростилась,
Разлуки подлой вновь недуг...
Истосковалась, истомилась;
Водоворот, анчуткин круг.

     На этом мы её оставим
И к Александру полетим.
Но перед этим, сходим с вами
Баранок с чаем поедим,
Как вы, не знаю? - я же сушки
С чайком почтительно люблю!
Передохнём, друзья, подружки,
Покой ценней, чем труд к рублю.      


     Г Л А В А   В Т О Р А Я


     Когда-то жил и я в Москве;
Верней не жил - гостил залётно;
Но вреден вольной голове
Её людской аншлаг измотный.
Душа, влюблённая в простор,
В теснейшем улеи томится
И, как пчела на медосбор,
К цветущим пустошам стремится.
Мне петь Москву резону нет
(А откровенно и желанья),
Я в беготне её сует
Не помню планы и названья:
Сплошной ревущий лабиринт,
Разъезды, мусор, закоулки,
Метро, толкучки, переулки,
И всё грохочет и пестрит...
Окраины - другое дело:
Там тише и приметы есть;
Но даже их рукой несмелой
Я не хочу в рассказ занесть:
Боюсь попутать, ошибиться,
Проспектом улицу назвать;
Да и считаю - не годится
Не москвичу Москву писать.
Об этом лучше пусть иные,
Её таланты коренные,
Поют: кто знает её слог,
Распевный старый говорок,
Уклад, историю, названья,
Архитектуру, речки, зданья;
Проулков, мыслей хоровод,
Её флюиды и народ;
Кто предан ей душой и телом,
Умом пытливым, сердцем смелым;
Кто может, свив восторг в слова,
Воскликнуть гордо: ах, Москва!
А мне же проще по старинке
Писать шутливою рукой -
Проулок эN возле Ордынки,
Строенье Х, бульвар эМской;
Забавно это, но правдиво.
Нам ни к чему, в пример газет,
Притворненько за звон монет,
Маскировать слушок  фальшивый
Под некий достоверный факт,
Имеющий печать и акт
Документальных подтверждений,
Не терпящих опровержений ...
Не стану я у газетёнок
Перенимать такой приём;
Да и роман мой не о том -
Ни карта-справочник улчонок;
Что видел, помню - расскажу,
Что слышал - (виноват) - признаюсь,
Где очень нужно - покажу,
А где не очень... - отболтаюсь.
Теперь, когда я откровенно
Признаньем совесть облегчил,
Пробелы памяти презренной
За оправданьями прикрыл,
Займусь вплотную я Костровым
И обрисую бегло вам:
Как жил мой друг в быту суровом
И что с ним сделала Москва.

     В стенах училища болтаясь,
Мечтой токАрить не горя,
Вовсю загулам предаваясь,
Всё ж время не терял зазря;
Порой билеты он учил
И (браво, друг мой !) поступил.
...............................................
...............................................
Студент в Москве! уже не шутка.
Упорство - лучший путь к мечте.
Друзья теперь уже не те,
Дороже каждая минутка.
Был промежуток у него -
Домой он съездить мог, спокойно;
Но для героя моего
Казалось: стыдно, недостойно,
Год неудачи пережив,
Успех ладом не закрепив,
Явиться кем-то... несерьёзным -
К допросам, язвенным смешкам,
Указкой пальцем... 
                Просьбам слёзным -
Любимой просьбам... и рукам,
И глаз влеченью омутному,
И вкусу сладких, нежных губ,
К тому блаженству неземному -
Где он безволен, тих и глуп...
Такие мысли о Елене,
Подобно кипятковой пене,
Плескали градус стойких дум
В его поохладевший ум.
Привычка, временем полита, -
Вот что в разлучной маете
Успокоенье в пустоте,
Наркоз, микстура Айболита.
За год он память приглушил,
Набат в груди поуспокоил,
А встречей вновь бы взбередил
Больную рану, и тоскою
Опять бы сердце распалил,
И дни надолго отравил
Этой короткой яркой встречей.
Нет, не встречаться - так полегче.
Пускай ещё хоть год пройдёт,
Там будет всё ясней, надёжней;
Уже солиднее, серьёзней
Он к встрече с домом подойдёт.
Так сам с собою рассуждая,
Герой несмелый мой решил:
«Столицу  жить не покидая», -
И встречу на год отложил.
То, что писал он Лене редко,
Причина та же (он считал).

     Потом колхоз - картошка-репка;
Потом он адрес поменял;
Потом учёба, быт, заботы,
Всё как-то после, недосуг;
Потом один приятель-друг
Помог с "козЫрною" работой:
Он Сашу свёл с цеховиками
(Они подпольными делами
В лихих пронырливых трудах,
Наживы ради, но за страх,
Штаны, рубахи, куртки шили
Под импорт - "под фирмУ косили";
Барыгам это всё сдавали
И куш приличный наживали).
Костров весь механизм сложный,
Весь цех, всю цепь и сеть не знал
И не хотел; но понимал:
Насколько промысел тревожный;
Что если только заметут,
То... срок ни срок, а штраф дадут,
И до свиданья институт,
И из Москвы взашей попрут;
Всё понимал и стыд имел,
Но... "стипа" пятьдесят целковых,
А он и пить и есть хотел;
Да и законов бестолковых
Форейторно не одобрял
(Конечно молча, без протестов),
А потому не осуждал -
Ни свой навар, ни этих трестов.
Он был художник неплохой,
По дару дали и работу -
И творческую и без поту:
В одной каморке потайной
Он штампы делал для заклёпок,
Для пряжек, пуговиц, значков;
Сам фурнитурку всю и шлёпал -
Давил на прессике; трудов
Своих ночных он из слесарки
Сам никуда не уносил,
За ними Лёха приходил,
Он же платил - платил по-царски!
Так - днём учёба, ночью тут,
В общаге и не появлялся -
За свой... <не очень честный> труд
Делец в деньгах почти купался.
По крайней мере, скоро снял
Квартирку скромную в Лосинке;
А в выходные, по старинке -
Только роскошней - выпивал;
Ходил на танцы, в рестораны,
На дискотеки... в общем, жил;
Хотя музеи не забыл,
Театры и закат багряный.
В душе художник кто, поэт -
Он навсегда им остаётся,
В каких пороках он ни вьётся,
Его манит прекрасный свет.

     Но чаще он Москва-рекою
Очароваться приходил
И с вдохновенною тоскою
В ней одиночество поил.
И в те часы, когда стоял
Один на берегу гранитном,
В луче закатном, иль зенитном
Плеск волн шипящих наблюдал:
Как струи грязные и злые
Плюются пеной и грызут
Сырые камни душных пут,
И монстры, лайнеры речные,
Как-то нелепо и смешно,
Чудовищно и безобразно
Стальное режут полотно,
Кряхтя, фырча однообразно,
Он грустно Лену вспоминал;
Издалека и осторожно,
Не так как раньше, не тревожно -
Спокойно памяти внимал;
Где-то в душе он был доволен
Что дико так не подневолен
Он больше прежним тем страстям,
Тем цепким режущим когтям;
Что он сумел, достойно мужу!,
Заставить стихнуть в сердце стужу;
И объяснял это работой,
Привычкой, времени заботой.
Но твёрдо знал: при первой встрече,
Лишь вновь увидит он её,
Обнимет талию и плечи,
Слух нежным голосом нальёт,
И задохнётся в поцелуях,
Грудь в слёзных струйках обожжёт...
Всё с прежней силой заволнует,
Взорвётся, вспыхнет, оживёт.
Ну а пока... пока излишне
Томиться тем, что далеко.
И, да хвала тебе, Всевышний,
Что даровал Ты сей покой!
         
            *
     Говел ноябрь в своём начале,
Той нудно-слёзной пустотой,
Когда истерзанные дали
Уныло ждут снежинок рой,
Когда и стынь и грязь и лужи
Уже схватились в холодец
И всем - природе, людям - нужен
Покровный благостный венец.
В такие дни в груди невольно
Сосёт желанье перемен;
Всё скучно, и непроизвольно
Душа даёт опасный крен.
Костров, в учёбе и работе
Хоть под завязку занят был,
Но в унисон тупой дремоте
Пустынной скукою хандрил.
В субботу с лёгкими дружками
В ДК на танцы он пошёл.
Ансамбль, пиво с пирожками,
Балдёжный пот, прекрасный пол...
Он раскумарился, разлился,
Проветрился, развеселился,
И сплин с ракитовой тоской
С Кострова сняло как рукой;
Кривлялся он в ритмичном шейке,
Змеёй под звуками жалейки,
И элегантно девиц юных
Водил под медленные струны -
В объятьях танго потоптать.
Хотя я должен здесь сказать,
В заслугу моему герою,
Он шульки-пульки не крутил
И анемонок не кадрил,
На что дружки его толпою
С лукавым смехом подстрекали:
- «Давай, Санёк, развей печали!
Вон ту... а лучше... нет во-он ту...
Смотри, какой пожар во рту,
А всё что ниже... о, русалка! -
Полжизни заплатить не жалко;
А вон гляди... левей, к окошку,
Грудь нараспашку, светит ножку...».
Костров отшучивался вяло,
От подтолкушек уходил,
И никому не говорил:
Что в сердце глубоко лежала
Совсем другая... пусть вдали,
Но не хотел купать в пыли
Он воробьиных поскакушек,
Марать себя о потаскушек;
Не говорил, да и навряд ли
Хоть кто-то понял бы его;
Только клевали бы как цапли -
Насмешки, больше ничего.
- «Смотри, смотри, Санёк, какая!
Вся правильная, как диктант;
Да светленькая... во-он, скучает,
Иди, ведь ты у нас талант
Крутить мозги интеллигенткам,
Не то, что мы - нам попростей;
Нет, не туда глядишь, правей...
Вон в блузе синей, юбка в клетку».
Санёк в толпе пошарил взглядом;
Узрел у стенки, с дверью рядом,
Тот самый полевой цветок,
Что так советовал дружок :
- «Вон та? ... А что, пожалуй, можно, -
Костров задумчиво сказал,
Ладонью волос прилизал, -
- Если культурно, осторожно.
Я больше скромненьких люблю,
Чем этих кукол во хмелю».
Он тихой музыки дождался
И импозантно подошёл
К милашке скромной; произвёл
Поклон учтивый, подобрался,
Джинсу одёрнув как пиджак,
Рукой сердечный сделал знак
И улыбнулся: - «Разрешите,
Вас пригласить потанцевать?».
Юнотка вспыхнула: - "Ведите.
Но только я... как вам сказать?
Я не умею; очень редко
Хожу на танцы – домоседка».
- «Ну, это вы не беспокойтесь;
Руку сюда... сюда... не бойтесь,
И очень медленно, вот так...
Мелодии вальсуем в такт...
Или тангуем? - как хотите;
Покачивайтесь и идите...».

     Смущённо незнакомка млела,
Неловко шла, дрожа чуть-чуть,
Взор опустив, румяно тлела,
Дыша неровно Саше в грудь.
Вот танец кончился; культурно
Герой наш даму проводил,
Сказал «спасибо», так ажурно,
Как будто принцем датским был.
Потом мечтательно слонялся
Где-то меж звуков и друзей;
И (сам немало удивлялся!)
Всё взгляд задерживал на ней:
«Фигурка, словно статуэтка!
Смущеньем скована слегка.
Вот это ножки!!! Не кокетка.
Бюст плавный, талия тонка;
Ржаные волосы густые;
Лицо? ...  - ну, не дурнушка, нет:
Глаза - печальные, большие ...
Да синие! Губ маков цвет.
Вполне хорошенькая внешность!».

     Но не она магнитит взор,
А непосредственность и нежность;
Так лучик солнца в тёмный бор
Скользнёт сквозь кроны вековые
И радует и веселит,
И чувства трогает немые
И душу греть в себе манит.
Всё это странно, право слово,
Но Александра свет манил;
Как танго заиграли, снова
Он незнакомку пригласил.

     Свою партнёршу бережливо
В журчанье песни он ведёт,
И что-то  чутко-щекотливо
В груди покоя не даёт? ...
И блузки шёлк ласкает руки,
И этот запах от волос! -
Такой родной; и эти звуки -
Так шепчется песчаный плёс... -
Нет не в ушах они, а глубже:
В груди, в печёнках, в голове!?..
Капельный звон в весенней луже...
Да где ж он - дома иль в Москве?
Он от неловкости молчанья
(Сам от себя не ожидал)
Ей, улыбаясь, прошептал:
- «Простите дерзкое вниманье,
Но я стихи Вам написал,
Не очень, правда... набросал
Портрет мелькнувшего мгновенья».
- «Вы? для меня? стихотворенье? -
Она так искренне, по-детски,
Была речам удивлена, -
- Я Вам признаюсь - польщена,
Но я не столь уж повод веский
Чтобы мне строчки посвящать.
Вы что поэт?»
               - «Да как сказать?
В душе скорее. Самоучка.
Так иногда пишу: о тучках,
О поле, речке, небесах;
Вообще о жизни, о мечтах;
Немного - лишь одну тетрадь;
Так что - прикажете читать?».
- «Ах, я не знаю; Вы поймите:
Мне неудобно... но прочтите».
- «Походка лёгкая и губы,
И шёлк прелестнейших волос!
Какой же рядом с ней я грубый -
Средневековый камнетёс.
Ну как?».
           - «Ой, так совсем не честно,
Так можно быстро, хоть о ком».
- «"Хоть с кем"  я вовсе не знаком,
А стих и впрямь не интересный,
Тут я согласен.  Ну а Вы,
Как Вы к поэзии, к поэтам?».
- «Стихи люблю: Шекспир - сонеты,
Пушкина очень; и, увы,
Не очень как-то современных».               
- «А я лишь Лермонтова чту!
Бывает если не прочту,
Спать не могу; при мыслях скверных -
Читаю тоже; а порой
И просто так - дышу строкой!
А кстати, как Вас звать?».
                - «Наташа»
- «Приятно очень! А я Саша.
Вот видите: "Наташа - Саша",
Как в рифму вышла встреча наша».

       Они весь вечер танцевали
И говорили о стихах.
Их разговор, друзья, едва ли
Смогу пересказать я..., ах,
Мне стыдно в этом признаваться,
Но я поэтов не читал.
Хоть кое-кто спешит придраться -
Что я кому-то подражал:
То Пушкин, мол, сказал про это,
То так Есенин уж писал,
А это - в Лермонтове где-то,
А так эН эМский размышлял.
Ну что же, пусть. Я так считаю:
Поэтов души мне простят;
Но если школу продолжают,
Цитируют и подражают -
Такие вещи только льстят;
А для чего тогда, скажите,
Что-то искать и открывать -
Если не будут продолжать
(Читать, писать и подражать)?
И как вы это запретите?
Как для царей и фармазонов,
Так для поэтов - нет законов;
Вольна фантазия у них
Про всех и всё глаголить стих;
Мешать события и даты,
Вплетать сужденья и цитаты,
И, как бы на правах творцов,
Вильнув в уловке вороватой,
Слегка прикрытым плагиатом,
Привлечь количество чтецов;
Поэт свободней, чем отшельник,
Творцу и дьяволу подельник.
А тот, кому это не мило,
Пусть ждёт открытий до могилы.
Я же понятье / плагиат /
Не признаю за оскорбленье;
Пусть кто-то злится тыщу крат,
Но право каждого на мненье.
А то, что комкаю каноны
Начертанные в мудрых днях,
Простите вежливо меня -
Ну не читал я те законы.
Уж видно так на этом свете
От веку было, есть и быть:
Одним: великий груз - творить,
Другим: ломать - летучий  ветер.
Кто-то ваяет, создаёт,
Слагает правила и опыт,
А кто-то, вдруг, всё зачеркнёт,
Разрушит, в памяти утопит,
И вновь возводит, от себя,
Вразнос Историю ругая.
Друзья мои, я уверяю:
Что ни на что не посягаю
Безмерно старый стих любя;
Я разрушитель и создатель
Одной и той же чепухи,
И всё что делаю, читатель -
Беседу завожу в стихи;
Без горделивых притязаний,
Ни с кем не споря ни о чём,
Я, окромя повествований,
В романе крапчатом моём
Хочу ещё поговорить;
Хоть вы вольны не соглашаться,
Не слушать, просто ухмыляться,
И даже книгу отложить.
Про то, какой уж я писатель? -
Это далёкий разговор,
Но признаюсь: я не читатель;
И справедливый ваш укор.
Вам обещаю: буду жИвым,
То, как роман свой доплету,
Поэтов-классиков прочту,
Как мой герой.
                Пока же лживым
Списаньем Лермонтовских строк,
Что развлекал Костров Наташу,
Я не заполню повесть нашу.
А кстати, он ведь правду рёк,
Когда Наталье говорил -
Что Лермонтова он любил;
Сей томик был всегда при нём,
И часто он в часы досуга
Искал советника и друга
В великом прадеде своём.
Ну да продолжим. В этот вечер
Наш растревоженный герой
Имел желание порой:
Продлить загадочную встречу.
Он порывался предложить -
Домой Наташу проводить,
Но так увы и не решился;
Затем досадно удивился -
Когда всю залу оглядел...
И не нашёл Ту, что хотел;
Он даже нервно заметался,
Ища желанные черты,
Но, были поиски пусты.
Она ушла. Тут он собрался
Бежать за ней, найти, догнать...
Но где искать? куда бежать?
И что сказать? ... нет, это глупо.
И он уткнулся в пиво тупо,
Странно расстроен, тих и зол,
И за Наташей не пошёл.

     Что ж, пусть скучает воздыхатель,
Мы его думам предаём;
И, не в пример ему, читатель,
Одни к Наташе мы пойдём...
Хотя? ... и нам, наверно, рано
Идти за тенью ветерка:
Ведь героинею романа
Она не стала же пока;
И станет-нет?  зависит это
Лишь от Кострова. Ну а мне:
За ним следить, быть в стороне
И не спешить вперёд поэта.
Роль странная, скажу я вам,
Воля с неволей пополам:
Вести героев слогом смелым,
И подчинятся им всецело;
Пережидать их вздохи-муки,
Скакать во все концы разлуки,
То тормошить их, торопить,
А то напротив - тормозить...

     Но только, как ни громогласно,
А кое-что и мне подвластно!
И вот сейчас я дерзновенно
Дней пятьдесят перечеркну,
Календарёк переверну...
И мы окажемся мгновенно -
В начале самом января,
Среди долины-пустыря,
Где-то в дремучем Подмосковье,
От Стольной вёрст ... ну сотни две.

     На снежной полевой канве,
Зимой расстеленной с любовью,
Насколько только видит глаз -
Сплошная бель, с переплетеньем
Жиденьких рощ; и ни селенья;
Тропинка в поле - невпролаз.
По ней измучено и тяжко
Шагает путник. Кто? - Костров!
Что ж занесло его, бедняжку,
В объятья полевых ветров?
Всё прозаично и банально:
Пили на даче у дружка;
Веселье кончилось скандально
И с дачи выпнули Сашка.
Во тьме предутренней, холодной
Он колесил, искал пути -
На электричку как пройти?,
Но с пьяной головой дремотной
Забрёл неведомо куда? -
Снега, деревья, морозина;
Стоять – замёрзнешь, "как пингвина",
Идти - ни тропки, ни следа...
Но всё ж он шёл - куда попало,
Лишь только б не закоченеть.
Вот розоветь на небе стало
И птички ранние свистеть.
Хмель из головушки неверной
Тихонько выдолбила стынь;
Он огляделся: бель и синь -
Картина прескверней прескверной.
Так и поплёлся он вперёд:
«Авось куда-нибудь да выйду?».
Идёт, идёт, идёт, идёт...
Пустыня - всё как ветер выдул.
А ветер, правда, как на грех,
Крепчает, злится не на шутку,
Из серых облачных прорех
Снег запорхал; и в ту минутку
Увидел он в слепой дали
Поветь спасительной деревни!
Сразу, как в доброй сказке древней,
По жилам токи потекли,
Повеселел, воспрянув духом,
Мой незадачливый герой
И показалось уж игрой:
До них дойти глубоким пухом.

     Но рано он торжествовал;
Ещё сильнее ветер стал
И снег обильней повалил,
Обзор сплошной стеной закрыл;
Замельтешили рваным роем
Вихотки бани ледяной;
Заколотил стеклянным боем
По хрустоверти жестяной -
Свирепо в клочья разрывая
Наперник старых, грязных туч,
И фирн альбитовый ломая,
Как шторм на дне морском, сгребая
Его в ежёвость игло-куч -
Камлат небесного шамана
Экстазным пляскам ведьм-вьюг,
Шипящим кольцам струй-гадюк,
Обряду троля-урагана;
Вихорь жавелил бумазею,
На землю мёртвую глазея,
Как гробовщик-портной, кроил
И шил ей саван, и стелил...

     Кто в поле попадал в бураны,
Тот знает, ЧТО в них каждый шаг,
И знает, путь даётся как!,
Как близок смерти взор туманный,
Как её вежды оловянны,
Как фосфорно-глубок в них мрак,
Как неотступна окаянной
Алчба слюнявая, и как
Объятья, дрожью обуянны,
Скребут уже свой треб желанный,
Урча утробой натощак.
Нет отвратительного боле,
Чем в бурю быть во чистом поле;
В этой свирепости стихий
Дела до ужаса плохи.

     И вот уже в ревущей пене
Ни звуков нет, ни направлений,
Всё стон сплошной и кутерьма,
И ветер, спятивший с ума,
Кружит и злится над полями;
Деревья голыми ветвями
Скребут колючую метель,
Тела застывшие склоняя,
И о пощаде умоляя,
Визжа, как тьма дверных петель;
Сдуревши, кашляют вороны,
Забившись в тощенькие кроны;
И яд презлющих белых ос
Сильнее жалит, чем мороз.

     Опасно-мерзкая погода
Для горемыки пешехода,
И ни кому б я не желал -
Чтоб он в такой капкан попал.

     Наш Александр, не видя света,
Брёл еле-еле против ветра,
Рукою кроясь, нагибаясь,
Дрожа и бранью изливаясь;
До первых домиков деревни
Версты четыре, может пять?:
И он решил свернуть в деревья,
Там сильный ветер переждать.
Проходит час, другой проходит;
Но всё сильнее непогодит;
Уж настоящее торнадо,
Разгул бесовской клоунады
Кидает в воздух тонны снега;
И понимает мой герой:
Ему не избежать ночлега,
Здесь, в этой роще ледяной.

     Он сучья мёрзлые ломает
И костерочек разжигает.
Вот благо - он у нас куряка,
Не то замёрз бы, как собака;
Ну что ж, бывает и такое:
Табак спасает жизнь порою;
И перочинный нож в кармане
(Привычка пионерских лет)
Пришёлся как нельзя желанней;
Закостеневший, что скелет,
Нарезал пышных веток ели,
Прилёг на них, как на постели;
И так у слабого огня
Дождался угасанья дня.
Как он провёл лихую ночь
Вы догадаетесь и сами:
В полузабвенье, с матерками,
Гоня мороз и страхи прочь.

     Рассвет, хоть хмурый, но без снега
(А главное без ветерка!)
Согнал с кошмарного ночлега
Нашего горе-ходока.
Новокаиновый, холодный,
Согнутый, точно стланца ствол,
Не выспавшийся и голодный,
К заветным домикам побрёл.
Зашёл каляный, обессильный
Он на околицу и встал.
Двойной поток домов умильных
Пустыми окнами блистал,
Со снежных шапок-крыш дымили
Трубёнки в серый тучеброд,
Собаки даже не бродили,
Совсем отсутствовал народ.
Он выбрал третий дом от края,
Коньковый, с пёстрою резьбой;
В калитку постучал ногой,
Застывших рук не ощущая.
Витала радуга в глазах
И звоны уши затыкали...
Он плохо слышал шум в сенях,
Как дверь со скрипом открывали.
Бабулька в фартуке, платке,
Его увидя, завздыхала
И повела; всё причитала,
Трогала пальцы на руке.
В избе, натопленной до зноя,
Упал, раздевшись, на диван,
И расслабление благое
Зажгло всю кожу сотней ран;
Бабуля в рот ему залила -
Толь водку, толи самогон?,
Всё закачалось, отступило,
Потухло... и он рухнул в сон.

     Проснулся, плохо понимая -
Где он? ... Вдруг, вспомнил, соскочил;
За окнами, огнём сверкая,
Под рыжим солнцем день светил;
В избе уютно и безлюдно,
Лишь печка слабенько трещит,
Да из чулана кот пищит
Настырно, жалобно и нудно.
Тут дверь в переднюю открылась,
И голос   ангельский пропел:
- «Ну, здравствуйте!, как сон?, прогрел?
Не простудились? Что вам снилось?».
Герой наш вздрогнул, оглянулся -
Остолбенел... «Иль я рехнулся?,
Иль не проспался? ... не проснулся? ...
Или? ...» - глаза протёр, встряхнулся, -
Нет, не видение, не сон:
Она пред ним!!! и трезвый он;
Как сом, губами шевелит....
Смеясь, Наташа говорит:
- «Не ожидали, удивились?
Вы в доме бабушки моей;
Я на каникулах у ней.
А как вот Вы здесь очутились -
Вдали от дома, от Москвы?
Чем так милы края Вам наши,
Что в них чуть не замёрзли Вы -
Друзья тут, родственники Ваши?»
- «Одна лишь Вы. Я Вас искал!
Шёл, шёл... тут буря, засмеркалось...».
Нет, он почти что не соврал;
Он не хотел - само сорвалось.
- «Как Вам не стыдно сочинять?
То, что я здесь, Вы и не знали;
Раз не хотите отвечать,
Так лучше б просто промолчали».
- «Ну почему же не хочу?
Я Вам сказал... почти что честно»
- «Я думаю, сейчас полезно
Поесть Вам будет».
- «Всё, молчу».
- «Там умывальник, мойте руки.
А вон и бабушка идёт;
Сейчас на стол нам соберёт».

     От сцен дальнейших, долгой скуки,
От благодарностей, зевот,
Вопрос-ответов, вздохов-ахов,
Костровских баек полных страхов,
И бабы Машиных щедрот,
Я наш роман хочу избавить
(Так думаю: вы "за", друзья),
Но, с чувством двойственным, добавить
Ещё страничку от себя.

      -------------------------

     Москва теперь уже для Саши
Стала другой, совсем другой;
Весь мир исчез, пропал с Наташей;
И распалённый мой герой,
Всецело предан страсти новой,
Из сердца Лену...  удалил.
Лишь иногда в нём стыд бурлил
И он, к повинности готовый,
Хотел Елене написать:
Во всём признаться, рассказать.
(Но помним мы по главам ранним,
Насколько "смел" он на признанья).
Однажды даже в ночь укора
Он сел писать листок позора,
Набрался сил, тетрадь открыл,
И текст буквально надавил:

<Елена, здравствуй. Это Саша.
Пишу тебе последний раз.
Прости меня, но встреча наша
Была случайностью для нас.
Мы были молоды, наивны
И я (прошу пойми меня),
Я, увлеченья пыл невинный
(Себя теперь сто раз кляня),
Я принял за любовь и чувство.
Я извиняюсь. Больно, грустно...
Но... я ошибся; и страдаю...
Да... у меня теперь другая.
Прости, что раньше не сказал.>

     Тут закурил он, нервно встал;
Потом по комнате шагал,
То глядя в лист, то убегая...
Схватил письмо, и разорвал;
Как есть судьбе всё оставляя.

     Костров, Костров, приятель мой,
Что в сих делах тебе скажу я?
Ведь я пишу лишь выбор твой;
И просто, молча, отхожу я.
Но вы свидетели мне, други,
Что я его предупреждал,
И, сколько мог, кружил и ждал;
Но, скрип лишь -  флюгера потуги -
Пытаться вольно повернуть
Наперекор полёту ветра;
Порой бессильна и Деметра
Каприз погоды обмануть;
Не выплыть щепке со стремнины,
От вешних гроз не скроешь тишь;
И также точно от судьбины,
Как говорят, не убежишь;
Кому повешенному быть -
Тот, как известно, не утонет;
Кого начертано любить,
То душу только тот и тронет.
А если так, то в повесть нашу
Пришла пора мне заводить,
Друзья, прелестную Наташу,
И героиней объявить.
Но в моей двойственности странной
Её не стану представлять,
И с продолжением романа
Повременю.
          Пойду гулять.
Ведь знаем мы, друзья, подруги,
Что отдых - лучший сил родник;
Уже я мысленно проник
В смолистый дух лесной округи.

   
    Г Л А В А   Т Р Е Т Ь Я


     Среди капризов и желаний,
Что можно русскими назвать
Есть два - и каждый россиянин
Без них не может есть и спать:
Во-первых -  знать прогноз погоды,
И во-вторых -  поговорить.
Я тоже русский, и природа
Меня словами посорить
В беседе с вами,  так щекотит,
Так подстрекательски зудит,
Что сам язык прям говорит -
Л ю б л ю! - перо само выводит;
Как все: синоптиков люблю я,
На небо глядя, поругать,
И, как словарь в словах, бурлю я
Родную речь порифмовать.
Но, не смотря на эти страсти,
И классицизма строгий тон,
Хочу я, всё-таки, отчасти
Нарушить вежливо закон.
Апарта ревностный приемник,
Я  архетипов чту печать,
Но всё ж позвольте, собеседник,
Анахронизмом замарать,
Свою свободную тетрадь:
Без предисловий, как учебник,
Незамедлительно начать
Знакомство с героиней нашей.
Приступим.
           Волина Наташа.
Москвичка, девятнадцать лет.
Вы помните?: её портрет
Давал Костров при первой встрече;
С ним нет моих противоречий,
И добавлений тоже нет -
Цветочков полевых букет.
В Лосинке, сталинской постройки
Фундаментальный, серый дом;
Из тех, что в гордой, мощной стойке
Хранят достойно грозный сон;
В четырёхкомнатной квартире,
В интеллигентно-строгом мире,
Где день есть день, а ночь есть ночь,
В семье единственная дочь,
В заботах, грёзах и достатке
Моя Наташа здесь жила;
Жизнь ровно, правильно текла
В давно расписанном порядке.
Отец был главный инженер
Не очень крупного завода,
А мать (подруга и пример)
Домашней пленницей свободы.
Работница ходила в дом -
Петровна, тётка пожилая;
Её Наташа, уважая,
Старалась избегать притом.

     Росла Наталья в тишине,
Девочкой скромной, но не робкой;
В сказочно-книжной пелене,
С альбомом, красочной коробкой,
Любила куклам платья шить
И не любила пианино;
Принцессой нравилось ей быть
И принца ждать в дали пустынной.

     Окончив школу, в институт
Архитектурный поступила.
Студенческая жизнь бурлила
Как карнавал вокруг.
                И тут
Моя бедняжка заметалась:
Laiv не скучающих подруг,
В любви купающих досуг,
Над целомудрием смеялась.
Воспитанный в ней мамой стыд
К случайным связям и порокам -
Был убеждённостью глубокой
В её сознании сокрыт;
Она фальшивой и преступной
Считала близость без любви
И терпеливо, неотступно
Ждала: когда в её крови
И сердце,алчущем и нежном
Зажжётся светлый тот пожар
И принц её, как неба дар,
На иноходце белоснежном
Прискачет к ней; припав у ног,
В любви высокой поклянётся! -
И мир цветами засмеётся
И брызнет жизнь нектарный сок.

     Но годы шли, а ожиданья,
Кроме усталого страданья,
Не посылали ничего.
И хоть ждала она Его,
Но жажда сладости телесной -
Ухваткой, цепкостью известной,
Её влекла и соблазняла,
Стыдливость чести заслоняла;
И раздирала пополам
Борьба традиции и века;
Зов самки, разум человека -
В ней клокотали по ночам;
Она болела и терзалась;
Но сделать вывод не решалась:
Любви в невинности дождаться
Иль современно наслаждаться
Богатым выбором грехов,
Как просит буйность молодая -
Преоткровенно презирая
Нравоучения веков?
Действительно, какая глупость:
В наш день пороков и свобод
Вводить коротенькую юность
В запретных предрассудков свод.
Но слава Небу и Природе!,
Что в человеческой породе
Они, ваяя впопыхах,
Посеяли и стыд и страх:
Те, что ещё по нашу пору
Оценку верную позору
Дают, как щит; хотя всё реже...
И беспощадно время режет
Понятий ткань под новый крой,
Нас поражающий порой.
Вот так и в нашей героине:
Её сомненья на перине -
Холодной, жёсткой и пустой,
В ночи бессонной и густой,
По капле волю иссушали,
И всё настойчивей склоняли
Её на сторону подруг,
Которые без всяких мук
Вкушали прелесть сладострастья:
В чужом шампанском пили счастье,
На дискотеках отрывались,
Любым капризам отдавались,
И жили только для себя,
С девизом: юность для веселья!
Так пей, не думай о похмелье;
Безумствуй, пышный пир любя!
Но может, доблестный читатель,
Вы современный человек,
И вам неведом истерзатель,
Что не даёт сожмурить век
Наивной героине нашей?
Вы удивляетесь Наташе,
Не понимая, где тут драма:
Борьба хотения и срама?
Уж вы-то знаете ответ,
И с ваших губ уже совет
Слетает звуком нетерпенья:
«Да брось же, глупая, сомненья -
Живи под музыку желаний!»

     Так и Наташа. От страданий,
Борьбы отчаянной устав,
Решила "голос плоти прав ".
Как накипь, сняв с души томленья,
Она пустилась в развлеченья;
Верней, не то чтобы пустилась,
А твёрдо, скажем так, решилась.
И в тот ноябрьский стылый вечер
На танцы в первый раз пошла;
Где, помним мы, произошла
У ней с поэтом нашим встреча.

     Романтик, чистая душа,
Наташа с детства приучилась:
Оценки делать не спеша
И с выводом не торопилась.
Но эта встреча подняла
В груди её волну смятенья
И майский дождик пролила
На пробуждённое цветенье. 
До сей поры с подобной силой
Никто в мечты не проникал;
Никто стихов ей не читал
С такой наигранностью милой.
Хотя у ней, как у других,
Порой случались ухажёры,
Но их настойчивые взоры
Не задевали чувств немых.
Она томительно и странно
Всё вспоминала танго звук
И голос тихий и туманный,
Прикосновенье сильных рук;
И с белой грустью сожалела
Что встречи той не повторить.

     Отныне вновь не захотела
Она к веселию ходить;
Опять мечтательницей прежней
В своей квартире заперлась;
И Лермонтовым увлеклась;
И неотступный Демон нежный
Ей в уши радугу шептал,
В эфир пространства увлекая,
И космос пламенный сверкал,
Забыть и помнить не пуская...
«Мелькнуло призрачно, прошло,
И никогда не повторится;
И ни к чему дарить тепло
Мгновенью, что не возвратится;
Схлынет, забудется, как сон».
Так думала подружка наша.

     Но как поражена Наташа
Была, когда в деревне он
Возник из снега, ниоткуда,
Изнеможённый, ледяной!
Сердечной сладости запруда
Буйно-клокочущей волной
Прорвалась в ней... и половодьем
Разлилась непослушно кровь;
Душа, в накинутых поводьях
Последних дней, взыграла вновь;
И всё, что зрело и копилось
За много аскетичных лет,
Вдруг вспыхнуло и заструилось,
Как фейерверк, бенгальский свет!

     Не в силах справиться с собою,
Не слыша разума слова,
Наташа (в чём она права)
Кострова назвала - с у д ь б о ю .
Она сказала : - «Это знак,
И если так, пусть будет так».
На этом мозг её и воля
Закрылись в чувственной неволе.
Голосу сердца покорясь,
С высокой страстью не борясь,
Она романтике любовной,
Дождавшись принца своего,
Вся отдалась беспрекословно -
Весь мир заузив до Н е г о.

     Он стал ухаживать за ней,
Совсем как рыцарь из романа;
Прогулки в звёздности ночей
И поцелуев трепет пьяный;
И умолчание о том,
Что очевидно без признаний,
И весь медовый бред терзаний
В тумане глупом и слепом.
Всё было у моих героев,
Наивно-чокнутых таких -
Как все влюблённые, порою
Страстей кипенья молодых.
Да, мой читатель, как банально
Забито, даже виртуально,
Не прозвучало б это слово,
Но мне сказать придётся снова:
Героев в плен взяла Любовь.
Ну и вином по жилам кровь
(Не удержалася душа,
Уж больно рифма хороша).
Всё так. Но это очевидно
Лишь окружающим, да нам,
Со стороны всё ясно видно,
Но тот, кто был влюблённым сам
(А среди вас, друзья, я знаю
Такие все до одного)
Тот, безусловно, понимает:
Любовь не видит ничего!;
И вздохи ей не подтвержденье,
И поцелуй ещё не знак;
И смелость пылких убеждений -
Сомнений поглощает мрак;
И всё так призрачно и шатко,
И сотни тягостных "а вдруг?...",
То грудь в уверенности сладкой,
А то пример друзей-подруг
Необъяснимо, зло пугает;
То приступ ревности снедает;
И ждёшь ты с проблеском стыда
Признанья: - ну когда ж, когда? ...

     Моя Наталья в этом смысле
Не отличалася ничем
И весь поток флюидной мысли
Был неустанно занят тем,
Что ждал томительно признанья,
Как ждёт природа цвет весной;
Как будто яркие свиданья
Были нестойкой пеленой,
Кометой, хрупким наважденьем,
И всё нуждалось в подтвержденье
Трёх вечных слов – «я Вас люблю» -
Без них же всё равно нулю.

          - - - - - - - - - - - -

     Ну а Костров? что ж мой приятель?
Какие чувства-думы в нём?
Сжигаем этим же огнём
Наш заблудившийся вздыхатель!
Он, продолжая бизнес свой,
Теперь не пил, не развлекался;
И лишь Наташею одной
В мечтах воздушных наслаждался.
Как и она, он весь бурлил;
То ревновал, то восхищался,
Желал, безумствовал, грустил...
Но на признанье не решался.
Ему казалось, что Она
С ним забавляется, играет,
И так как он не влюблена,
А лишь капризно позволяет:
Быть очень рядом, быть при ней;
Но при серьёзном разговоре -
Она прервёт его на вздоре,
Или насмешке страсть речей
Предаст, а с ней и сердца трепет,
Иль равнодушно промолчит,
Или совсем его отвергнет,
Или...?.. Бог весть чем огорчит?..
Ведь договор: слить воедино
Две жизни, две судьбы связать! -
Это совсем ни ночью длинной
Сквозь поцелуйчики гулять,
И вдруг? ...
     Но, надо же решаться,
И говорить и признаваться...
Что для Кострова в сердце нож
(Такой характер - что возьмёшь?).

     Он в тишине своей слесарки
"Люблю" сто раз ей говорил;
И речь признания учил -
Роль репетировал; подарки
Неоднократно покупал:
Чтоб в отвлечённое мгновенье,
Пока восторг ей обладал
И мозг кружился в восхищенье,
Сказать ей: - «Ангел неземной,
Люблю тебя! В огне сгораю!
И сердце, руку предлагаю
И стать прошу моей женой!».
Десятки раз он собирался,
Но в нужный миг всегда робел,
Дрожал, откладывал, боялся
И «роль сыграть» никак не смел.

     Но вот однажды ночью лунной
Они гуляли, щебеча,
В тиши креоновой, шепча
Пространный бред: о книжке умной,
О дальних странах, о мечтах,
О живописцах, о природе,
О судьбах мира, о стихах,
О раннем детстве, о погоде...
Апрель капелями звенел,
Пугаем редкою машиной,
И огоньковой паутиной
Зефир по улице летел.
И наш герой, превозмогая
В себе смущение и страх,
С надеждой в пламенных глазах
Пропел: - «Наташа, дорогая!
Я так давно хотел сказать,
Что жизни без тебя не мыслю,
Что без тебя в ней нету смысла;
Жить без тебя - болеть, страдать.
Услышь: как сердце молодое
Вздыхает в страстном непокое,
Томится долгим ожиданьем 
И не подаренным признаньем;
С каким азартом оно бьётся! -
Быстрей и жарче кровь несётся,
На щёки краскою плескаясь,
В виски волною ударяясь!
Послушай ритм его неровный,
Безумный трепет, зов любовный! -
Что молит, тешится, клокочет
И с упоением пророчит
Себе одно лишь ниспосланье:
Твоё ответное признанье!
Оно один лишь облик знает,
Одно лишь имя повторяет.

     Так не томи ж его больное
Такой жестокой тишиною;
Ответь, ответь на его глупость!
Хоть что-нибудь... хоть вздор, хоть грубость,
Хоть недовольство, хоть насмешки;
Скажи: - "подумаю без спешки",
И даже позабыть вели,
Как прошлый сон в ночной пыли,
Но только немотой полынной
И неизвестностью пустынной -
Не жги, не мучай, не перчи...
Ответь хоть что-то... не молчи!
..............................................
..............................................
Люблю тебя! - безумно, страстно;
В твоей я воле полновластно;
И руку, сердце предлагая,
Женою стать мне умоляю!».

     Он говорил так артистично
(Ну точно роль играл публично -
Была заметна подготовка),
И в тоже время так неловко,
Смешно, премьерный монолог
Дробил, глотал стыдливый слог;
Он подбородок задирал
И руки к сердцу прижимал;
С прошеньем пылким открываясь,
Пунцовым потом обливаясь,
Он, как сквозняк по коридору,
Весь трепеща, ждал приговора.
И для него /уж это точно/
Игра игрою не была
(Серьёзней лишь уход полночный):
На карте  жизнь его была.

     Ну а Наташа? что ж она?
О! экзальтации полна,
Она в том сладостном волненье:
Когда плывёт в цветном круженье
Рой мыслей-пчёлок над лужком
В медовом запахе густом,
И всё поёт, и всё порхает,
И аромат благоухает,
И превращается душа
В сверкающий воздушный шар...
Она чуть влажно улыбалась,
И наслаждалась... наслаждалась...
.................................................
.................................................

     Но полно мучать, дорогая,
Ромео весь изнемогает;
Признанье сладостно внимать,
Летать от счастья - это дело,
Но нужно и ответ давать.
Наташа, чувственно, несмело:
- «Любимый мой, мечта моя,
Всю жизнь ждала я этой сказки;
И дождалась! Скажу без маски:
Я счастлива! Согласна я».

     Что тут с героями творилось! -
Я описать вам не берусь:
Здесь чувство ярко так  светилось,
Что если рисовать возьмусь,
Всё это будет лишь наброском,
Примерной копией, штришком,
На карнавале пышном, броском,
Маханье сереньким флажком.
Воздушнокрылые созданья,
Они парили вне земли,
В экстаза розовой дали:
Где двое их, одно желанье,
И всё вокруг любовный мёд,
Где флейта с птицами поёт,
Порхают цвета лепестки,
Парчовых красок мотыльки,
Плывёт мерцаний лёгкий ток,
Мечтаний сбыточных поток,
Струится перспектив каскад,
Благоуханий аромат,
И зрится жизнь - как вечный миг,
Прозрачно чистой, как родник.

     Недели две поворковали,
И с торопливостью хмельной,
Уж заявление подали.
А вскоре (вот наш век больной)
Пришли, поставили в известность,
О свадьбе дату сообщив,
Родителей почтиневесты:
На них заботы возложив
По подготовке, по расходам,
По той стихийной суете
Что словом "свадьба" в простоте
Мы называем мимоходом.

     Но мы не будем (скучно право)
Следить за этой кутерьмой.
Посмотрим лучше как домой
Письмо жених наш пишет бравый;
Точней не пишет, а пока
По дымной комнате шагает
И в нервном тленье табака
Сам пред собою рассуждает:
- «Родителей на свадьбу звать,               
Как ни крути-верти, придётся;
Но (я-то знаю свою мать)...
По Городку вмиг разнесётся:
Не только то, что я женюсь,
Но всё впридачу - адрес, дата...
И Лена... нет я не боюсь...
Но для неё это утрата;
О, дьявол, как же, как мне быть? ...
....................................................
....................................................
Хотя, по совести бы, нужно:
Позвать ребят, по старой дружбе;
И даже... Лену пригласить?! ...
Какой кошмар! ... нет, это слишком:
Она насмешкою сочтёт,
Мало того что заревёт,
Подумает, дразнюсь...
                Ну, фишка!
Вот, ситуация! Ну, влип! ...
Спокойно, по любви жениться,
И не могу; как ядный гриб,
Должен скрываться и стыдиться!
.................................................

     Ну в чём, ну в чём я виноват?
В том, что теперь люблю другую;
А кто за жизнь молодую
На увлеченья не богат?
То, что ходили, наслаждались? ... -
Так я ж не врал - я же любил;
А то, что чувства остудил? -
Так  каб они нам подчинялись.
.................................................

     Нет, я ни в чём не виноват.
И все пусть  что хотят решают:
Отца и маму приглашаю,
И всё. Пусть судят и корят,
Рядят, судачат, говорят».

     На этот раз как порешил,
Так Александр и поступил:
Письмо родителям послал,
Где им о свадьбе сообщал,
А вместе с ним и приглашенье:
Ждём, дорогие, с нетерпеньем;
Тогда-то, там-то свадьба наша;
Целуем. Саша и Наташа.

     А Лене, мало не послал
Он ни открытки, ни записки,
Но даже матери приписку
В конце письма доначертал:
Чтобы она о сим событье
Не говорила никому,
Мол, будет лучше так ему,
А объяснит всё по прибытье.
О, ветры вольные страстей,
Как вы изменчивы и властны,
Сердце лишь парусник несчастный
В стихии ваших скоростей.
Мы очень любим с важным видом
Чужие жизни поучать,
Побыть советчиком и гидом,
Упрёк за мненье выдавать;
Часто, крылатым выраженьем
Блистая в узеньком кружке,
Расхожей фразою в стишке,
Авторитетным заявленьем,
Мы говорим: любовь одна!,
Но, говоря, не очень верим;
И юные влеченья мерим -
Серьёзно, чувственно, сполна;
И даже лёгкие капризы
Зовём от сердца вновь и вновь
Мы не иначе как  "любовь"!
Но, то свои! уж их мы в ризы,
Как пресвятые образа,
Сусальной лаской облачаем
И на алтарь души слагаем:
Сквозь память в них слезить глаза...
А вот другим велим:  без спешки
Проверить, взвесить, оценить,
И... лишь обдумав всё! - любить
(вполне серьёзно, без усмешки) -
Ведь настоящая, большая
Л ю б о в ь - одна!
   Как угадать?
Кто подсказал бы, если знает?
И прочие куда девать?
Да; хоть измена это скверно,
И одобрять её нельзя,
Но не возьмусь я здесь, друзья,
Судить Кострова, откровенно.
Да и вообще пока хочу
Оставить их вместе с Наташей,
И в Городок перелечу -
К забытой героине нашей.

        - - - - - - - - - -

     В пещере мрачных размышлений,
В темнице чувственных страстей,
Ждала Елена новостей -
Как самых жадных вожделений.
Полгода милый не писал
И холод этого молчанья
Неимовернейшим страданьем
Больную душу истерзал.
Дикаркой замкнутой казалась
Она для всех со стороны;
Всегда грустна, не улыбалась,
Речи рассеяны, скудны;
На её прелесть неземную
Легла истомная печать;
Глаза, привыкшие скучать,
Глядели, хищностью тоскуя;
От хмуро сдвинутых бровей
Над переносицей морщинка
Легла, как шрам, и губ пырей
Дрожал на кожных паутинках.
Она ждала, ждала, ждала...
И дождалась... грозы весною!
Весть в Городке прошла волною,
Как ярой молнии стрела:
- "В Москве у Саши свадьба в мае!!!".
Какая чушь... жестокий бред...
К его родителям, в обед,
Она помчалась чуть живая.

     Кострова мать, глаза укрыв,
Кивком тяжёлым подтвердила...
Качнулся мир, в глазах поплыв,
И чудом  сохраняя силы,
Елена бросилась бежать,
Захлёбно сглатывая стоны...
Свет раскололся на фотоны,
И нету воздуха - дышать,
И нет дорог в пустом пространстве,
И звуков нет - лишь страшный гром,
И злые чёртики кругом
В ехидном дразнятся жеманстве...

     Она бежит, не чуя ног,
В укромный, дикий уголок:
Куда никто не забредёт,
Где, густо путаясь, цветёт
Черёмушник - сырой и душный,
Насмешкой запах льёт бездушный;
В бреду, беспомощна, пьяна
Кричит и бесится она;
Солёной сажей тушь плывёт,
Горячим гейзером трясёт
Буйно клокочущую грудь,
Мозг терпким ядом шпарит муть;
И Мир бессмысленно тупой
Орёт, орёт вопрос дурной:
- "Зачем, за что, ну почему?...", -
И тишина в ответ ему
Чудовищно плечами жмёт,
Разводит руки... и жуёт
Немую жвачку, как овца,
Косясь на жертвенник Творца.

     Измена - звук невыносимый,
Колючий, жгучий, как мороз;
Успех противницы счастливой;
И боль... и стыд... и горечь слёз.
Бессмысленность существованья -
На свете, где одно страданье;
Кружится мозг, дрожит утроба
И жизнь изломана до гроба!
Такая вечнейшая драма,
Которой вечно быть и быть.
Поплачь. В слезах сих нету срама,
Их ни к чему в себе хранить.
Бедняжка, брошенная в ночь,
Не в силах я тебе помочь,
Увы, но ты сама, одна,
С бедою справиться должна.

- - - - - - - - - - -

     Подолгу Лена отрешённо
Глядела гневно и влюблённо
На фото в рамке - где они
Смеются в радостные дни;
И целый смерч противоречий,
Догадок, планов и пустот
Её дробил на сотни сот
И голоса кричали речи.
Она упрямо порывалась
К нему в Москву, его найти...
Или, картина рисовалась:
На свадьбу горькую прийти
И на глазах у всех, у Этой
Взять жениха и увести:
Ведь Он не сможет не пойти -
Он любит Лену! - просто где-то,
В столичном блеске, вдалеке -
В душе, в мозгу туман разлился
И Он... случайно заблудился,
Поплыл, как лодка по реке;
Но только Он её увидит -
Он вспомнит всё, дурман пройдёт,
Он сам себя возненавидит,
Поймёт ошибку и пойдёт...
А если нет? ... вдруг, Он серьёзно
Эту, другую? ... - то не жить!
Нож со стола - и с криком слёзным,
Убить! убить! убить! убить!...

     Как вероломно это царство,
Где правит женское коварство!
И посочувствовать лишь можно
Тому, кто, вдруг, неосторожно,
Желал того, иль не желал,
Врагом его царицы стал;
Ох, испытает он сполна
Весь ужас, что несёт война!

     Но в нашей властной героине
На этот раз, как до сих пор,
Рассудка гордого укор,
В размягшей чувственной трясине,
Взял верх, и выбор предрешил:
Елена, пойманною львицей,
Пока решила примириться;
Ведь только бой проигран был -
Исход войны ещё туманен (???)
И в её дерзком, тайном плане -
Победа будет всё ж за ней!
Принадлежать Он будет ей!

     Хоть мозг, обидой воспалённый,
Самовнушеньями силён
И над поступком правит он
Порою, волей подкреплённый,
Но сгусток  сердца и души
От мук избавить он не в силах;
Слов крошки сколько ни кроши -
Гуляет грусти голод в жилах.

     Черёмуха метель мела
И соловьи кололи память,
Луна мережу дней плела,
Луга сорили цвета заметь;
Елена снять печальных пут
С глубоких ран всё не умела.
На кладбище ходила; тут,
Перед родительским пределом,
Громадной скорбью неземной,
Ища поддержки, пустовала;
Так, как доступно ей одной -
Что всех по жизни растеряла;
Прося то помощи, то сил,
В свои ограбленные годы
У двух ухоженных могил,
Она рвалась в сырые своды.
И был опаснейший тот миг:
Когда рассудок покачнулся
И мозг чуть-чуть не повернулся,
Сдержать не в силах жуткий сдвиг.
Но, слава Богу! и Елена,
Сил набираясь постепенно,
Сумела в дикой полутьме,
Борясь, не тронуться в уме
И не отдать верёвке шею.
Однако мутную затею -
Кострова в браке развести
И вновь с собой его свести -
Она в своих надеждах прочно,
Как смысл жизни обрела,
И этой тайною порочной
Горела, бредила, жила.

---------------------

     Ну что ж, на том героев юных
Покинем с вами мы, друзья,
Каскад событий пенноструйных
На этом петь закончу я,
Черту в сердечках с вензелями
Под частью первой подведу:
Кружился пух над тополями
И листопад тонул в пруду,
Носили гномы лампионы
Под золотой извёсткой лун
И терракотовые звоны
Плескали эльфы в страсти вьюн …
Трюизмы молодости знает
Тот, кто блаженно молод был;
Ну а кто не был, иль забыл...
Стихов тот точно не читает.
Взрослейте, только аккуратно,
Храня в душе весенний свет.
Пусть плод, созревший ароматно,
Запомнит буйный первоцвет;
Ловите жизнь, друзья, вкушайте!
А я отправлюсь отдыхать -
О чём и вы не забывайте
И скоро встретимся опять.

   
      ЧАСТЬ    ВТОРАЯ     
               
                Глупое сердце, не бейся!
          Все мы обмануты счастьем
                С.Есенин

     ГЛАВА   ЧЕТВЁРТАЯ 

     Другие в юности забавы,
Другая роль в театре дней:
Мы все ждём праздника и славы
В тени цветных её ветвей;
Но облетает цвет душистый,
Так буйно, ветрено и быстро;
И вот, под зрелых листьев рой
Играем мы другую роль:
Всё серо, буднично, привычно
И роль уже - так, эпизод;
Багряно-жёлтый хоровод
Кружит устало, прозаично...
А там Всевышнего рука
Колотит гроб для старика.
Так время-мельница крылами
Махая, мелет жерновами,
Как зёрна, жизни и года.
В муку забвенья превращая
И имена и города,
Лишь память хлебом угощая.
И эти древние законы,
Планетный ход, текучесть лет,
Так равнодушны, непреклонны...
И вечны. В этом мире нет
Что было б с ними своевольно
И власти их не подневольно;
Не знает время сожалений.
На том довольно отступлений,
Мы философию оставим -
Сей хлеб «сократам» предоставим,
И обмакнув перо скупое
В чернила тихого покоя,
Продолжим начатый рассказ -
Плетенье мыслей, слов и фраз.

     В моей истории (забавно)
Шутя прошло почти шесть лет.
Великой Перестройки свет
Прозрил для масс застой Державный
И говорливая страна,
Пытаясь трезво веселиться,
Как океанская волна,
Летела в брызги раздробиться...
Но я, читатель, не хочу
В наши беседы о высоком -
Политику лить кислым соком,
И потому о ней молчу;
Не это нас волнует с вами:
Героев судьбы, лишь о них
В моём романе зреет стих
И штиль сменяется волнами;
Вначале, коротко и сжато,
Я опишу для связки дней
Событья лет, что мы крылато
Промчали прихотью моей;
Хотя, признаюсь откровенно,
В минувших, скучных переменах
Нам интересу на пятак -
Лишь информация. И так:

     Дожди, цветы, снега клубились
И календарь листал года;
Наташа с Сашей поженились;
Забот житейских череда
Толпою шумной навалилась,
Но мал по малу разрешилось:
Долги, родители, крутёжка...
И удалось им понемножку
Собрать достойный капитал -
Купить домишко под Москвою;
Костров, законом и судьбою
Храним, как только завитал
Кооператорских движений
Призывный лозунг над страной,
Открыл кооперативчик свой
С уклоном швейных достижений.
Как удалось им избежать
По окончанье институтов
Распределений? - мне узнать
Не довелось. Домой маршрутов,
В виду имею Городок,
Костров проложить не решился,
И на родительский порог
Ни разу так и не явился;
Хоть в гости к ним отец и мать
Весьма любили приезжать:
И попроведать-погостить,
По магазинам походить,
/Да и вообще - заезд в Москву
Любим был времени тому/
Ну и отрадой тихих лет
Понянчить внука - сердца свет;
Ах, да! великие дела -
Наташа сына родила!
Ребёнок рос в заботах, ласке;
Любовь, достаток, счастье, дом.

     Тут мы опять, не тратя краски,
Наш календарь перелистнём.
Как всё ж мне нравится такое:
Небрежно властною рукою,
Так прелегко туда-сюда
Листать могучие года;
Всё на бумаге понарошку
И всё серьёзно, как нигде;   
Как вечна лунная дорожка,
Как след недолог на воде.
Последний штрих из шестилетки,
Он не событие, но в нём
Те отношенья, что мы метко -
Семейным климатом зовём;
Любовь - та чувственная тяга,
Героев слившая в семью,
По-прежнему, как сад в Раю,
Питала их счастливой влагой;
Не та безумнейшая страсть,
Но ровно-тёплое влеченье;
Привычке сердце обокрасть
(Что происходит к сожаленью)
На этот раз не удалось,
Чему я рад, сквозь удивленье;
Ну, одним словом, им жилось -
Как многим грезит вожделенье.
На том пока закончим с ними:
Живут заботами благими,
Без грозных туч, почти без ссор,
Верны друг другу до сих пор.
Оставим так семью Костровых:
В уютно-правильном мирке,
На их счастливом островке,
Средь моря жизни волн суровых;
И попроведаем Елену.

            *
     Однообразье этих лет
Писать нет смысла, откровенно -
День в день, различия в них нет;
А потому мы их пропустим,
Ненужность хроники опустим,
Посмотрим - что же сталось с ней,
Бедной красавицей моей?
Ну что ж?: в страдальческие годы
Самозатворнический рок
Красу, дарёную природой,
Весьма заботливо сберёг:
Всё та же стройная походка,
Кудрей игривая волна,
Талия вычерчена чётко,
Грудь пышной прелести полна,
Кожа по-прежнему свежа,
Лицо прелестно молодое,
И лишь глаза - как два ножа,
Острей горят в тени покоя;
Но, не зачёркнутую стать
И не увянувшую внешность
За всезабвение принять,
Будет ошибка и поспешность.
Она страдает и томится,
Она не может примириться:
Что тот, кто столько лет подряд
Лишал сердечного покоя,
И застилал прозрачный взгляд
Солёной слёзной пеленою,
Кто душу бередил и ум,
Был снов властителем и дум,
Теперь навеки муж чужой,
И весь принадлежит другой;
Живёт с другой - вот страшный звук!
Вот обречённости причина,
Источник косных, терпких мук,
Вериги, замкнутость, кручина;
Надо из грёз его прогнать,
Забвенью тёмному предать;
Как ветра лунного волну -
Разбить о солнца тишину;
Елена мозгом это знает,
Но только сердце изнывает:
Не хочет, глупое, понять
И ношу трудную ронять.

     Елена (так у ней случилось)
Усвоила раз навсегда:
Нет в мире слова "никогда" -
И в это верить приучилась.
Она надеждами горит,
В мечтах беспомощных парит;
Хотя чего она всё ждёт? -
Сама-то толком не поймёт.
Жестоко, вычурно, смешно,
Ненужно, жалко и грешно,
Безумие, какой-то бред:
Ловить женатого мужчину,
Искать открытую причину,
Просить отвеченный ответ.
Она устала; так устала
От безнадёжности надежд;
И вошь страдальческих одежд
До крови душу искусала.
С такой небесной красотой,
Быть в центре взглядов, обожанья,
Быть многим сладостной мечтой,
И предложенья и признанья
От толп мужчин - внимать, внимать,
И отвергать их, отвергать,
И думать лишь о нём, о нём:
О недоступном и чужом;
Любимой быть у нелюбимых,
Любить того, кто не влюблён -
Это жестокий, страшный сон,
Кошмар болот непроходимых:
Где можно лишь блуждать, блуждать,
И погибать, и погибать...
"Будь не красивой, а счастливой" -
В народе правду говорят.
Хотя, как знать - кому шутливый
В родник души нальёт свой яд?

     Мы все по прихоти природы
Бываем молоды, друзья,
И все от сладкой несвободы
Бурлим, надежды затая.
Но трезвый и смиренный взгляд -
Награда опытных ошибок -
Нам открывает без улыбок:
Что жизнь, увы, не звездопад;
И счастлив тот, кто правду эту
Способен взросло осознать,
И не ловить мечтой комету,
И звёзд отчаянно не ждать.
Хотя, опять же, в сотый раз
Я повторюсь - как знать, как знать?
Быть может, веру в чудо - в нас,
Не стоит никогда терять?
Что правильней? как угадать?
Но как бы ни было, а Лена,
Не примирившися с Судьбой,
Старушке бросила презренно:
«И всё равно Он будет мой!».
 
     Если вы помните, в те годы
На массы рухнул модный бум:
На гороскопы, высший ум,
На параллельные народы,
На мистицизм и колдовство -
Как всепричину и спасенье,
На магию и волшебство,
На безврачебное леченье.
И удивительного нет,
Что ко страдающей бедняжке
Во тьму надежд, как яркий свет,
Как к чёрным кляксам промокашки,
Явился весь этот поток;
Приворожить - вот способ, браво!
В песках сухих - зерно, росток,
Политый бешеной отравой.
Так постепенно, день за днём,
Сначала с книжек заклинанья,
Потом обряд с водой-огнём,
И всё настойчивей старанья,
Затем у бабушки своей
Пытает ведьма молодая
Рецепты позабытых дней,
Всё глубже в это упадая;
И адрес, наконец, добыв
Одной потомственной ведуньи,
Идёт за помощью к колдунье,
Себя доверить ей решив.
   
      В домишке, странностью пропахшем,
Всё было мрачным, обветшавшим;
Под потолком, по стенам - травки;
Горшки, некрашеные лавки,
Стол, койка, вёдра, занавески,
Чеснок и лук в чулках - в подвеску;
Над очагом колбас колечки,
Совок и веник возле печки;
По стенам полки с бутыльками,
Коробочками, черепками
И календарь, зерцало в рамке,
Динамик, из газет программки;
Старый "Рекорд" накрыт салфеткой,
Комод, сундук и табуретка;
На гвоздиках пальто, фуфайка
И с алой лентой балалайка.
В углах тенёты, пол щелястый
Стелён половиком цветастым;
Спала, клубком свернувшись, кошка
И пыльный свет лез из окошка.
Всё с полуслова говорило:
Здесь одиночество влачила
Ровесница начала века,
Зрящая тайны человека
И тайны нелюдских миров
В огне блуждающих костров.

     Сама хозяйка сей лачуги -
Толстуха с клочьями седин,
Белей, суровей зимней вьюги,
Поднявшись грузно из перин,
Елену встретила радушно,
Смурному виду вопреки;
И героиня простодушно,
С журчаньем чувственной реки,
Всё без утайки рассказала:
Как было, есть - всё без прикрас;
И цель желанную назвала.
В густом дыму старушьих глаз
Огонь лукавый засветился,
Она туманно ожила
И хитрый чёртик заскоблился
Под дрёмой грязного чела.
Ей наша дева приглянулась;
И ведьма с жадностью гнилой
В её проблемы окунулась
И занялась ей как родной.

     С тех пор нечистая старушка
Елене стала как подружка;
А жизнь нашей героини
Погрязла в колдовской трясине.
Вся её комната являла
Собой собрание вещей
Довольно странных, и вообще
Недобрым духом всё дышало.
                - - -

     Но время шло, коптели дни,
А ожиданья не сбывались,
И чародейские огни
В пустую темень проливались.
И даже были дни когда
Колдунья наша, в лапах вздора,
Позвать хотела иногда
Сердцевладыку Челидора!
Но, слава здравому уму,
Что, помятуя опыт многих,
Не обратилася к нему
Она в отчаяньях глубоких.
Однако жизнь её с того
Не стала радостней и краше.

     А вскоре к героине нашей,
Словно насмешкой Самого,
Беда последняя подкралась:
В бреду недвижно отлежав,
Иссохнув, бабушка скончалась -
Последний в жизни смысл забрав.
Елена, бедная Елена!
Над желтизной родного тлена,
Под полонезы адских труб
Очередной внимая труп,
Удар кровавый принимая,
И в мир загробный провожая
На вечно душу дорогую,
Сронила лишь слезу скупую,
И взглядом плавленно-стальным
Взглянула твёрдо в дальний дым.
Я вам клянусь: такого взора
Над смертью женские глаза
Не излучали! В них слеза
Тряслась с дремучей мощью бора
Когда он бурю грозных туч
Встречает гордо и спокойно:
Громаден, величав, могуч,
Не стонет, но поёт достойно;
Афина  Трои смерть и плач
Так хладнокровно не взирала;
Любой бесчувственый палач -
Встреть этот взгляд, и пробежала
По нём слепого страха б дрожь
И нервы лопнули как льдины.
Хотя в груди сиротки всё ж
Кипела кровь больной пучиной...
И всё.
         Такая пустота
Её окутала отныне:
Какой не встретишь ни в пустыне,
Ни под обломками креста.
И, тлея траурной свечой,
Ища на будущее планы,
Она забредила Москвой:
Туда, туда - где он, желанный;
Найти, взглянуть со стороны;
И рядом с ним - его добиться!
Зов этот вкрался ей во сны,
Стал маяком в ночи светиться;
Она сим вымыслом налилась.
И вот однажды всё ж решилась:
Дела закончив, собралась,
И в неизвестность унеслась.

           *
     Когда б я взялся вам, читатель,
Её мытарства по Москве
Все описать в своей главе -
Меня б скорей призвал Создатель,
Чем все бы их закончил я.
Одна в неведомой громаде,
Без денег, в жиденьком наряде,
Бродяжка бедная моя
Спала в каких-то закоулках,
Шаталась, тычась наугад:
Где жил - там выбыл адресат;
Куда? ... ведь улиц, переулков
В столице - век не обойти;
Ей можно было бы, наверно,
Спросить у Волиных пойти
(Ведь адрес был), но так прескверно
Её тошнила эта мысль,
Что легче было дожидаться
Ей во дворе: ведь появляться -
Если раскинуть здравый смысл -
Должны у Волиных Костровы;
Дальше возможно проследить
И выяснить их адрес новый,
А там решать: как после быть?
Чтоб скуку Артемиды нашей
В её засаде не делить,
Хочу пока Наташу с Сашей
Я ненадолго навестить.
                - - -

      Что ж ведьмовство и чародейство,
Творимы Леною в глуши,
Имели хоть какое действо
На их семью и пыл души?
Вам с удивлением скажу я,
Как ни престранно, ни чудно,
Здесь тень раздоров нахожу я!
Ни безнадёжно, ни темно,
Но, ссоры, едкие придирки,
Упрёки, даже резкий крик.
Уж яд ли магии проник?
Пришла ль пора "семейной стирки"? -
Сказать поспешно не берусь.
Только в сердцах моих героев,
Как хмарь осенняя, порою
Лилась пространственная грусть.

      Наташа домом занималась
И сыном; скука и дела;
Варила, мыла и стиралась,
Да мужа напролёт ждала;
Он приходил обычно поздно -
Усталый, хмурый, даже грозный;
Лениво ел, как мёртвый спал,
Утром, не выспавшись, вставал
И вновь до ночи уходил,
Без выходных и объяснений.
Воображение точил
Наташе чёртик подозрений;
Она порою сомневалась,
Что муж действительно "пахал";
Ждала, бесилась... и срывалась;
Потом стыдилась за скандал.

      Костров, измотанный в батальях
Бюрокротических, в делах,
За подозрительность Наталью
Резко стыдил, корил в сердцах;
Не понимал непониманья:
Что он работает, как вол,
Всё в дом - а в доме частокол
Надуманного попреканья,
Неблагодарность, невниманье.
К тому ж  какая-то тоска,
Ему неведомая ране,
Несуществующим желаньем
Звала его издалека;
Он нервничал в недоуменье,
Словно вчерашний день искал,
Как неприкаянный, блуждал
В репейном и пустом стремленье.
Так быт уложенный пылил;
Про розы Гименей забыл.
Знакомая картина многим,
О ней в каком уж только слоге,
И кто уж только не шутил -
Ленивый разве, да блаженный,
Но я шутить здесь не возьмусь.
К Елене снова возвращусь.
                - - -

      Уже сентябрь лампадотленный,
С его дождливым холодком,
Подул муаровым ненастьем,
Как дополнительным несчастьем
Моей бездомной; рыжий ком
Шуршащих листьев по асфальту
Заскрёб мелодию тоски,
И хмарь солирующим альтом
Скрипела, как песок реки,
Крутя пугающие сальто,
Мела опада огоньки.
Елена мёрзла, голодала.
Как она крохи добывала
Я воздержусь, друзья, писать -
Чтоб лишний раз не унижать
Мою сердечную монашку.
Она, как боль и стыд глазам,
На нищенку, на замарашку
Похожа стала, но слезам
Упрямый взгляд не отдавала;
Как рысь, добычу стерегла.
И вот однажды увидала...
И грудь на вдохе замерла...
Это был Он - её любимый!
В ней чувств вулкан  заклокотал,
Она хотела крикнуть "милый",
Но звук надорванный застрял
Где-то в шипящем, жарком горле
И мышцы паралич стянул;
И тут-то гейзер слёз плеснул,
И брызги мир оглохший стёрли.
А рядом с Сашей сын шагал
И шла она... её разлука.
Неописуемая мука,
Погибших лет девятый вал.

      Сдержалась гордая красотка
И не предстала перед ним.
Потом следила, как сексотка.
За счастьем краденным своим;
Узнала адрес подмосковный,
Смотрела тайно иногда.
И вот ещё одна беда -
У ней случился срыв любовный:
Она увидела как он
Шёл с ней, и нежно улыбался,
И счастлив был, и... целовался!
Всё это, как кошмарный сон,
Перестрадавший мозг затмило;
Труд бесполезный многих лет
Вдруг разом вдребезги разбило,
Как зеркала кривого свет,
И что-то там, внутри, рвануло
Десятком измождённых струн,
Глаза осколками кольнуло
И расплылось круженьем лун;
Она зажала стонно уши
И прочь пошла, без капли сил.

      Вокруг летали чьи-то души,
Крича феерию могил,
И осень дрожью пробирала,
И гнойно струп её пестрел;
И всё над Леной хохотало,
И каждый на позор смотрел;
Земля качалась под ногами,
Как чёлн Харона гробовой,
И жар горячими волнами
По крови булькал ледяной.
Она брела по паутине
Меж дико скачущих домов,
Гребла руками в слизной тине;
На лавку села у кустов.
Скользили мимо равнодушно
Потоки призрачных людей
И насмехались оглоушно
Над обезумевшей моей.

      Вот тихо вечер опустился,
Погасли краски, шум затих,
Свет фонарей пятнисто впился
В сырую мглу; но вот и их
Как по команде отключили;
На мокрый город пала тьма.
Оковы забытья сдавили
Всю плоть, лишённую ума.
У ней бредовый жар начался,
Температура поднялась;
То пот обильный выливался,
То вдруг в ознобе вся тряслась.
С ужасным воплем соскочила,
И тенью шаткой побрела.
Луна креон сквозь туч сочила,
Вода колючая текла.
Она влачилась спотыкаясь;
То плача в крик, то улыбаясь,
Не понимая ничего,
Виденья видя и Его;
Дрожа, как вьюга в дымоходе,
Между танцующих уродин,
Вставая, падая, брела...

      На площадь Красную пришла;
И прям напротив Спасской башни
Она - бледна, как сыр домашний,
Упала на булыжник, в грязь;
Рукою слабой подперлась,
И мутным взглядом повела
Из-под мертвецкого чела
Округу...: бледный рдел восход
В кровавых блёстках дымных вод
И слюдяная пелена
Над тишью площадного сна
С гриппозным кашляньем плыла
Как мах вороньего крыла;
Куранты громом раздались,
Елена посмотрела ввысь -
Покорный взор её поймал
Звезды рубин, велик и ал;
Она мотнула головой,
С таким достоинством прощальным,
Словно в момент этот печальный
Краса глаголила с красой!
Вдруг, мавзолей предстал ей склепом
Ожившим, вздрогнувшим, нелепым;
Он дверь, шипя, раскрыл призывно
И заманил её зазывно,
И Лена, вставши на колени,
Внимала кладбищенской тени;
А склеп  табличкою надгробной,
Влеча её дырой утробной,
Прошамкал: - «Каждый в мире тленен»,
И вбил ей в очи надпись - ЛЕНИН.
Тут ослепительный и звонкий
С лучей звезды сорвался свет
И озарил, как сто комет,
Пространства круг хрустально тонкий,
И из него навстречу ей
Порхнули ангелы летуче,
За ними вслед табун коней,
И нечисть сурьмовою тучей;
И все, кружась и трепеща,
Над ней бесшумно зароились;
Толь душу странную ища,
Толь совпадению дивились:
Что перед символом страны
Беспрекословно умирает -
Толи лобзанье сатаны,
Толь божья кара?; и сияет,
Лиясь рубиновою кровью,
Звезда державная над ней -
Толь над чудачкой странных дней,
Толь над последнею любовью? ...

      Но, чу! ... как будто стукнул шаг? ...
Назад создания  убрались,
Чеканно звуки раздавались
И... сквозь проредившийся мрак
Она увидела Его!
Он приближался... наклонился...
- «Люблю тебя лишь одного», -
Рот тихим шёпотом пролился;
Вдруг, Александр враз исчез:
Над нею кто-то незнакомый?
Кто?  человек? а может бес? ...
Ей было всё равно; и дрёма
Безвольный взор заволокла,
Гудронно темень потекла,
Мир загудел и провалился...
                - - -

      Но кто здесь всё же появился?
То был художник пожилой:
Пришёл с этюдником на зорьке
Зарисовать рассвет сырой,
И тут-то глаз пытливо-зоркий
Увидел: девушка лежит!
Он подошёл; сперва окликнул;
Но тихий звук из губ лишь скрипнул;
Потрогал - ба! да вся горит!
Он взял её и еле-еле
До мастерской своей довёл.
Обтёр, укутал на постели,
И водки с перчиком навёл,
Залил сквозь судрожные губы,
Раздвинув еле ложкой зубы,
И так оставил спать находку,
Надеясь на судьбу и водку.

      Два дня в недуге прометалась
В полузабвенье бредовом
Больная наша; но унялась
Горячка в теле штормовом.
Художник чутко и прилежно
За незнакомкою ходил,
Ночей не спал сиделкой нежной
И кашей с ложечки кормил.

      Теперь, когда мы убедились
Что спад болезни наступил,
Дни на поправку покатились,
Того, кто спас и приютил
Мою страдалицу живую,
Я вам представлю парой строф.
И так, друзья, рекомендую:
Артур Абрамович Петров!
Мастер портрета и пейзажа;
Висит на выставках он даже!
Среди богемы не гремит,
Но в узком круге знаменит,
И на Арбате иногда
Ценители его труда
На хлеб таланту подают,
Не «влёт»  полотна, но идут.
Артур Абрамыч - старичок,
Живой, сердечный добрячок,
Лет 70 и столько ж зим;
Живёт прям в мастерской - один;
Супруга распрощалась с ним
Не увидав его седин,
Соратник, друг, любовь  была:
Легла однажды спать под вечер,
И Богу душу отдала,
Не пожелав «до скорой встречи».
Петров, сквозь боль, был тихо рад
Что так легко ушла супруга;
Но зачастил ко Мнеме в сад,
И в старость не завёл подругу.

      Пока найдённая болела,
Он пять набросков накидал,
Где уловил и показал
Надлом божественного тела.
Когда поправилась она,
Он, красотой её сражённый,
И вдохновением зажжённый,
Кипя в задумках, как весна,
Глядел, светясь костром во тьму,
Не уставая восхищаться;
Настойчиво просил остаться
Чтобы позировать ему.
Художник будет им всегда
И годы взор не спеленают.
Красу ж такую никогда
Без полотна не оставляют.
Моей бедняжке, что скрывать,
И было некуда деваться
(Ещё не кинувши кровать,
Она решила добиваться
Кострова, как и прежде, вновь;
Уж такова она, любовь).
Хоть пред мужчиною кривляться,
Провинциалке со стыдом
Было неловко - и притом
До неприличья раздеваться,
Но обстоятельства порой
Сильнее нас; к тому ж Елена,
Как весь лукавый женский рой
От Евы, от реброва плена,
Сама мечтала иногда
(Пусть тайно это и скрывала)
Шедевр природного труда,
Которым явно обладала,
Горящим взорам показать -
Столицам, странам, полу-миру -
И вопль восторгов услыхать
Под оглушающую лиру,
И видеть алчущую страсть,
И немоту, как при затменье;
Игриво души обокрасть,
Мелькнув кометой вожделеньям!
Вот он: потайственный ларец,
Двуличье хитрой женской рати,
Притворных маленьких сердец!
За что ж тогда всю жизнь мы платим?
Увы, друзья, лишь за обман -
Они нас, как всегда, надули:
Внутри ж платить готовы нам -
Чтоб мы на прелесть их взглянули!

      И так, натурщица моя
Квартировать и столоваться,
Ну и позировать (чем я
Доволен, должен вам признаться:
Ибо такою красотой
Имеет право наслаждаться
И зритель; а не лишь плеваться
Возле пачкулек  с... слепотой)
Осталась в доме у Петрова.
Он комнатёнку ей отвёл.
Сначала разговоры вёл:
- «Зачем в Москве - без пищи, крова?».
На что Елена соврала:
- «Хотела поступать учиться,
Но, неудача, не смогла -
Хотя надеется, стремится...».
О цели истинной своей
Она, конечно, не открылась;
Но от внимательных очей
Еврейских выдумка не скрылась,
А потому тактичный дед
Не лез с навязчивым допросом -
Совсем не задавал вопросов
(Имел понятья старый свет).

      Вскоре капризная судьба
Бродяжки круто изменилась;
Она на публике явилась;
И тут столичная губа
Ой, как у многих раскатилась.
В начале, ярко засветилась
С Петровских чувственных  картин,
Потом слух-шёпот разрастался,
И вот уж мир крутых мужчин
Мошной красотку добивался.
Она без злобы прежних лет
Терпела этих новых русских,
Но тот же гордый лунный свет,
И та же власть, как взрыв тунгусский,
Пугали дутых храбрецов
Набитых мышцами и златом;
Крутых захватчиков кольцо,
Покорней чем перед булатом,
С почтеньем кланялись и вон
Бежали, сами удивляясь:
Что за неведомый трезвон
Пугал их, с волей расправляясь?

      Но был один авторитет
В летах, сединах и алмазах,
Не знавший слов "нельзя" и "нет",
Сверкавший яхонтом в топазах;
Он по закону "бес в ребро
Вместе с сединами в бородку",
Влюбился всей душой в красотку,
Сжигал валюту и нутро.
Я вам его, друзья, срисую
Чуть позже, в паузе.  Пока ж
К Елене взор прикован наш,
И здесь...
            О! может я рискую? -
Но я возьмусь предположить,
Что с ней случилась перемена:
Она взялась его кружить,
На даче с ним бывать... 
                Елена? ...
Что же, красавица, с тобой?
Ты узус жжёшь, устав в лишеньях?
Тебя ль мы видим в прегрешеньях?
...........................................................
...........................................................

      Увы, читатель дорогой,
Как всё изменчиво под солнцем:
Расстриглась схимница моя;
И вот практичная струя
Не молоко уже на донце
Измученного сердца льёт,
А боле зрелые напитки.
Что ж за игру сейчас ведёт
Пантера наша? Или слитки,
Презренным блеском ум затмив,
Её запутали, пленили?
Или, надежду погасив,
С мечтой рассталась? Или? ... или? ...
Но нет, повременим в ответе -
Для резюме час не настал.
Хотя, ну кто бы ни устал -
Гнилушкой тлеть в трухлявом свете? 
Жить одинокой 10 лет
(Вы вдумайтесь лишь в цифру эту!),
Когда ни телу ласки нет,
И ни в быту опоры нету,
Когда потерянной любви
Лишь песня грустная клокочет
По целомудренной крови,
Что беспорочно плоти хочет.
Вот так, читатель мой, вот так.

      Но что-то я разволновался,
И от ораторства обмяк:
Давненько с ленью не лобзался
На беззаботном канапе-э...
А отдых (мы-то помним с вами)
Полезен - чтобы цвесть годами!
Пойду недельку похрапэ-э;
А за роман опять засяду
Когда бока все отлежу,
И вы попейте сна усладу...
По-о-о-том... просну-усь... до-рас-ска-жу-у.



         Г  Л  А  В  А        П  Я  Т  А  Я


      Ни переменчивые взгляды,
Ни расстоянья, ни года,
В сердцах и душах никогда
Не заслонят одной отрады:
Тот наилучший уголок
Где наше детство расцветало!
Где жизни розовый пролог
За нас судьба шутя писала;
Где всё такое - как нигде!
Где небо, Мир и мы - едины!
Где след возможен на воде,
Где нас взрастившие куртины!
Тот край, тот самый милый край,
Родной единственный и личный
Зовёт тоскою необычной
Всю жизнь - на разговор, на чай...
И этот разноцветный зов
Греет теплей любых костров,
Ласкает внутренний наш мир,
Буянит ностальгии пир.
Ну кто подчас с благоговеньем
Не изрекал с тоской и рвеньем:
Мой город! двор! село! деревня!
Магнит души, слепой и древний.
Быть может вы, друзья, со мною
Согласны в этом не вполне
И нечто более святое
У вас в таинственной стране
Гуляет, манит и тревожит -
Громадней памяти размах,
Грудь налита полней; ну что же,
Я рад за вас; пусть в ваших днях
Будут насыщенность и краски
И впечатлений дорогих
Как можно больше, ну а в них
Побольше нежности и ласки!
Как в этом лете молодом,
Где с музой я сейчас гуляю
И вас любезно приглашаю
Своим блуждающим пером.

      Погожий вечер под Москвою.
Предзаревая тишина.
Над изумрудною листвою
Лазурь течёт на ложе сна.
Бредут каракулевой ленью
По вышним травам облака
И не соперничают в пенье
Прелесть дрозда и королька.
Орешник шепчется с берёзкой,
Звенят над ними тополя,
Окаймлены цветной полоской
К закату тянутся поля,
Посадок юных паутинка,
Дорога вьётся через лес.
По ней скользит, бежит машинка,
Приличной марки "мерседес";
А за рулём, пригнув колена,
Пуская "мальборо" дымок...
Да-да, читатели, Елена -
Каталась в милый Городок.
Тот самый зов к родным пенатам,
Которым начал я главу,
Как сладкоежку на халву,
Звал её властным ароматом.
Вот, погостила-побыла,
Подруг немногих навестила,
Цветы и память отнесла
На незабвенные могилы,
И колесит сейчас в Москву.
Здесь у неё своя квартира,
Где на ночь будет рандеву
С Евгений Палычем, от мира,
Знакомых, глаз, ушей, слушков
В глубокой тайне и завесе:
Ибо огласка их...?... "стишков"!
Чревата старому повесе.
Но по порядку всё, друзья,
Пока Елена наша мчится,
(Как обещал вам, помню, я)
О том - кто щедро волочится
За героинею моей,
Играет в прятки и подарки,
Машину и квартиру ей
Купил легко, как школьник марки:

      Евгений Палыч. Кличка Сом.
(Но вряд ли кто её решится
Сказать в глаза, как говорится, -
Разве шутя, в кружке своём?)
А так фамилия его -
Бром < что весьма созвучно кличке>;
У персонажа моего
Считать купюры не в привычке,
К тому ж такую цифру он
И с калькулятором не знает;
Где их добыл мой «цицерон»? -
Кто знал - в земле секрет скрывает.
Ни президент солидных фирм,
Ни бывший член партаппарата,
О нём газеты и эфир
Не трепят вымыслов крылато,
И под фамилией его
Нет партий, банд и группировок;
Тишь и комфорт вокруг него,
Без славы бренной и тусовок.
Он не приметен и далёк,
Как дух мифического Ада,
В большом пожаре уголёк,
Почти невидимый для взгляда;
Он на пожар из глубины,
Как на картинку, наблюдает
И скромно действом управляет,
За гонорар большой цены.
Всех тех, кто виден, на слуху,
Зовёт «сынки» или «шестёры»,
А те немногие кому
Он уделяет разговоры,
С почтеньем - "Папа!" - те рекут
В беседах - тихо, лаконично.
Что ж, эту сторону тактично
Марать общо закончу тут.
Поскольку есть ещё другая -
Аверс, на людях, на виду:
Она, как солнышко в пруду,
Лучится, весело сверкая;
В ней рестораны, казино,
Круизы тихие, картины,
Кружок приятелей, вино,
И импозантные мужчины,
Роскошных женщин пустота
В сиянье меха и каратов,
Рыбалка, книжки про пиратов...
Семья - канон и чистота;
Семья - уют, закон, святыня!
Вот та причина почему,
Влюбившись в нашу героиню,
Ловлас трухлявый никому
Зрить связь больную не позволил,
А очень здраво рассудив,
Мирок за ширмою построил,
В него принцессу посадив;
И ночевал с ней раз в неделю,
А распалится, так и два!
(Всё ж возраст он не трын-трава,
Под 60 года взлетели).

      Ну а Елена, как она
На связь подобную решилась?
О, здесь причина не одна,
В ней столько всякого скопилось:
Усталость, муки, злоба, пыл,
Любовь, обида, ревность, гордость,
Существования позорность,
И жажда мстить, подрезка крыл,
Безумье, радужность, затменье,
Желанье «доказать Ему,
Чтоб Он узнал! - как потрясенье -
Ослеп, взглянув на свет сквозь тьму»;
И обновлённая надежда
На то что: «с полным кошельком
Полегче действовать тайком -
Чем во скитальческих одеждах;
А то, что нужно с Бромом спать -
Ну что ж, противно, но терпимо:
Без жертв лишь ветер дует мимо,
А цели нужно покупать!
Зато реальная подмога
С застоя дел очистить ржу;
И даже если, волей Бога,
Не отобью... то докажу!».
Так моя львица рассуждала,
Ложась в кошмарную постель.
В ней хмарь осенняя блуждала,
Цвела весна, мела метель.

      Я не судья своим героям
(Хоть очень хочется порою)
И мне они, до неприличья,
Все, как один, не безразличны;
Их благородство и грехи -
Как раз и есть мои стихи.
Всё так.
          И мне мою Елену,
Я вам признаюсь откровенно,
Так не хотелось оскорблять ... -
Но, как ещё её назвать?
Вы помните: я сам когда-то
Вступался рьяно за неё;
Но вот стратегия её -
Всё больше отдаёт развратом;
Преглупо мстящая блудница,
Как это просто - заблудиться,
Войти в дремучую трущобу,
Продать и душу, и утробу:
Чтоб доказать...
   Кому? глупышка!
Увы, прочитанная книжка
Редко востребуется снова;
Таков закон, канва, основа;
Жизнь - это только личный сон;
Таков закон, таков закон...

       Ах, эта дьявольская вставка
В божью керамику людей,
Злотленья мутная заправка,
Закваска чёртовых страстей.
Простить, смириться - вот задача,
Настолько правильно-честна,
Что на провал обречена
Под хохот жертвенного плача...
Как же нам с музами знакомы:
Глупцов упрёки, критик шквал,
Лентяев-попрошаек ковы -
За то, что дал, да мало дал;
Но мы не будем обижаться
И чёрным соком наливаться,
На удивленье, зависть им
Мы снисходительно простим;
Мы всем простим, кто нам злокозно
Не захотел, или не смог:
Пусть стынут кипью кавернозной,
Бесплодье мести - страшный рок.

      Как мне не хочется, читатель,
Вцарапывать в наш разговор
Фривольный современный вздор,
Жаргон и «свежих слов» набор,
На что наш век-изобретатель
До безобразия богат,
Петь  как... газетная статейка;
Ах, я  безмерно был бы рад
Чтоб поэтическая лейка
Словами солнечной воды
Цветы на строчках поливала,
Стихом высоким омывала
Благой поэзии сады.
Но что бы это получилось
Нужно буколику писать,
Или назад перелистать
Лет 200-300, где хранилась
Природы девственной печать,
И красота в речах струилась,
И было тем не исчерпать,
И прогрессивно не гноилась
Технических названий рать,
Словесность Русская творилась
Любовней, бережней, и "мать"
Ещё боялась и стыдилась
Чумной заразой проникать
В глагол несущую печать;
Да, было что и как сказать,
Русь языком своим гордилась,
Могли пииты  в о с п е в а т ь
И муза славная ценилась!
Но мы живём в картавый век,
И я, друзья стиха, невольно
Должен коробить слух ваш больно,
Простите мне «базар» калек
(Терпите, но не хлебосольно).
Я сам терплю, и в одиночку,
Без лир, слагаю урбанизм,
Ползу сквозь топкий прозаизм,
Как будто прыгаю по кочкам
Болотным; тусклой свечкой таю;
Ведь даже музы улетают,
И современные словечки -
Крутые, клёвые засечки, 
Я на листок плюю без них:
Будем считать это не стих,
А зарифмованная справка,
Необходимости удавка.
Здесь для поддержки с оправданьем,
Фразу великого труда
Нашего гения, сюда,
Вольным до наглости списаньем,
Хотел б я вставить с трепетаньем,
Чего не делал никогда:
Конечно, это дерзко, смело,
Списывать - новое мне дело:
Но киллер, доллар, шлюха, шлесть,
Эти слова на русском есть;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Дурноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический словарь.

      Но вот приехала Елена;
Средь новостроек разбитных
Дом современный высоченный;
Квартирка - в общем, из простых:
Трёхкомнатная, с телефоном,
А лоджия - в футбол играй,
И спальня - с душем и балконом;
Вся обстановка; тихий рай.
По стенам сплошь одни картины...
Но кто художник? - ба, Петров!
Да, не забыла тех даров,
Средь планов, роскоши, рутины
Моя красавица (хвалю!)
И с благодарностью спасённой
Бывала часто занесённой
Предать восторгам и рублю
Полотна старого еврея,
И попозировать ему,
Отцу и другу одному,
Кто был с ней всех-превсех добрее.

      А впрочем, почему бы нам
Не посмотреть на эту встречу?
Я пролистну (привычно вам)
С Евгений Павловичем вечер
И, в темноте сопящей, ночь,
И его глупые восторги,
И поутру прощанья сочь,
И марафет Елены долгий,
И припаркую "мерседес"
У мастерской - Петровской кельи.

      Объятья встречи, и веселье,
Живой душевный интерес.
Артур Абрамыч, горд собою,
Покров с рабочего холста
Снимает, и под Ленин «ой-ю !»,
На них, сквозь мифы и лета,
Блистая шлемом и усмешкой,
Афина смотрит в злате лат!
Не нужно долго мучить взгляд,
Или в догадках томных мешкать,
Чтоб в ней Елену опознать.

      Петров, кичась и извиняясь:
- «Как Вам, Еленочка, узнать
Осмелюсь, дерзость?». 
                - «Преклоняюсь!
Артур Абрамыч, Вы талант! -
Его натура не достойна;
А уж тем паче - этих лат,
Обожествления».
                - «Спокойно,
Радость моя, я Вам не раз
Имел намеренья заметить,
Что скромность Ваших милых глаз
Вам не даёт понять и взвесить:
Какой божественной красой
Вы обладаете! И что же? -
Да разве мастер есть такой,
Кто оттенить её хоть сможет
Скудной возможностью холста,
Набором красок, слабым даром?
Поверьте, Ваша красота
Богине греческой - подарок.
А что уж речи про меня,
Бедного старого еврея,
Который только тем и греет
Остаток жизни, скуку дня,
Что пишет Вас - посланье Неба!
Ох-о, Еленочка, для Вас
Сам Аполлон пройти сквозь небыль
Должон, чтоб чудо этих глаз
Запечатлеть - и то примерно,
Ибо Ваш свет, Ваш ореол,
Никто бы на планете бренной
Достойно не воспроизвёл».
- «Артур Абрамыч, Вы мне льстите,
Мне так неловко всякий раз,
Когда я слушаю от Вас,
Как комплименты Вы сорите».
- «Ну хорошо, дитя моё,
Я прекращаю, прекращаю.
Что ж, к самоварчику пойдём -
Чайку».
- «С тортом - я угощаю».
- «Еленочка, ну Вы меня
Решительно забаловали;
И всё ж, спасибо, чтоб Вы знали.
Хотя, как говорил Вам я,
Я вашей связью не в восторге,
Это опасный коленкор...».
- «Я знаю всё: "кошмар, позор,
Порог безнравственнейших оргий".
Но я прошу Вас, мой родной,
Не надо сыпать соль на раны.
Пойдёмте к чаю, тортик мой
Сам просит едоков желанных».

      Они болтали битый час:
О жизни, выставках, картинах,
И панегирики, как газ,
Блуждали в дымных паутинах.
Потом, как впрочем и всегда,
Лена сказала: - «Разрешите,
Мне поработать?».
                - «Да-да-да,
Комната Ваша ведь, идите».
Она зашла и заперлась.
Немного, молча, посидела,
И на Его портрет глядела
(Своей работы!); поднялась,
Достала куклу восковую,
Открыв ключом ящик стола,
И ритуалы заплела,
Втыкая в волт иглу стальную.
О нём, о нём, о нём, о нём...
- «Воспламенись былым огнём,
Растай, опомнись, разведись,
Услышь, одумайся, вернись...».

      Вот так, понятней не бывает,
Надежды призрак не увял;
В Афине та же страсть пылает,
Тот же порочный идеал.
Который мы, читатель, кстати,
Не навещали уж давно,
Куда и мчусь я, слов не тратя,
Быстрее лошади Махно.

     *
      Костров, в заботах предприятья,
Задумчив, в офисе сидит,
В окно дождливое глядит:
На цех свой, по пошиву платья.
Директор швейного МП(!),
Одет прилично, но осунут,
Прошёл, упал на канапе;
Вид у него - словно просунут
Он сквозь игольное ушко:
Угрюмый, сильно исхудавший,
След маеты, глаза застлавший,
Что бродят где-то далеко.
Он закурил, не замечая,
"Дымок" с наборным мундштуком,
Глотнул остуженного чая,
Зашёлся нервным шепотком:
- «Ну что же это? что со мною?
Дела идут - монета прёт;
Приличный домик под Москвою;
Николка - весь в меня - растёт;
Жена прекрасная, и любит,
И я люблю её... люблю.
Что за хандра всю радость губит?
Как торф болотный, весь дымлю;
Словно простору не хватает,
Словно грущу, что крыльев нет,
Даль поднебесная скликает
Бессилье рабское... фу-у, бред.
................................................
...............................................
Толи с зажратости кривляюсь,
"От жиру бес", как говорят?
Так уж не шибко и купаюсь
В богатстве; руки вон болят,
Измотан, голова съезжает...
А нервы? о, и не сказать -
Со стороны легко бывает,
А хлеб-то ой как добывать!
Нет, не с того не тишина там,
Другое что-то? ... может быть,
Дом, Городок свой навестить?
Быть может, скука по пенатам?
Но там... о, боже, сколько лет,
А ты как... - всё Её боишься;
А, может, сам себе таишься,
Что виноват? И, может, нет...
Нет за... предательство! покоя?
..............................................
.............................................
Но я ж не шах и не султан -
Чтобы в гарем забрать обоих,
Обеих - чёрт!
               Дурак, болван.
Умри, тоска, - я не виновен!
Развейся, сплин, уйди, уйди.
Я по любви, я не греховен,
Я верный муж... да, пропади!...».
Он в стену кулаком ударил,
Гортанным выдохом завыл,
Отёр со лба росу испарин,
Вышел и дверь хлопком закрыл.
Сел в "жигули" шестой модели,
В Москву поехал по делам;
До вечера пропрыгал там
Во встречно-нудной канители.
Потом зашёл в кафе, поел,
Без аппетита, в одиночку;
Вышел на улицу. Серел
Дождь-бусинец в мельчайших точках.
К машине медленно побрёл,
Не чуя влаги, намокая.

      По луже, брызнувши, прошёл
Пренаглый "мерс", и встал у края;
Дал задний ход, затормозил.
Костров вниманье машинально
К автомобилю пригвоздил,
Его обдавшему нахально.
Из "мерседеса" не спеша
Вышла богатая красотка,
Пошла к нему:
               «Как хороша!
Что за фигура, за походка,
А ножки! - умереть у них -
Роскошней смерти не приснится;
А талия; а грудь! - таких
За жизнь три-две узреть случится;
Какие волосы, лицо...
О, боже мой! ... нет! - сон, виденье;
Не может быть... нет, наважденье...».
И горло душное кольцо
Герою нашему сковало;
Он, задыхаясь, задрожал,
Глаз перепуганных овал
Квадратным стал, и побежала
По коже стая мурашей,
Все жилы судорогой стянуло,
И в миг, от пяток до ушей,
Горячим пламенем обдуло.
Сказать, что он остолбенел,
Лишился речи, испугался,
Лишь отзвук - как он оробел,
И, в монумент застыв, метался!
Так леденеет бедный птах
Когда, в силках потрепыхавшись,
У птицелова он в руках
Замрёт, с душонкой попрощавшись,
И уже чает мир иной,
И чует жуткую расправу,
И полуобморок больной
Сознанье гасит, как отрава.

      Она шла медленно, как меч
В момент удара рокового,
Когда глава слетевши с плеч,
Воззрит себя ещё живого...
- «Ну, здравствуй, мой москвич Костров! -
Елена, подойдя сказала, -
- О, что с тобой? ты нездоров?
Или такой я старой стала?
Или не помнишь ты меня?
Я это - Леночка твоя;
Которой в чувствах клялся ты,
Любви просил, дарил цветы;
И даже страстно дребезжал,
Когда учиться уезжал,
Что, как в Москве приют найдёшь,
Так моментально заберёшь
К себе. Жениться обещал...
Забыл - меня, и всё что врал?...».
Костров, сражённым дураком,
Промямлил ватным языком:
- «Нет, ничего я не забыл;
Я написал... хотел... пытался...
Мне было стыдно - я терзался!
Но я...?...
        - «Другую полюбил».
- "Пойми, Елена, так бывает...
Но сердце... я не виноват...
Меня предательство, как яд...
Но сердце...
                Совесть донимает...
Но я любил тебя, поверь,
Всё было честно, без обмана...
И я хотел... хочу теперь...
Всё написать... но, я как пьяный...
Всё было честно, я тебя...
Но сердце...».
                - «Сердцу не прикажешь.
Пойдём в машину, порасскажешь:
Как жил, живёшь;  любил-любя !...».

      Как под гипнозом, наш герой
Поплёлся следом за Еленой,
Сел в "мерседес", поджал колена,
И закурил; своей "махрой"
Прикончив нежность ароматов
Французских розовых духов
И колдовских дезодорантов.
Лакуна, в длительность веков,
Повисла в спёртой атмосфере.
Шуршали брызги по стеклу,
И думы в параллельной сфере -
Воспоминаний кабалу
Крутили, путая с реалью
Неловко-глупого  сейчас.
Лена с тигриною печалью
С Кострова не сводила глаз;
Только неведомые силы
Ей не позволили взорвать,
Накинувшись, всего что было,
И излюбить, и разорвать!
А он сидел, втянувши в плечи
Чугун повинной головы,
И бегал взорами совы
За дымкой постекловой течи.
- «Ну что ж ты, Саша, замолчал?
Так ладно-складно всё начал;
Скажи хоть - как живёшь с женой?,
Наверно, лучше, чем со мной?».
- «Не надо, Лена, я прошу.
Живу нормально. Так... шуршу,
В свете новейших перемен,
В предпринимательских оковах:
Одежду шью, в ладах с законом.
Сын Коля; домик-пятистен,
В черте почти что - под Москвою,
На "жигулях" (вон там стоят)
За час в столице.
                А с женою? ... -
Нормально, вроде, мир да лад».
- «А, может быть, ко мне поедем?
Недалеко тут; посидим,
Былое вспомним... почудим
Как раньше, память побередим?
Я всё, в отличье от тебя,
Не замужем, / ещё ни разу/,
Сравнишь отравушку-заразу,
Чья слаще - жёнки, иль моя?»
- «Нет, Лена, не могу; мне надо
Домой; и ты уж извиняй,
Но в другой раз, быть может, правда.
А вот жене я изменять
Не буду - тут я недотрога.
Что было - было, всё прошло.
Прости. Прощай».
                Его трясло
Как апейрон по воле Бога;
Он выскочил в бредовом сне,
Дождливый мир не ощущая,
Вдогонку слышал: - «А ко мне
Зайти - подумай! - приглашаю».
Упал, как робот, в "жигули",
Куда-то как-то покатился;
Минуты пятнами текли;
Он возле дома очутился;
Вдали у ног крутился сын,
Наташа что-то лепетала,
Он отмахнулся: - «я простыл»,
Разделся, лёг под одеяло;
Метался, крючился, потел,
Курил в скрипучейшей кровати,
И очень искренне жалел,
Что бросил пить: «как ща-бы кстати».

    - - - - - - - -

       Не посрами, моё перо,
Ни Русь, ни предков, ни потомков.
Но должен я в признанье тонком
Пропеть о том, что так старо,
Но так усиленно таится
В завесах Тайны от ушей,
От глаз, огласки и людей;
Чего так сильный пол страшится:
О них, друзья мои, о них,
Мужских потайственных страданьях,
Непозволительных рыданьях,
Слезах - и нежных и скупых;
О том, что слабостью презренной
Считалось в обществе всегда
И с чем героя никогда
Не совмещает мир наш бренный;
О чём лишь знают лунный круг,
Да одиночество ночное,
Эфирный ветер, верный друг,
И подозрение людское.

      Приятель мой изнемогал,
Шокирован случайной встречей.
Сначала в грусти буйнотечной
Утекшей мыслью пустовал
И ни о чём хотел не думать,
Толкая в сердце трудный кляп;
Бежал от тиши и от шума;
Скитался в мире платьев, шляп,
Сорочек, брюк, жакетов, юбок,
Модельным творчеством грешил;
На север съездил, прикупил
Контейнер модных женских шубок;
Но обмануть себя не мог -
Былое в памяти воскресло,
Что гейзер брызнул кипяток.
Его директорское кресло
Отвлечь из мутного тумана
Делами фирмы не смогло;
Он впал в депрессию, и рана
Болела каверзно и зло.

      В Москве он снова встретил Лену;
На этот раз в пылу страстей,
Поддавшись памятному плену,
Он согласился съездить к ней.
С восторгом жадным восхищался
Её картинным образам!
И оторвать не мог глаза,
И в сожалениях терялся,
Твердя одно лишь: - «Боже мой,
Какую красоту я предал!».
Смотрел, и слушал, и обедал,
И не хотел идти домой;
И не заметил, как увлёкся,
В её объятия попал,
Весь разомлел, размяк, растёкся...
Но, вдруг, дурманный дым пропал,
Он как очнулся, спохватился,
И волю всю в кулак собрав,
Елену грубо оторвав,
С порывом гнева удалился.

      И уважал себя, дня три,
За благороднейший поступок.
Наташе, в тьму её скорлупок,
Хотелось крикнуть: «Посмотри,
Как муж твой предан, верен, стоек!
Ценить должна и уважать.
Другие рады, что с попоек...
С любовниц успевают снять...
А ты...».
             И он ещё сильнее
Забился в бреднях чумовых.
Взамен оценок восковых
Супруга, нервами слабея,
Ему устроила скандал:
За все его командировки,
За хмурый вид, за неночёвки,
Прямо спросив: - «Не загулял?»,
С таким уверенным акцентом,
Что он от злобы аж заныл
Перед дантистом пациентом,
И... чуть ей всё не объявил;
Но удержался; плюнул смачно,
И в лес подался, погулять.

     В ольховой рощице прозрачной,
Сел на пенёк и... стал рыдать.
Никто, ни психотерапевты,
Ни ясновидцы, ни он сам,
Не подобрали б аргументы
Его намученным слезам.
Он просто плакал: от обиды,
От цепи пса, от ничего;
И Мойры пакостного вида
Насмешки тыкали в него.
Как всё преглупо и нелепо,
Вот так терзаться без причин,
Казнить себя ходячим склепом;
Тогда как полчища мужчин
Такую жизнь зовут святою!
А он? ... ну что за дурь, за блажь?
Но злей всего судьбы коллаж
Прикрытый мутной покровою.
Он плакал молча, не навзрыд,
Не утираясь рукавами,
Так, как и плачут от обид,
Необъясняемых словами.

      Вдруг, как-то так, сама собой,
Кострова мысль осенила:
Раз Лена здесь, преграды смыло,
То может съездить он домой!
Конечно! Как же это сразу
Он не скумекал, в тот же день?
Родимый воздух, детства тень,
Развеют вмиг печаль-заразу.
Он с этой думой прям ожил:
Ещё бы, столько лет тянуться
Домой, где каждый камень мил,
И вдруг - ворваться, окунуться,
Увидеть, запах уловить;
Друзья, знакомые картины;
Водою памяти полить
Его взрастившие куртины!

      Дела он заму-компаньону
За пару дней препоручил.
Забрал Наташу, Николёну,
И в Городок свой укатил.
          - - -

      Здесь всё сначала шло отлично:
Друзья, природа - высший класс,
Душевно, мило, романтично,
Отрада сердца, чувств и глаз.
Ох, сладкий отдыха крючок,
Кто же не любит дух твой вольный!
А старики-то как довольны:
И сын, невестка, и внучок!

      Однажды вечером, когда
Был Саша с другом на рыбалке,
Свекровь, катая тесто скалкой,
Невестке, «ложащей» туда
Фарш и слепляющей пельмени,
Вопрос, с призывом к откровенью,
По-бабски, тихо задала:
- «Как хоть в семье у вас дела?
Ладно-ль живёте-то, без ссор,
Без распрей - как пила-топор?».
- «Да хорошо всё, мам. Живём;
Друг друга, вроде, не грызём;
Лишь так... последние года,
Со мной творится ерунда:
Он весь в работе, уезжает,
Меня ж сомнение снедает,
Ну, не сдержусь, наговорю;
Сама себя потом корю».
- «Ты уже, доченька, крепись;
Терпеть смиренно - вота жись
И доля  бабы, да жены.
Чай, сына вырастить должны.
А загулять? - так не должон:
Другой характером-то он;
У них порода настояща,
Отец вон, тоже не гулящай.
Так что, ты, может, понапрасну
Таишь сомнения опасны?».
- «Ой, мама, я уж и не знаю,
Сама себя порой ругаю.
А так-то всё у нас в порядке,
Сын "хорошист", живём в достатке».
- «Да дай-то, Бог - чтобы помог,
Чтоб охранил и оберёг!».

      Всем в Городке было привольно;
Душе просторно, телу вольно,
Уму и глазу симпатично
И сердцу тихо необычно.
Но вскоре нашему герою
Тоскливо Мнема стала петь;
Свирели юности звенеть,
И соловьиною порою
Первых свиданий мёд и стыд;
И вновь Она являться стала;
Грозою майской заиграла
Любовь, что танцы криптонид.

      Вон там, в черёмушнике пьяном,
Рассветы юные цвели,
Меж тополей обнявшись шли,
И целовались за бурьяном...
Костров тихонечко пылил
По тёплой палевой дорожке,
И ветер кудри понарошке
И память бурей шевелил:
Вон там, за речкой, на делянке
Зарод за пряслами стоял,
И в нём он первый раз узнал
Мужскую сладость, на зарянке...
И ей сказал: - «Люблю тебя»,
И это клятвой прозвучало!
Но тронул, жизни гладь дробя,
Кораблик белый от причала...
И как случилось, как приплыл
В другую гавань, не родную?
И тоже страстно полюбил! ...
Да, видно, не забыл другую? ...
А может быть он любит двух?
Такое, говорят, бывает:
Шуткует так нелёгкий дух,
Грудь на две части разрывает.
Быть может, все эти года
По двум царицам сердце ныло,
Да мозгу не было труда
Дознаться - до того ли было?...
         - - -

      Они уехали домой
(Или из дома, как точнее?).
И снова, зимних туч мрачнее,
Заклокотал приятель мой.
Опять в истомном пополаме
Заныло знойное нутро,
Нагазированным "ситро"
Шипела кровь в сердечной яме.
Он часто уезжал в Москву,
Ходил в театры, в Третьяковку,
К реке, где солнце на плаву
Шло бригантиной на швартовку -
А, может, нет? - он никогда
За жизнь бригантин не видел,
И даже море, Бог обидел,
Не видел, лишь мечтал всегда.

      Однажды из бумаг достал
Два листика - стихотворенья,
И пред собою разостлал,
И долго их читал в сравненье.
Одно писал в семнадцать лет,
Оно посвящено Елене;
Быть может, мастерства в нём нет,
Но сколько чувства в страстной пене:

* * *
Иду по Городку ночному,
А он уснул давно,затих.
Свой не умелый ,до смешного,
Тебе я посвящаю стих!

Тебе, тебе моя Диана,
Тебе, которую люблю!
Орнамент сердца златотканый
И страсти свет в него вселю.

Да, я люблю тебя! так нежно,
Что ставлю выше всех других,
Превыше гор гранитно-снежных,
Олимпа и его богинь.

Нет, я ни Лермонтов, ни Пушкин,
Нет, я ни Тютчев и ни Фет,
И всё ж в стихе, пускай не в лучшем,
Твой милый образ мной воспет.

Но что есть стих? словесных вспышек
В гирлянду связанный поток?
Нет, это просто чувств излишек
Душа плеснула на листок.
           - - -

Второе - десять лет назад:
Наташе пламенная рифма;
Так же звенит сердечным  ритмом,
Всё той же страсти водопад:

    * * *
Я в грёзах чувственности чудной
Брожу,  мечтая о тебе,
Светясь надеждой изумрудной,
Пленясь в таинственной мольбе.

О, ангел мой сереброликий,
Предел желаний неземных,
Пустырь души мой полудикий
Жаждет лежать у ног твоих!

Мой сладкий плод воображенья,
Как я люблю твой нежный вкус,
Фосфороцветное круженье,
Лечебноядовый укус.

Всё моё сердце -  холст вчерашний
Под твой прелестнейший портрет.
Любовь моя, мой сон всегдашний,
Розовосказочный букет.

Царица мысли! полновластно
Стоит твой трон в моей судьбе!
Ежеминутно, чудострастно
Ношу я грёзы о тебе!
           - - -

      Какое сходство клятв и слов,
Какое сходство вдохновений,
Как будто нет двух адресов
У этих двух стихотворений!
Какой чудовищный вопрос
Достала жизнь из ниоткуда!

      И снова он, в разливе слёз,
В Москву уехал: мыслей груду
В реке любимой утопить.
Сел на гранитном парапете,
И так заплакал, словно нить
Искал с рекой в своём ответе.
А волны чавкая свежо,
Кутёнком месячным в кормушке,
Ласкались к серой каменюшке
Наивным, детским куражом,
И, разметаемые ветром,
Трясли рябое озорство,
И не глаголили ответом,
И не плескали волшебство;
Они неоновое солнце
Дробили в пляску огоньков
И пряли звонким веретёнцем
Меланж из бликов и оков;
И уносили взгляд печальный,
Вместе со слёзною рекой,
В край полудикий, изначальный,
В край с молчаливою тоской.

      Я так приятеля оставлю,
Здесь оборву одёр-рассказ;
И, добрые друзья, для нас
Отдохновение восславлю,
О чём при случае всегда
Навязчиво напоминаю:
Труд напряжённый - не беда,
Беда - что отдых забывают.
Я вам, читатели, желаю:
Чтобы об этом завсегда
Вы помнили! и никогда
Не впали в рабский гнёт труда,
Ленью святой пренебрегая.
Когда-нибудь я, может быть,
Такой тандем в чередованье -
Затрону пристальным вниманьем,
И муз сумею убедить:
Поэму, оду посвятить
Труду и Отдыху! скрепить
Их вдохновенным обожаньем,
Что бы разумным подражаньем
Стремился каждый возлюбить:
Здоровой ленью, в снах блужданьем -
Целебный труд предупредить!
 



Г  Л  А  В  А    Ш  Е  С  Т  А  Я


      Противоречий жизнь полна,
И власть иллюзий колоссальна;
Нам Правда в ясности видна,
Но Истина парадоксальна.
Как нелегко порой принять
Фундаментальные крушенья,
И косным разумом понять
Простую мудрость разрушенья;
Нам созидательная боль
От Сотворенья не доступна:
Слишком мгновенна наша роль,
Эгоистична и преступна;
Зато позволено сполна
Изведать ужас истреблений,
Утрат, падений и лишений:
В том наше счастье и вина.
Но жизнь одна в темнице тел,
А версий святости - мильоны!
И кто из нас бы не хотел
Служить пречистому закону,
И совесть белую, как снег,
На Высший Суд внести достойно?
Но что есть честно и пристойно?
Что должен выбрать человек?
Я в сотый раз, друзья, пред вами
Вопросом этим задаюсь,
И в сто десятый признаюсь,
Что жму в неведенье плечами.

      Нам предстоит сейчас глава,
Одна из самых... самых сложных:
Мне - написать найти слова,
А вам - их прочитать, возможно.
И если будет что не так,
Прошу заранее - простите;
И импульсивно,  впопыхах,
Моих героев не судите
(Лучше на автора спишите;
И вихрь критических атак
На бедность слога отнесите
И к тонкой теме чуткий такт).
Ну вот, традиции почтивши,
К главе вступленье прицепив,
И извиненья попросивши,
Начну, к Наташе устремив
Вольно блуждающий свой взор.

      Домохозяйка молодая,
Любима Гебой до сих пор,
Третий десяток выбирая,
Была, как розовый бутон,
Свежа, юна, благоуханна;
Как будто времени закон
Забыл о подати жеманно.
Наивность, детская черта,
И романтические грёзы
Остались в ней, и чистота,
Хоть и с налётом взрослой прозы,
Журчала вкусным родничком
В моей мечтательнице милой.
А весь тот склок семейных ком,
Ручьи скандальности постылой,
Я бы, скорей всего, назвал -
Туман: мечтаний одиноких,
Фантазий ветренно-глубоких;
Разбитый бытом идеал.
Порой, когда они гуляли
С Николкой, то не раз, не два
Прохожие их принимали
За брат с сестрою, и слова
Такие героиню нашу
Обидно мучили и жгли;
Хотелось выглядеть ей старше,
Чтоб в облик годы залегли;
Она искусственно старалась
В семье серьёзней, строже быть,
И так, похоже, заигралась -
В привычку начало входить.
Да, часто, часто мы не ценим
Того, что свыше нам легло:
Весну мы любим днём осенним,
Весной - снега, зимой - тепло.
В домашней скуке промокая,
Наташа стала рисовать;
Не выставлять, не продавать,
Так просто - душу потешая;
Пейзаж ей был милей всего:
Она с этюдником блуждала
Вокруг посёлка своего,
В атараксии отдыхала.

      Вот и сейчас, она стоит
С мольбертом и очарованьем
У тихой рощи, где струит
Ручей прохладный без названья.
Рука дарует цвет холсту,
Природа спич и вдохновенье.
Пока пусть пишет красоту,
А я продолжу отступленье.

      В судьбе Наташи поворот,
Как гром с безоблачных высот,
Произошёл - погиб отец!
Его безвременный конец
Дитя и любящую дочь,
Разбив кондрашкой, кинул в ночь.
Чтоб боль утраты представлять
Нужно проникнуто понять
То, как Наташенька жила
И как воспитана была:
В интеллигентной чистоте,
На "Вы" и с мамою, и с папой,
Рук, ног назвать не смея "лапы",
Верна торжественной мечте;
И хоть в реали пыльных дней
Она немножко замаралась,
Прививок детства - нет сильней:
В ней воспитание осталось.
Горе тихонько отползло,
Волна утраты откатила;
Пришло смирение и силы,
И в грудь фиордное тепло.

      И вдруг случилось, что Наташа
Даже помыслить не могла:
Мужчину мама завела!? ...
Дела житейские, но наша
Подружка (помните друзья)
На этот счёт имела взгляды
Давно снесённые на склады,
Чем попрекать её нельзя.
Родная с детских лет подруга
Ум возмутила как ни кто;
Они не поняли друг друга -
Культурно, гордо, "ни за что...".
Никак замужество от мамы
Родная дочь не приняла;
Сказала: - «Мама, Вы не правы».
На том их дружба замерла.
Такой вот мелодраматичный,
Со стороны - чудной, разлад,
Но героине поэтичной
Скроил он креповый наряд.

      Она чудовищно томилась.
(Чего, уж кстати, здесь сказать,
Муж не хотел, не мог понять).
Наташа плакала и злилась.
И так, одна с тоской борясь,
Рутиной быта занимаясь,
Этим живя и отвлекаясь,
Вскоре искусством занялась.

      Черкну ещё одну ремарку,
Введя в роман свой персонаж:
Как мне б назвать эту Тамарку,
Рождённый временем коллаж?
Соседка? - вроде маловато,
Подруга? - вроде многовато,
Как преподать эту окрошку,
Чтоб не шутя и понарошку?
А впрочем, как ни начеркаю,
То всё равно не прогадаю,
Всё подойдёт ей, без проблем,
Сначала лишь скажу зачем:
Тамарка, дочь «толкучки» нашей,
Проворный, гибкий элемент,
Нововзращённый рудимент,
Брала картины у Наташи;
Весьма заниженно платила
(Что для художницы и то,
Было неловко), но зато
Весьма завышено хвалила:
- «Смелость фантазии, талант,
Полёт мазка, души начало...» -
Ну и т.д., где что слыхала,
В искусстве тёмный дилетант;
Потом куда-то их пихала
В своих торгашеских кругах,
Короче - денег наживала
На параллельных мелочах.
Если рассказ бы мой, читатель,
Был двести лет тому назад,
То я б, старинный обожатель,
Назвал Тамарку наугад:
Акулькой, Дунькой, иль Малашкой,
Что колоритней и точней,
Но подчинённый дате дней,
Увы, не сдобрю стих Парашкой.
Наташе ровня по годам,
На вид - годилась ей в мамаши
(Чуть снова не сказал Параша,
Ну так и липнет прям к губам).
Этот типаж с недавних пор
Заполнил дикую Россию,
Как будто сточных вод засор
Хлынул миазмною стихией;
Куда ни бросьте взгляд, везде
Наткнётесь на таких «тамарок»,
Но (дань отдать моей звезде),
Среди торговок и товарок,
Средь спекулянтских пёстрых масс,
Служак Гермеса и Гекаты,
Тамарку выделит ваш глаз:
По росту, весу, грому, мату,
Богатству кожи и мехов
Поверх замызганной трикушки,
По звону злата, жемчугов
О бижутерий побрякушки,
По распалённой красноте
Лица, расплывшегося в морду
С которой пьяно, нагло, твёрдо
Глаза, что угли в темноте,
Стреляют в деньги и прохожих,
Товар, коллег и пустоту;
Не дай вам бог, неосторожно
Спросить: - «пожалуйста, во-он ту
Мне покажите...», - вы пропали,
Вам без покупки не уйти:
Вы рады будете платить
За то, что даже и не взяли,
Лишь бы скорее убежать
От десятипудовой бабы,
И только если вы не слабы,
Атаку сможете сдержать.
Жила с Костровыми в соседстве.
Приличный дом, скромняга муж,
Двое детей, которых с детства
Лупила, как боксёрских груш,
Вместе с безропотным папашей.
А впрочем, баба, мать, жена
Как на Руси и быть должна,
По тёмным убежденьям нашим.
Вот вам набросок грифельком
Подружки нашей героини,
Размытый, как вино в графине,
Но всем он, думаю, знаком.

      А я вернусь к ручью и роще
Что кудри в ветерке полощет,
И где одна сейчас творит
Наташа тихая стоит.
<Сын в Городке, у бабы с дедой;
В командировке, дней на пять,
Костров; а вольной непоседой -
Грех не ходить не рисовать>.
И вот уж краешек небес
Налился мёдом красноватым,
Упал на подожжённый лес
Круг солнца в неге душноватой,
И тени длинные легли
На землю взвившуюся мошкой,
И говорливою гармошкой
Ручья напевы потекли,
Касаток стрелы замелькали
Над лугом низко, в комарах,
И блики-свечи  заиграли
В кронах деревьев, как в шатрах.
Наташа с жалостью закрыла
Этюдник, краски собрала.
В платьице ситцевом была
Достойна кисти рукокрылой
Сама художница моя,
Как часть красы этой природной:
С её осанкою свободной -
Нефела на закате дня!

      Она пошла незримой тропкой,
Легка, как ласточки полёт,
Косулей смелою и робкой,
В цветной упругий коверкот.
Луна криптонно заблистала,
Сгустился сумрачный дымок;
Быстрей Наташа зашагала,
Прошла над речкою мосток;
Идёт вдоль рощицы уснувшей;
Посёлка точки-огоньки
Мелькнули, точно светляки;
И тополь, голову макнувший
В тёмно-сиреневую тушь,
Чуть шевелился силуэтом.
Тревожный хруст нарушил глушь,
На шаг похожий, но при этом
Был осторожен и крадуч...
Наташа приостановилась...
Вдруг...
          Перед ней, как чёрный луч,
Фигура чья-то засветилась!!
Детина вышел из кустов,
Прям перед нею оказался:
Под маской чёрной он скрывался! -
И, видно, был на всё готов...
Наташа громко закричать
Хотела, но в руке злодея
Сверкнула грозно сталь: - « Молчать!», -
Он прошипел страшнее змея,
- Хоть звук издашь, в расход пущу...».
Бедняжку парализовало.
- «Будешь милашкой – отпущу».
И остриё клинка, как жало,
Коснулось стынущей груди
Несчастной, дрожью колотимой,
И ужас невообразимый
Скруглил глаза.
  - «А ну, иди
Сюда, ко мне, моя награда...».
Он сгрёб её в стальной захват.
- «Что Вы хотите? ... что Вам надо?».
Дыханья перегарный смрад
Обжёг лицо смешком зловещим.
- «Нет у меня... нет ничего...
И золотые... о!... у!... вещи
Я не ношу...».
- «Ч-ч-ч, - нож его
Упёрся в горло ей до крови,
Красноречиво дав понять,
Что ей положено молчать.-
- Мне нужно лишь твоей любови».

      И так сказав, он уронил
Добычу дрожную, немую
В хвощи, на землю росяную;
И похотливо забурлил
Самцом звереющим на самке;
Грёб платье, хищно тёк слюной,
Хрипел; и гадкою волной
Входил... входил... в жестокой давке;
Металл, как молния, как знак,
Униженной перед глазами,
Заполонёнными слезами,
Сверкал, пронзая стыдный мрак...
..................................................
..................................................

      Орангутанг утёк не слышно -
Что сладострастный злыдень-дух,
И только скрежет огнедышный
Кусал зубами зудный слух
Наташе, бьющейся в рыданьях,
В траве колючей и грязи;
Болела грудь, живот... сознанье!
И хлюпал шёпот: - «паразит»...

      Она поднялась, отряхнулась,
И, колокольным языком
Болтаясь в надолбе стальном,
Опустошённая, согнулась -
Этюдник бережно взяла;
Разбито, шатко побрела,
Дрожа от боли и стыда,
Как студенец в конурке льда;
Плелась в той стылой маете
Какая сушится в листе
Когда один, уже в снега,
Он, на раздетом до нога,
Озябшем деревце дрожит,
Своим могильщиком забыт,
И устаёт с метелью петь,
И смертно жаждет облететь.

      Наташа шла, и ночь вокруг
Крутила дьявольский свой круг,
И молча скалила клыки,
И вдруг, сорила огоньки,
Смеясь совиной темнотой,
Опять таилась немотой,
И мельтешил видений рой
Серсово-сивой  мишурой;
Нефела в небе из-под век
Плескала тучек рваный бег,
И равнодушная луна
В них глупо прыгала одна,
И мир весь, чёрный, словно Ад,
Несправедливо тёк назад...

      О, Мельпомена, твой набат
Боюсь в слова не облику я!
Как помолчать бы здесь я рад
Про боль и муку неземную,
Про все терзания и стыд,
Про то, как чистая голубка
Одна, глотая желчь обид,
В них промокала, точно губка.
Стихийный внутренний надлом,
Как бурелом щепил Наташу,
Как будто героиня наша
Нечто святое <поделом>,
За грех великий, потеряла;
И в несмываемой слизи
Она рвалась и трепетала
В тенётах, мухой из грязи.
Неужто впрямь коварен свет
И в нём разборчивости нет?
Неужто должен цвесть порок,
А благодетель душит рок?
Так моя прелесть изнывала;
Стирала платье и стирала,
И в бане мылась, мылась, мылась...
Преступно словно оступилась:
Преступницей, вот кем она
Себя навязчиво считала,
Изменницею ощущала,
И убивалася сполна.

      Она коснулась машинально
Вопроса жуткого, как гром:
«Как скажет Саше? А потом? ...
О, нет! - решенье моментально
Само созрело - умолчать;
Таить в себе гнилую тайну;
От правды (хоть всё и случайно)
Он будет брезговать, страдать».
Да, ей хотелось поделиться,
Чтоб он утешил, пожалел,
Слезами слабыми политься
В родную грудь... но, Бог терпел,
И нам наказанным велел!
Она к божнице всё молиться
Ходила десять раз на дню:
Без знаний, собственною речью -
Боль говорила богосвечью,
Углу, иконам и огню.

      Прошло два дня. Уже под вечер,
Она с покупками пришла,
И только к дому подошла,
Открыла дверь... из-за угла
Вдруг кто-то... прыг! - схватил за плечи,
Зажал ей рот и в дом втолкнул,
Закрыл замок, и пред Наташей
Зловещий тот же нож блеснул,
И тот же рык раздался страшный!
Мир  какофонией визжал
Прозекторские полонезы;
И заступ плотские порезы
Скребущим лязганьем копал
И прах сердечный засыпал,
И руки, ноги, как протезы,
Дубели в крест, и мозг стонал
На тризне собственного тела,
Биясь о череп, что о гроб;
Литавры ухали озноб,
Виолончель кошмар скрипела,
Бил барабан, ныла валторна,
Все клетки в боль и стыд грызя...
...................................................
...................................................

      Да! потрясённые друзья,
Всё повторилось, также чёрно.

      Вернулся муж - усталый, бранный;
Ел, спал, надолго уходил.
Она ждала.
            Сперва желанный,
Потом... он словно бы корил,
Как голос совести молчащий;
Он рядом был - и тем стыдил.
Брезгливый спазм настоящий,
Казалось ей, его тошнил.

      Наташа часто замолилась,
Шепча как бред: - «За что? Прости!»,
С утра и на ночь всё крестилась.
Во сне её порой трясти
Вдруг, потно, дико начинало.
Даже Кострову странно стало
От необычных перемен
В своей жене, и бизнесмен
Подумал скрытно, грешным делом:
«Уж не свихнулась ли она?».
Но вскоре вновь его жена
Привычной ровностью затлела;
Он успокоился, забыл.
Привёз домой назад Николку.
Через неделю, втихомолку,
В командировку укатил.

      И тут Наташе стало страшно.
Весь дом, опасности тая,
Шептал ей призраком вчерашним:
- «Иди сюда... моя... моя...».
Её пугали ночью звуки,
Малейший шорох, тишина,
Собачий лай из-за окна,
И неожиданные стуки;
Она как будто бы ждала,
Что ужас снова повторится;
Кошмары стали чаще сниться,
А мысли двойственность сожгла.

      И раз, накарканным зазывом,
Злодей опять явился к ней!
Прям в спальне, из ночных теней,
Он из-за шторки выплыл дымом;
В соседней комнате спал сын;
В окошко мутно свет сочился;
Мерзавец, нагл и постыл,
Спокойно к ней в постель свалился...
И ей нельзя, нельзя кричать:
Не дай бог, Коленька проснётся,
Увидит... Нет! молчать, молчать,
Терпеть покорно остаётся.
И, словно чувствуя, тиран
По хамски, так неторопливо,
Уверенно и не трусливо
Гладил ей бёдра, плечи, стан...
Как будто девочку в борделе
Подонок пользовал её...
.............................................
.............................................

       Ну а Наташа? От неё
Вдруг, как-то странно отлетели
И дрожь, и страх, и темнота,
Она наитьем осознала
То: что ей смерть не угрожала!
Он не убьёт, всё колгота;
Всё кончится, чуть-чуть терпенья,
Он, как ненастье, уползёт;
Час потошнит, потом пройдёт;
Просто сатрапное мгновенье.

      Так и случилось, он пропал.
Она лежала долго-долго,
И лунный лучик промокал
С неё дурман болотный волглый.
Потом устало поднялась,
И снова мылась, мылась, мылась...
Струна в душе оборвалась,
Она сама себе дивилась:
Её не жёг постыдный гнев,
Удушье гадко не плескало,
В ней ни один не дрогнул нерв,
И даже... что-то грудь ласкало.

      Так, много, очень много дней,
Поражена сама собою,
Она блуждала меж теней,
Подобная немому вою.
И вот (как есть всегда во всём)
Финал уродливых сношений:
По тяге живописных рвений,
Сентябрьским тёплым, тихим днём,
Она стояла на этюдах.
(Решится долго не могла,
Помня ужасные дела
И видя мир в сплошных иудах,
Но, наконец, превозмогла,
Вновь заблуждала по округе).
Листва хрустящая текла
Пёстро вычерчивая дуги,
И лета бабьего тепло
Прощально рощи целовало,
Кочевья птичьи на крыло
Для дальних странствий поднимало.

      Он подошёл из-за спины,
Играя "финкою" блудливо;
Всё в той же маске; похотливо
Светился взгляд из глубины
Её желтеющих прорезов;
Был молчалив, знать полагал:
Что наперёд команды дал
Насчёт нечистых интересов.
Но, ни он сам, ни жуткий нож,
Художницу не напугали,
И прямодушно прозвучали
Слова спокойные: - «Ну что ж,
До сей поры /как Вас? - не знаю/,
Не скрою: я боялась Вас;
Стыдилась; и вопрос не раз:
"Ну почему не заявляю?" -
Сама себе твердила я;
Сама ж себе и отвечала:
Уж так воспитанна;  и я,
Я верю в доброе начало.
Да, для меня  запрет и грех:
Боль причинить для человека,
Жизнь изломать, чтоб он, калека,
Из-за меня забыл про смех.
Я верю: в каждом по природе
Есть благородство, добрый свет,
И в человеческой породе
Зла абсолютнейшего - нет.
Я Вас прошу: меня услышать;
И мне... меня не унижать.
Если сочувствие в Вас дышит,
То я прошу меня понять:
Я очень глубоко ранима,
Воспитанница чистоты...
Пожалуйста, пройдите мимо,
Оставьте мне мои мечты;
И... навсегда меня забудьте.
Прошу Вас: Человеком будьте!
Иначе... горько говорить,
Вы меня вынудите, право,
На Вас <поймите> заявить.
Не лейте в сердце мне отраву».

      Маньяк, насильник (кто он был?)
Сник, потрясён подобной речью!
Быть может, жгучею картечью
Гнилое сердце прострелил
Ему сам вид моей бедняжки?
Быть может, тронул ту струну?
Но он обмяк, и в тишину
С губ его вздох сорвался тяжкий;
Он повернулся и ушёл,
Безмолвно, как и подошёл.
И больше никогда отныне
К моей скорбящей героине
Злодей уже не приходил.

      Месяц за месяцем пылил,
А сердце думой изнывало;
Наташе что-то не хватало?...
Она иным каким-то взглядом
Смотрела в мир и на себя,
На мужа и на всё что рядом,
Туман крионный в мозг клубя.
Ей было стыдно, безусловно,
Перед Костровым - до причуд;
Она лгала ему, как лгут
Молчаньем; это чувство словно
Терновый шип кололо грудь,
Терзало, злило, изнуряло,
Будто невидимая ртуть
Летучий яд свой испаряла.
Когда он с ней ложился спать,
Она сгорала от позора;
Жгла без конца себя укором:
«Как она смела ревновать
Его когда-то?  если... Боже! -
Сама сейчас черна, как смоль.
Грязь на супружеское ложе...».

      Нелепость, бред, кошмар и боль...
Она запуталась, иссохла.
Поймёте ль вы, читатель мой?
Пусть нравственность сейчас приглохла,
Всё ж посочувствуйте вы той,
Что родилась поздней, чем нужно,
Спутав сословья и века;
Тем более что в чувствах вьюжных,
Как у шпильного петушка,
Нет никого у пташки нашей:
Кому печали лить свои;
Кто посочувствует Наташе,
Если не мы, друзья мои?
          - - -

      Так дни свинцовые влачились
Без облегчения и слёз;
Снега когда-то накрошились,
Зачародействовал мороз,
Тоскливо потекли метели
Стыдяще-нудны и строги,
И одуряюще скрипели
Со всех сторон шаги, шаги...

      Наташа шла из магазина
Мимо Тамаркиных ворот.
Вдруг, скрип калитки, и зовёт
Её торговка: - «Слышь, дивчина!
Зайди в избу, есть разговор».
- «А, Тома, здравствуй! что за дело?».
- «Пойдём. - ведёт её на двор,
В переднюю, силком раздела;
Потом на кухню и за стол:
Салат, икорка, хлеб, бутылка.
- Уж, извиняй, не разносол,
Но чем богаты; вот те вилка».
- «Спасибо! что ты... да зачем?».
- «Давай, закусывай; пить будешь?».
- «Нет, я ж не пью».
     - «Ну, нет проблем,
А я вот выпью .  ...  Мож пригубишь?».
- «Нет, нет, Тамара».
      - «Ну, смотри».
Она из рюмочки хрустальной
В глоток махнула моментально,
Занюхала. – «У-у...  Говори».
- «Что говорить?».
       - «С чего смурная?
Ведь видно - вянешь на глазах».
- «Ох-о, да и сама не знаю...».
- «А беды бабьи - в мужиках;
А? Угадала?... Угадала!
С Саньком что-ль чо-то не лады?».
- «Нет. Я, Тамар, в беду попала».
- «Та-ак..., и сюжетик той беды?».

      И тут усталая простушка
Давай соседке слёзы лить,
Не всё, конечно, - суть, да нить
(Ведь всё равно же, не подушка,
Чтоб ей всю правду говорить).
На что и выдала подружка:
- «Страдаешь, значит? стыд берёт?
А он-то, твой кобель, гульбёт!...
Затем тебя и позвала:
В Москве их с кралей засекла;
Да-да, глаза не разевай!
Причём не раз..., а бог-то дай
Точней припомнить, не соврать,
Раз, может, шесть! ... ну, может, пять?
Мне, как бы, стало любопытно -
<Знаешь меня> - я проследить -
И за тебя опять ж обидно! -
Так удалось установить:
Где эта шмара проживает!
Я выпью водочки ещё...».
- «Не может быть!?...».
                - «Так-то. Гуляет!».
- «Мой Саша? ... Нет, он же крещён,
И мы же в церкви с ним венчались...».
- «Какая церковь?! /церковь-загс/...
Они в Раю-то честных нас -
Того - с горильшами... встречались!».
- «Нет, Тома, может быть не он?
Быть может ты... ну... обозналась?».
- «Я ж говорю: что натыкалась
На них раз пять. Твой охломон».

       Наташа громкими слезами
Сломалась, точно ледоход;
Стирая щёки кулачками,
Как рыбка, открывая рот,
Она ещё не осознала,
Что ей подружка донесла,
Пока что раненно рыдала
Без понимания и зла.

      А Тома бойко продолжала,
Водя рукой по голове:
- «Щас - час и мы с тобой в Москве:
Чтоб ты сама всё увидала!
/ - Васёк, трахому заводи;
Повякай мне! давай иди.../
Твой-то, Наташка, где сейчас?».
- «Так... на работе...»
       - «О, как раз!?
Вот и проверим: вдруг да там?
Пошли, проведаем мадам».
- «Ты что задумала, Тамара?».
- «Приедем на квартиру шмары,
Возьмём за грудь - а ну колись:
Бывал? любовники? плелись?».
- «Ой, нет... да неудобно, Том,
Так вдруг... в чужой ворваться дом».
- "Дом-то он, может, и чужой?,
Да вот мужик-то, ёштать, свой!
Пошли, Васютка уж завёл;
Не бойся ты!, пошли, зовёт».
               
      Они приехали в столицу,
В какой-то двор, в какой-то дом;
Тамарка грозною орлицей
Влетя в подъезд, таща при том,
Как оглушённую, Наташу,
Нашла квартиру, и звонок
Нажала.
             Героиню нашу
Пронзил колючий нервный ток.
- «Кто там?» - раздался женский голос.
- «Вам телеграмма», - делово
Торгашка ей; после чего
Открылась дверь; пестрей чем полоз
Вылезла крашеная miss,
В китайском шёлковом халате...
Тут руки Томки взорвались
И, словно чугунок в ухвате,
В них заболталась голова
Перепугавшейся блондинки;
Возня в неравном поединке;
Ворвались; грозные слова
Из губ суровой амазонки
Сорвались точно приговор:
- «Спокойно, дамочка, без гонки,
Просто у нас к вам разговор...
Вот так... вот умница... спокойно!
Один вопрос:  Саша Костров,
Знаком такой?».
                - «Пустите, больно!».
- «Ты мне давай без дураков!...
Ну, отвечай - он спит с тобою?
Любовник твой? Нет или да?...».
- «Да, да! пусти... Так, иногда;
Не ласканный мужик женою,
Вот и пристроился ко мне;
А мне-то что?- я холостая...».

      - «Ну вот, подружка дорогая,
Кому ты верность в тишине
Хранишь, коришься, изнываешь;
О,ба! взгляни-ка на трюмо:
Вот это фото... во, дерьмо!
Факт на лицо. Теперь вникаешь? -
Тамарка к зеркалу пошла
Где фотография лежала;
На ней: в объятиях держала
Кострова, и цветком цвела,
Его любовница-злодейка. -
-Яркий вещдок: прелюбодейка
Поймала Саню в сети зла!».
И фотографию взяла
И сунула в карман Наташе.

      Гемера раненная наша,
До сей поры в недвижном шоке,
Как флаг прожжённый на флагштоке,
Тихо сползавшая по стенке,
Обняв дрожащие коленки,
Вдруг взвыла; выскочила вон,
И по подъезду жуткий стон
Разнёсся, стёкла сотрясая,
И в двери, как в сердца, стуча...
Она, к машине подбегая,
Упала, плача и крича,
И кулаками снег забила,
Заизвивалась, затряслась,
Лицо бессильно уронила
В холодную, сырую грязь...
И полоснул, дома пугая,
Отчаянный, истошный крик
Морозный воздух, и проник
Прохожим в души, разрывая
На части их своей бедой,
Надломом, скорбью и утратой;
И каждый вздрогнул виновато
Ужасной болью ледяной...

      Тамарка выскочила следом;
Наташи тело подняла,
В машину спешно занесла,
Не отряхая, прям со снегом;
Приказно кинула: - «Домой».
И Вася, побледнев в испуге,
Помчал, как гонщик удалой,
Ревя движком на пол-округи.
             -

       Мне слов не будет описать
Контузию моей касатки,
То состоянье, как в припадке,
С каким, безумице подстать,
Она, шатаясь, в дом вбежала.
Сын что-то глухо говорил;
Разделась, Коленьку прижала:
- «А папа что не приходил?».
- «Нет».
    Она снова, вдруг, оделась,
- «Ты поиграй пока один,
Я ненадолго».
              Завертелась
Перед глазами пляска льдин...
Она брела в фонарной стыни
Пустой улчонкой, никуда,
Роняя слёз невольный иней
В бреду ревнивого стыда.
Читатель, если вам случалось
Встречать лунатиков когда,
Представить сможете тогда:
Как шла Наташа и качалась;
И то роение в мозгу,
Супраментальное броженье,
Назвать я « мысли» - не могу,
Вам здесь нужно воображенье,
Чтобы понять и уловить:
Как, чем  она соображала,
И чем решенье принимала.
Как паучиха ловчью нить,
Ни ею стканной паутины,
Держала, ощущая в ней,
Добычи, пойманной на клей,
Агонию и пульс кончины.
Обидно стало ей за то,
Как, жертвой став, себя корила,            
За грязь невольную стыдила
Ложась в постель; за стыд пустой,
Что изнывала, убивалась...
И перед кем? - похотником ,
Перед изменщиком!
                Вдруг жалость
К самой себе, как снежный ком,
Стала расти летучим грузом,
В душевных скалах шумно мчась,
С размаху врезалась - дробясь
В фонтан, пургу, буран кургузый...
Всё разлетелось, расплылось,
В тщету утраты превратилось;
Вдруг, пониманием прикрылось;
Огнём прощения зажглось
И крест возник, веля смириться;
Но ветер мести налетел,
Крест заскрипел, начал крениться...
Стал ветряком и завертел
Гордыни вихри, рассыпая
Непримерения муку;
И стая коршунов рябая
Плыла на мёртвую тоску,
И гарь растления подула;
Гроза войны рванула свод;
Осенний слёзный хоровод
Разрыва пропасть полоснула;
И всё смешалось - цвет и звук,
Все чувства, импульсы и стоны...
И трубы мраком похоронным
Рёв страшных, роковых разлук
Словно команду затянули,
В клубок мотая глас ума;
И путы Гипноса стянули,
Пленив решеньем, как тюрьма,
И слово, жутким приговором,
Во весь упавший небосвод,
Приказом высеклось пред взором
И вбилось в слух глухой: Р а з в о д.

       Она пришла домой так поздно,
Как за совместные года
Не приходила никогда.
Костров, взволнованно и грозно,
С порога задал ей вопрос:
- «Ты где была? я чуть ни спятил!».
Наташа тихо и без слёз
Оборвала: - «Довольно. Хватит».
Достала фото из кармана,
Небрежно мужу подала:
- «Решение я приняла:
Иди к союзнице обмана!
А я, с сегодняшнего дня,
С тобой жить вместе не желаю.
Ты больно оскорбил меня,
И... уходи. Я не прощаю.
Как разведёмся(?) - мы решим,
Но разведёмся - это твёрдо».
 
      Кострова нервный тик прошил!
- «Ты... это... кто со мной за морда?
Я не пойму... Ты шутишь... Кто?
Бр-р-р... бред; да я её не знаю!
Я ничего не понимаю,
Откуда это?! Чёрт, за что?...».
Он скрыпнул вздохом обречённым,
Как отслуживший истукан,
И замер, с дикостью цыган
Перед бураном в поле чёрном.
Наташа в комнату пошла
Глуха, слепа и непреклонна.

      Из дома грустно, без поклона,
Безмолвно Гестия ушла.

      Сюрпризы Мойр окоянных,
Замкнув в манежное кольцо
Бег мыслей буйно-покоянных,
Нас подстригают под глупцов.
Мы все на клетках пешки-турки!
Как деревянные фигурки,
Нас Шахматист зажав в руке
Таскает скучно по доске;
То нами бьют, то нас срубают;
И что за партию играют?
Кто наш король? каков наш цвет?
Нам шах, иль мат? - для нас секрет.
Забавны тихие капризы,
Непредсказуемой Судьбы:
То блеск дворца, то гарь избы,
То власяницы вши, то ризы,
То иждивенцев пьющий гимн,
То клевета вчерашних близких,
То грязь под башмаком благим,
То танцы на паркетах склизких;
То на любовь презренный лёд,
То бред любви от незаметных;
То блеск рубина не поёт,
То маловато щец безхлебных,
То дёгтемазы, то подлизы,
То палачи, а то рабы...
Флюгарки ветреной Судьбы
Забавны девичьи капризы.
На этом я, мой собеседник,
Закончу гнусную главу.
Как будто бы маклак-посредник
По этим строчкам я плыву.
Дела Костровых дослагаю
Я вам чуть позже - по весне.
Золу усталости во сне
И лености повымываю.
Чего и вам, друзья, желаю:
В целебной отдыха волне
Налейтесь бодростью до края.
      

  ГЛАВА    СЕДЬМАЯ

 
      Зима в тот год была лабильной:
То лютый холод, то капель;
Ужасно длинной, снегобильной.
Но, как всегда, пришёл апрель.
Чем-то похож на колумбарий,
Из снега город выплывал;
Цивилизации гербарий
В весну миазмы испарял.
Вот стало солнышко теплее,
Желтее, выше; дни длиннее;
Стекли, расплавившись, сосульки,
На лавки выползли бабульки,
Девчушки «классы» расчертили,
Футбол мальчишки покатили,
И дворник в раж заматерился;
Пейзаж заметно оживился;
Придали живости натуре
На плюсовой температуре
Везде расплёсканные лужи,
Ручьи, где шире, а где уже,
Бардак, таившийся под снегом,
Земля с молоденьким побегом;
А также - что ценней для взгляда -
Сменились женские наряды,
Дав как бы робкие сигналы:
Что потепление настало.
Ах, сей период возбужденья!
Кому он кровь ни волновал?
Сердец, желаний, взоров шквал
И чувств растопленных броженье;
Кокетливый прелестный пол,
Мирволя долго зимней власти,
Устав таить под мехом части
Страстей, внимания и сласти,
Зажёг куражный ореол;
И, как расстрига осмелевший,
Из женских тел под кисиёй,
Мураль под солнечной струёй
Апрель, художник обомлевший,
Писал кистями озорства
На полотне нагретых улиц,
Живой палитрой естества,
Что вдохновеннейший безумец.
Весна! В рабах такой причины
Все кобели, коты, мужчины
Враз инстинктивно сдуревают,
И беспощадно изнывают
Под властью мощного закона,
Ни Архимеда, ни Ньютона,
А так сказать, продленья рода:
Ну что поделаешь? - Природа!
И никому в законы эти
Вмешаться право не дано.

      Вот так и мне в моём сюжете
Прескромненько отведено,
По криптографии канона,
Место рассказчика, увы!
Ах, мой читатель, знали б вы
С каким я прессом многотонным
На горьком сердце и пере
Развод Костровых излагаю.
(С того так долго и блуждаю
В весенней этой мишуре)
Как мне когда-то было зудно
Наташу с Сашею сводить,
Также теперь их разводить
Молохно, тягостно и трудно.
Хотел сначала описать
Подробно я их расставанье,
Но нет ни сил, и ни желанья,
Так что придётся вам принять
Весьма солидную лакуну
На этом месте;  да, друзья.
Хотя коротенькую я
Всё же приписочку подсуну:

      Супруга, как и обещала,
Подала сразу на развод.
Саша, "как полный идиот",
- «Не правда, ложь», - кричал сначала,
Потом выспрашивал, просил
Сказать: - «кто так его подставил?»,
И требовал, и точки ставил,
И аргументы приводил.
Но всё напрасно.
               И Наташа,
Совсем, не слушала его:
Как крепость, героиня наша
Менять решенья своего
Упрямо, твёрдо не желала;
Брезгливо прочь его гнала,
В переговоры не вступала,
И Александра довела!
Он психанул в гордыне ярой,
Сказал ей: - «дурра», - и ушёл.
Жилище временно обрёл
В обшарпанной каморке старой,
Что рядом с офисом его,
За стенкой <в планы> пустовала.
Чета решенья ожидала
Суда; (хотя и ничего
Оно, по сути, не меняло).
                - - -

      В предгрозовой тот промежуток
Наташу мучил разнобой:
То гнев позора, дик и жуток,
Душил ревнивою волной;
То материнская забота,
Что нужен Коленьке отец,
Спекала соки в варенец -
И шёпот божьего полёта
Ей навевал: «прости, смирись!»;
Но снова ёрники вились,
Плеская битумным кипеньем
Обиду, гордость и смятенье;
Требуя мести, представал
Мечты залапанный кристалл;
Градирней грудь, паря туман,
Изъела солью взор до ран;
И предненастный разноцвет
Плясал, фырчал - тая ответ.
Так грозовые облака
В удушье, дуясь и потея,
Трясутся грязной бумазеей,
Не проливая дождь никак
На задыхающийся в муках,
Притихший пугано простор;
И солнце, думникам в укор,
Устав терзаться в их докуках,
Раздвинет рохлей, стрельнет луч,
Но те от света не светлеют,
А, вспыхнув краешками круч,
Рычат от злости и чернеют;
Наташа долго билась в кровь
Сама с собой на поле сердца:
Бранились ревность и любовь,
Нектара сладость - горечь перца.

      Но раз поехала в Москву
И тут на улице, случайно,
Она увидела печально,
Как сон кошмарный на яву:
Костров шагал под ручку с дамой.
Он улыбался(!), а она -
Эрида  вплывшая из сна -
Его всё тискала упрямо!
Быстрее мысли, как порыв,
Наташа встала перед ними,
И острый взгляд в красотку впив,
Покрылась пятнами густыми.
Немая сцена! Давка глаз,
Страшнее ругани и драки!
Огонь и лёд сошлись во мраке!
Фемиды меч, и Коры глас!
( Или как модно щас - атас!)
Встреча решила все сомненья.
И вскоре суд чету развёл.
Костров, без ссор и разделенья,
"Взял чемоданчик" и ушёл,
Верней уехал на машине
<Машину - мужу, дом - жене>.

      Вот так героя с героиней
Застали мы в этой весне.
                - - -

      А что ж за странная красотка
Кострова за руку вела?
Вы догадались. То была
Наша охотница-кокотка.
Через двенадцать долгих лет
Победу празднует Елена!
А всё случилось, проще нет:

      Изгнанник наш свободно-пленный,
Обижен, горд, упрям и зол
Сначала ждал со злостью сплинной:
Когда жена придёт с повинной -
Просить, чтоб муж домой пришёл.
Тянулись нервные недели,
А глупая жена не шла!
Здесь "кто - кого" пошли дела
В амбициозной канители.
Но вскоре кончился запал
И этой стадии расхода;
Гордый борец в унынье впал
От неизвестности исхода.
Трясинней и страшнее нет
Чем тупость тихого упрямства:
Обидой гнутый вензель чванства,
Коварный гибельный рассвет.
Затем, как узник одиночки,
Он стал расплывчато скучать;
Невольно гладкие чулочки
На женских ножках замечать;
Поплыл корабликом по луже -
По кругу, тычась в берега.
Потом пугливее и туже
На лбу стал чувствовать рога.
В жилетку плакаться Фортуне,
Читать претензии Судьбе,
И, наконец, как бриг в лагуне,
Задрейфовал в самом себе.

      Мы в абулии отверженья
Воспоминаньями грешим,
И, сразу вслед саможаленью,
Достать из памяти спешим
Всех тех, кто с нами был приветлив,
Кто нас ценил и обожал,
Жалел, любил и понимал,
И даже льстил и был кокетлив.
Стихийно брошенные в муки,
В аквамариновой глуши,
От пут, ненужности и скуки,
Вдруг, с тихой скорбию души
Мы ценим всё, что оттолкнули
Когда-то: ласку и добро
И риз душевных серебро,
Любовь, что варварски пихнули...

      Так и Костровский остракизм
Объяла томно Мнемосина,
Крезотно прошлого картины
Влились в гниющий аутизм;
Он, что прозревший греховник,
(Мы все, когда прижмёт, святые)
Вдруг, вспомнил, как в жару родник,
Елену, годы молодые -
С такой любовною  тоской,
Что чуть слезами не зашёлся.
И с преклонённой головой
К подруге юности приплёлся.

      О том, как сцапала тигрица
Свою добычу, вам, друзья,
Повествовать и флейтой литься,
Излишне - так считаю я;
Всё, что мечталось из ненастья 
За эти долгие года:
Цветной стеклярус сладострастья,
Салют достигнутого счастья -
Представите вы без труда;
А потому интимность встречи
Тактично пролистнём без речи,
Предав понятной тишине
Трюизм тел наедине.

      Потом, вы знаете, Наталья
Их повстречала и <атас>;
Потом развод...
                Но тут деталька
Одна интересует нас:
Елена временно Кострова
Просила к ней не приходить:
Мол, надо по делам отбыть;
И в виду третьего, другого -
«Пока что, в общем, разводись,
А уж потом переберёшься».
Ну что ж, Кострову эта слизь -
В коммерции "крутая" жизнь -
Весьма знакома: в ней крутись -
От дел никак не отмахнёшься;
Тем паче, надо самому
В делах бы тоже разобраться.
На том герою моему
Пришлось покудова убраться.

             *
      Так что ж у нашей Артемиды
За неотложные дела? -
Теперь, когда за все обиды
Она такой реванш взяла!,
Когда за муки и лишенья
В упрямо пройденном пути,
За всё её долготерпенье,
Ей удалось приобрести
Бесценно-давнюю потерю,
Цель в годы слёзные ценой
(Во что я сам, читатель мой,
Пока ещё туманно верю),
Вдруг, так рискованно и твёрдо
Сказать - «покамест погуляй»?
Уж не отцвёл ли в сердце гордом
Безумный юношеский май?
Конечно, нет.
              Моя Елена
Больна любовью навсегда!
А уж теперь как никогда
Играет кровь медовой пеной;
В ней всё до кончиков волос
Налито счастьем и страстями,
Но радостный и чистый плёс,
Как будто браконьер сетями,
Евгений Палыч затонил;
Вот та весомая причина:
Гроза, ненастье и кручина,
Швартовы, якорь, вязкий ил.

      На хрустком кожаном диване
Она в раздумиях сидит;
Кран капает минорно в ванне
И тишь табачную бомбит;
Порою с нервами кидает
Размытый взгляд на циферблат:
Сегодня ночь его услад,
И стрелка мерзко подползает
К черте дурного tet a tet,
Который вдруг настолько чётко
Принял брезгливо чёрный цвет,
И мозг кольнул сапожной щёткой;
Стальной, цепной, кандальный груз!
Вчерашний щедрый содержатель -
Сегодня ненавистный туз,
Тиран, могучий надзиратель,
Кащей всесильный, хищный зверь,
Дракон, опутавший бедняжку;
Ах, как не нужен он теперь -
Блудливый, властный старикашка,
Опустошённый кошелёк,
Отдавший больше, чем он знает:
Влюблённый этот простачок,
Он даже не подозревает -
Какой практичный, ясный ум
В холодной голове подружки!
И цифру тех гигантских сумм,
Которые она втихушку
У чудо-папеньки "любя",
Без мук терзающих...
                Ох, Лена!
Как мне печально, откровенно,
И неприятно про тебя
Писать испорченные строчки...
Вилять и кашлять, ставить точки...
И обречённо признавать:
Что время властно всё менять!
Есть в человеческом сознанье
Какой-то «фильтр отмыванья»,
И память нежно лакирует,
И серебрит, и полирует
Любимых образов иконы,
ДарИт наперсникам черты
Такой кристальной чистоты! -
Что поневоле бьёшь поклоны
Перед прелестным ангелком;
Так иллюзорно восклицаешь:
- «Вот человек был!», - и потом
Другим его не представляешь;
Да, давний образ развенчать
Так тяжело, обидно, больно...
Времени горькую печать
Мы не желаем замечать -
И лжём себе непроизвольно.

      Звонок, как выстрел, прогремел,
Достав Елену из раздумий;
Вощёный, с благовоньем мумий,
Евгений Павлович влетел,
Рассыпался на комплименты,
Цветы и поцелуи рук;
Потом, в постойке постамента
Изрёк квадратно-хрусткий звук:
- «Леночка, лапонька моя!
Нам надлежит с тобой поехать:
Банкетик скромный; так... друзья
Справляют что-то; хоть потеха,
Но я был вежливо зазван...
И у меня там будет встреча».
Лена подумала: «Болван,-
Не слушая слащавой речи, -
- Чтоб ты, со всей своей ордой,
В бездонный омут провалился...».
Вдруг, взор пантеры засветился
Коварной лунною искрой...
       
      Вечер, упавший альмандином,
Лизнул хребты семи холмов.
Вход ресторана, с исполином
В ливрее с блеском галунов,
Скрипел стеклянными дверями,
Дрожа провалом и огнём,
Глотал входящих в рот-проём,
Согнув швейцара в пополаме.
Прострелы галогенных фар
Всё прибывавших "иномарок",
Ощупав мутный тротуар,
Вставали в ряд. Душист и марок
Бродил витками полумрак,
Смесь примулы и бензогари;
Тёмно-искрящийся альпак
Пейзажа, как мираж в Сахаре,
Качался в токе тёплых струй
С асфальта в космос уходящих;
Апомиксис картин и струн
Калейдоскопил сном скорбящих.
Шикарных толп цветной прилив
Вплывал в готовность заведенья:
Холён, блистателен, ленив,
Искусственен до омертвенья.

      Басил и цокал мрамор серый,
Лоснясь под люстрами, как кот;
Лавсаны, кожа и махеры,
Шелка, парча и коверкот,
Костюмы, платья, маски, глянцы,
Меха, металлы, жемчуга,
Колье, салаты, померанцы,
Помада, запонки, рога,
Табачный дым, уколы взглядов,
Певцы, певицы, трескотня,
Балет, круженье маскарадов,
Кроссовки, туфли, суетня,
Посуды звон, улыбок яды,
Торты, бокалы, опий, муть,
Салфетки, девочки, разлады,
Ликёр, коньяк, лобзаний ртуть,
Кривлянья, сёмга, музыканты,
Вино, косметика, цветы,
Стволы под нос официантам,
Алмазы, кровь, с жаргоном рты,
Стриптиз, голубизна, "мартини",
Веселье, встречи по делам,
Разборки-мир, бикини-мини,
В закусках сон, звонки, бедлам,
Тупая умность, рексы, тёлки,
Огни, шампанское, - "ура",
Угар, безумье, кривотолки,
Объятья, ром, удар-дыра,
Обмены дамами, часами,
Изыск, цыплята, кореша,
Цыгане, фрукты, бой глазами,
МильционЭры, анаша,
Попы, кресты, Мать, мать и мать,
Ну и Отец / на всякий случай /,
Валюта, сплин, "подать-убрать",
Отдельно, парами и кучей,
Роенье, роскошь, грязь, миазм,
Спиртного список на пол-книжки,
Англоязыческий маразм,
Козе баян, очки мартышке,
И вакханалии и бред,
И карусель и мешанина,
И тьма и гам и полусвет,
И чёрт и бог, и вся скотина,
Гадюшник , улей и музей,
Химера, ферма и искусство,
Друзья врагов, враги друзей,
И всё полно, и пусто-пусто...

      Евгений Палыч, под хмельком,
На зов Елены покорился:
Сокрыт от глаз, половичком
Перед царицею стелился;
Елена, с болью и хандрой,
На лоб приложив театрально
Ладошку тыльной стороной,
Сказала, вяло и печально:
- «Евгений, ах, я не могу:
Устала, так в виски стреляет!
Поедем милый».
               - «Угу-гу...
Как королева пожелает...
Я... повинуюсь... Что с тобой?
Да ты и вправду не здорова!».
- «Ах, папочка, быстрей домой».
- «Уже уходим. Всё. Готово».

      Они поехали домой.
Встав поутру, Елена наша,
Капризно, через «ай» и «ой»,
Жеманно молвила папаше:
- «Евгений, что-то я совсем
Раскисла так... так расхворалась;
И ностальгия между тем:
По дому сильно исскучалась!
Поедем, я тебя прошу -
Хочу пройтись местами детства;
И на могилки там схожу:
Мне как бальзам, как чудо-средство
Поможет скуку разогнать,
И полегчает, непременно».
- «А далеко ль, позволь узнать,
До дому ехать?».
                - «Ну, примерно...
Два с половиной - три часа».
- «Так. А надолго?».
     - «На денёчек».
- «Что ж, если на день, мой цветочек,
Пожалуй, можно».
                - «Ты и сам
Чуть отдохнёшь и освежишься;
Погода прелесть; а места! -
Увидишь раз – заворожишься».
- «Уговорила».
                - «Если так,
Тогда сейчас же соберёмся;
Ты - пассажир, я - за рулём».
- «Нет возражений. А вернёмся,
Я...»
        - «Будешь милым королём ...»
                - - -

      В цвету и солнце день сапфирный
На Подмосковье наплывал,
И воздух восковой просфирно
На клей листочков налипал.
Муаровые пухли дали,
Как вымя пенным молоком.
Вилась дорога полозком,
Цветные полосы мелькали;
Утюжил тёплый "мерседес"
Тесьму асфальта парового,
Что упирался в грудь небес
С разбегу многоверстового.
Елена, в полик вжав педаль,
Сосредоточенно курила.
Евгений Палыча сморило -
Он спал. Тонюсенькая сталь
Автомобиля, проминаясь,
Дрожала в давке скоростной,
Унылым воем изливаясь
В поток упругий ветровой.
До Городка не доезжая,
Моя красавица смурная
На тряский грейдер, меж полей,
Свернула. Прямо перед ней
Сверкала роща изумрудом,
Бугры косматились верблюдом,
Колки водили хоровод;
Вот вправо - колеи отвод.
Елена медленно съезжает
На разухабистый путёк,
Бедняжка "мерс" ревёт, чихает,
И по-пластунски рвёт пупок;
Меж грязи бежевой и травки
Зеркалят лужицы, слепя,
Свистят встревоженные славки,
Хрустит металл, о грунт скребя.
Дорога стала чуть приличней.
Посадку мягко обогнув,
Капот в хвою сосёнок ткнув,
Елена встала. Непривычно
И оглушающе приятно
Коснулась тела тишина,
Покоя тёплая волна
Давнула массажёром ватным.

      Минуту молча покурив,
Елена вышла из машины.
Евгений Палыч, дверь открыв,
Смотрел потерянно на шины,
Как будто средь земных красот
Протектор был ему занятней;
Он позевал, похлопав рот,
Поправил галстук, аккуратней
Чем у больного швы хирург,
И тоже вышел на просторы.
- «На днях поеду в Оренбург,
На родину, вот где для взора
Раздолье: ширь, степная голь! -
Сказал он, подойдя к Елене. -
- Недельки на две, может мене?
Буду скучать! прям в рану соль!».
- «А я вот здесь родилась, - слёзно
Шепнула Лена, как себе, -
- Пойдём, я покажу тебе
Чудо природы! Я серьёзно.
Вон там у ивы, за ручьём,
Колодец вещий есть, бездонный...».
Они пошли.
           Ручей стозвонный
На струйном языке своём
Искрил мелодию прохлады.
Кричал скворец, пахло хвоёй.
Косматых тучек дымный рой
Напал, как волки из засады,
На солнцерунную овцу:
Похоже, дождик собирался.
Магнитя жёлтую пыльцу,
Колодец кремнево плескался
И презагадочно манил
Чувствительной в нём глубиною.
Елена брызнула водою
И омут гулко забурлил...
- «Евгений, подойди. Давай:
Сейчас задашь ключу вопросы.
Склонись; на корточки вставай.
Сначала вызовешь к допросу
Колодца дух! - как он придёт,
Эхо тебе твоё вернёт,
Будешь пытать: и он расскажет,
А повезёт, так и покажет!».
- «Ой, Лен, да это ерунда...»
- «Не спорь со мной, вставай сюда».
- «Ну, хорошо, не спорю, ладно.
Встал. Наклонился. Как прохладно!
Теперь что делать?»
    - «Покричи;
Потом послушай, помолчи;
А как послушаешь, опять...».
- «И долго это мне кричать?».
- «Пока не отзовётся дух».
Евгений Палыч : - «У-у-у-ух...».
Гладь задрожала, поплыла,
Бездонность смачно крик втянула,
Рябь огонёчками пошла,
И влагой стылою подуло.
Старик напряг невольно слух,
Внимая серое броженье.
Прошли круги...
                В воде, как Дух!,
Он вдруг увидел отраженье:
Над ним с воинственным челом,
Булыжник серый поднимая,
Глазами жёлтыми сверкая,
Гекатою в порыве злом,
Его любимая нависла! ...
Он трепыхнуться не успел,
Как, с шумным выдохом и свистом,
Камень в затылок прилетел!
Боль, искры, ток; он слабо крикнул,
Змеисто спину изогнул;
Вишнёвый сок из темя брызнул...
Без жизни в омут он нырнул.
Плеснулась пена смертным эхом,
Водоворот разинул пасть;
Бурунчики холодным смехом,
Словно мешухи пьяной страсть,
Заклокотали пузырями,
Кружа расплывшуюся кровь;
И вырвалась, шипя струями,
Русалок  вечная любовь.
Всё смолкло.
              Небо исказилось.
Простыла птиц лихая трель.
В авторитетную постель
Тишь гробовая закатилась.

      Елена с каменным лицом,
И камнем страшно обагрённым,
Прочла помин над мертвецом.
И без эмоций, жестом томным
Швырнула роковой снаряд
За жертвой вслед,
                удар разбился.
Шарахнул молнии разряд,
Гром грянул, ливень забесился;
Заполоскалась хлёстко муть
В на литом смертию пространстве
И в цинко-креповом убранстве
Округу захлестнула жуть.

      Прошиб Елену токов сноп,
Она невольно задрожала,
И вскинув руки, сквозь озноб,
В потоп небесный прокричала:
- «Прости, о, Господи, прости!
Любовь грехами покупаю ...».

      Свирепый грохот прокатил
Дугой от края и до края.
            

      Дорогу в жижу развезло;
Машина вязла, буксовала.
Ненастье к ночи унесло.
Лена кошмарно ночевала
У места чёрных дел своих;
Дрожала, дико просыпалась;
Во тьме ей виделся старик;
Она белела и боялась;
Но страхи логикой гнала;
Терпела; мёрзла и курила.

      К полудню почву подсушило,
Она до трассы доползла.
Домой заехала, сходила
Могилкам совесть пролила,
Цветов и хлеба положила,
Холмы немножко прибрала.

      И понеслась свободной птицей,
Сметая волей с сердца пыль,
К любви, к Кострову, насладиться
Мечтою, превращённой в быль.

             - - - - - - - - -

      Искали Брома очень долго.
Но Лену тени обошли,
К ней подозренья не вели
(О ней никто не знал-то толком).
Костров пришёл к ней насовсем;
Они сходили расписались.
Но, как событья развивались,
Об этом я вам надоем
Уже в другой главе, читатель,
И в части - и в другом году.

      Пока же, дальных лир вниматель,
Я их послушаю пойду.
Поэту вредно, очень вредно,
Подолгу чахнуть над письмом,
На голом вдохновенье бледном
Мелькает проза под пером.
Нужны природы созерцанья
И впечатлений свежий клад,
Благой энергии заряд,
Искристый ветер мирозданья.
Прогресса ядами отравлен
Наш день и стрессами прошит,
Цивилизацией задавлен;
Как сиволапый сибарит;
На синтетических консервах,
Что изготовлены для глаз,
На скоростях, боязнях, нервах
Мы существуем средь пластмасс,
Невосполнимо вымывая
Из душ с природою родство,
На имитацию меняя
Оригинала естество.
Но благо, в нашем поколенье
Ещё застали мы, друзья,
Не истреблённые творенья
Природы-матушки! - и я,
Поскольку выпало мне Счастье
Жить возле девственных лесов,
Схожу на их могучий зов:
Налить врачебное участье
В свой закопчённый организм,
Внять этот дикий архаизм,
Да порыбачить, да с дымочком
Поесть ушицы с костерочка!
Пока, друзья мои, пока,
Я с вами встречусь очень скоро.
Дай всем нам Бог: до той Авроры
Дожить! Вот вам моя рука.               


 
        ЧАСТЬ        ТРЕТЬЯ


                Две жизни в нас до гроба есть,
   Есть грозный дух: он чужд уму;
   Любовь, надежда, скорбь и месть:
   Всё, всё подвержено ему.
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
   Об чём страдал, что я любил,
   Всё мне заменится мечтой.
    
   М.Ю.Лермонтов


     ГЛАВА       ВОСЬМАЯ

      Обман - вот плата за обман.
Тьма светлая - за тёмным светом.
Всё не достигшее ума -
Живёт и действует при этом.
Мы все течём сквозь апейрон
По нечувствительным теченьям,
И Мойры пишут нам канон
За нашим слухом, нашим зреньем.
Я не адепт фатальных сил,
Судьбы рабом стать не взываю.
Как все, я тоже уважаю:
Кто, жизнью жертвуя, торил
Дорогу к знаньям Человека,
Творил искусство и века,
В планету вписан как строка
В светогодах, умах, парсеках.
Я преклоняюсь перед теми,
Кто счастью музу предпочёл,
Собою жертвуя, прочёл
Крупицу истины в поэме:
Неочарованным глупцам,
Неблагодарным гордецам,
И современникам презревшим,
И праправнукам не прозревшим,
Всем нам, вкушающим творенья
Без памяти и поклоненья.
Что ж до меня, то я не чаю
Что на века роман слагаю,
Моё шутёмное творенье,
Быть может, сгинет за мгновенье,
И даже не увидит свет...
А жизнь прошла; а жизни нет.
Я поменял без сожаленья
Её на стихосотворенья.
И как умел, так и ваял.
А как? зачем? ... и сам не знаю.
Но годы в строчки закопал,
Оценку ж им я не познаю.
Но всё, я думаю, вернее
Чем утопить лета в вине,
Иль деньги собирать дурея,
Позорно в женской пасть войне,
Или политиком безмозглым
Народы в «Счастье» заводить,
Иль детям грёзы мастерить
И сгинуть одиноко-волглым.
Уж лучше пусть надежда строк
В чердачной пыли хоронится,
И, может быть, ещё случится:
Из рифм проклюнется росток.

      Но я, друзья мои, был счастлив
Парить на крыльях ваших душ!
Что взор ваш был ко мне участлив:
И уже это - щедрый куш,
За это стоит, откровенно,
Отдать полжизни - как пустяк!
А затесаться меж нетленных?  -
Давно рассветом смыло в мрак.
И я в страдальческую юность
Хотел, не скрою, на Парнас,
Но, толь нас студит жизни лунность?,
Толь опыт отрезвляет нас?:
Я наказал свои желанья,
Вериги скромности надев.
Куда приду я, песню спев? -
Мне всё равно. И вот признанье.

      Да, Жизнь, как бабушка с авоськой,
Бредёт, привыкшая брести,
В нас покупая, как в киосках,
Года..., чтоб скупо унести
В свою далёкую избушку,
А может терем, иль шалаш? ...
И в нашей лавочке старушка
Купила пару лет; и наш
Роман состарился немножко.
Костровых новая семья
Пополнилась - сынок Антошка!
Чем беспредельно счастлив я.
Ведь чтоб с героями моими
Не сотворил сценарий лет,
А дети - это Божий свет
И не возрадоваться ими
(Вы согласитесь, мой читатель?),
Нам просто права не дано:
"Плодитесь" - повелел Создатель,
Его ослушаться грешно.

      Костров сначала в гордой пене
Терзался мерзкой клеветой;
Частенько сетовал Елене:
Как кто-то чёрной пустотой,
Враньём чудовищным /зачем-то?/,
Разбил каркас семейных уз;
Но видя: что тяжёлый груз
Супруге новой эта рента -
О первом браке плач внимать -
Он замолчал.
               "Слащёной кашей"
Всё Колю вспоминал с Наташей,
А вскоре начал тосковать;
Обиды временем обмыло
И голос крови стал сильней;
С Антоном зов зазвал больней,
Душа тягучая заныла,
И он не выдержал - пошёл.
Наташа, нехотя, пустила:
В ней ревность женская бурлила,
И материнских чувств котёл...
Отныне так и покатилось:
Чужой роднёй, подарок - милость,
Коряво, склеенно и ряжно,
Рудиментарно и натяжно.
Так в осень рдеет сквозь печаль
Очаровашкой "бабье лето",
Так на глубокий абиссаль
Ныряет дерзкий лучик света,
Или в могильном феврале
Птенцы клестов проклюнут стужу
И жизнь врывается наружу
Как нимб надежды в стылой мгле.

      Душа, душа - клубок вопросов;
Надежда - уши на локтях;
Решенье - путь ночной в торосах;
Награда - мёртвый альманах.

      Ещё Елена не окрепла,
Малыш головку не держал,
Рок кашлянул горючим пеплом
И когти бритвенные  сжал:
Костров на лоджии верёвку,
Сушить пелёнки, закреплял;
Встал на перила, взял бечёвку,
Скользнул, опору потерял...
Забалансировал... сорвался!
И обречённый, жуткий крик
Полёта страшного раздался,
Хрустящий треск кусты остриг,
И хлопнул глухо стук о землю,
Минув четыре этажа,
Валялось тело, чуть дрожа,
Ладоней Гелия не внемля.
..................................................
..................................................

      Он поступил под власть врачей.
Надолго.<Сломан позвоночник>.
И приговор, как бой полночный,
Чела Аидова мрачней:
Лежать прикованным к постели.
Калека. Паралич. Урод.
Рванули в клочья мир метели,
Отчаянье сронило свод -
Он рухнул тяжестью чугунной,
В Бессилье сплющив бытиё.
Под вой Зловещности подбубный
Даже брезгливо вороньё
Прочь улетели, насмехаясь
Над жизнью сложенной во гроб.

      И друг мой, сам себя чураясь,
Противный, жалкий, как микроб,
Собрав всю волю и терпенье -
Крепился.
           Что ещё он мог?
Что есть страшней, чем бездвиженье,
Когда бревном, без рук, без ног,
Лежишь заботами чужими,
Платя фекальями за труд,
Обуза няньке в пот, в изнуд;
Паразитическое имя.
И это знать и видеть: стыд,
Стенанья, мука, угрызенья;
И нет спасенья; инвалид;
Поборник пищи и презренья.
И ты не можешь ничего...

      А впрочем, кто сказал такое?
Дикуль! героя моего
Лишил смиренного покоя:
Он, прочитав его, воспрял
И загорелся исцеленьем;
Безумной верой воссиял;
С таким глухим остервененьем
Решил он встать и вновь ходить,
С таким упорством фанатичным,
Что мог бы весь Олимп античный
Своим стремленьем восхитить.
 
      А вот Елена... ох, Елена,
Моя нетленная краса,
Волнующая Мельпомена,
Вновь грозовые небеса
Метнули кару огневую
В твой заболоченный родник,
Вновь тебя залил слёзный крик,
Слив яды в радость ключевую:
Что, как насмешка, коротка,
Гремушкой хрупкой отгремела
И даже толком не успела
Дать насладиться ей слегка.
В каких трудах жена и мать
При двух беспомощных любимых,
При двух... (ох, как бы и назвать?
Два существа?... цветка куртинных?...),
В заботах и делах рутинных,
В бессонных сутках - длинных, длинных,
Не существует, не живёт,
А просто любит, ласку льёт,
ДарИт заботу и тепло,
Устало плачет и светло,
Томится зудом нежных слов,
И гонит безнадёжность снов,
И ноги ноющие мнёт,
И сердце глупенькое трёт,
И тлеет в массе огоньков,
И чистит ржавчину оков,
И во всех чувствах, сразу враз,
Уже не промокает глаз... -
Вы, мой читатель дорогой,
Печально можете представить;
Отчёт унылою строкой
Я не возьмусь вам предоставить,
Лишь перед Гестией моею
Тихонько поклонюсь главой,
Пусть даже многие со мной
Не согласятся; всё же ею
Я восхищаюсь глубоко!
(Хоть понимаю, что предвзято:
Портрет разглаживать измятый
Мне тоже, ой как нелегко).

      Как спячка змей под валунами,
Недели гадкие текли.
И дни счастливые пришли!
Костров, сначала с костылями,
Потом без них, пошёл, зажил!
Надежда ярко воссияла.
Хоть инвалидность получил,
Но медицина начертала
Поспешно красный крест на нём:
Он будет! будет человеком!
Не иждивенцем, не калекой,
А полноценным мужиком;
Пусть через год, пусть через пять,
Но будет! Верит он и знает.

      Вот браво, друг мой! вот опять
Во мне надежда воскресает:
Что через грязь, дожди, ветра,
К финалу приведу героев,
Пусть не святыми с аналоев,
Не воплощением добра,
Ну а хотя бы? ...
                Впрочем, ладно;
К чему гадать? - пойдём вперёд,
Куда, то горько, то отрадно,
Сюжет извилистый ведёт.
А он ведёт: Елену с Сашей
Пока оставить, и зайти
К давно покинутой Наташе;
Ну что же, нам с ним по пути.

              *
      Когда изменчивое счастье,
Блаженством сердце раздразнив,
Нас оставляет без участья,
Жестоко к неге приучив,
Мы вдруг беспомощно и дико
Осознаём похмельный пир,
Но Мнемосины повилика
В реальный не пускает мир;
В тоске Танталовой стлевая,
В трясине вязкой пустоты
Мы жизнь феврально подменяем
Фантасмагорией мечты;
Все отдаёмся без остатка
Исканью кладов, иль идей;
Добыче истин для людей;
Или искусству; или сладко
Внимаем хор лукавых дум;
Докукой боженек тревожим;
Иль струпом мести кроем ум;
Существованья муки множим...
Да чем мы только ни грешим,
Измену счастья испытавши.
<Фундамент в нас несокрушим>

      Так точно было у Наташи:
Пролитый уксус паром стал
И ядовитою росою
На сердце тёплое упал,
Затем природной чистотою,
Словно проточным ручейком,
Ту кислоту обмыло время;
На инокиню пало бремя,
Как необъятный звёздный ком,
Воспоминаний и томлений;
Любви раздуло угольки
В щемящий костерок тоски
И полупризрачных жалений.
Ничто лебёдушку мою
В пустыне дней не утешало,
И мук песчаную струю
Она слезами поливала.
Унылый быт пополз, кружась
Коняжкой скрипной карусели;
Один лишь сын, как плач свирели,
Расцвечивал сырую грязь.

      Она, как раньше, рисовала
(На это кстати и жила),
Но на полотна наползала
Тень обречённости и мгла:
То вдруг багровый дождь прольётся
На буреломный лес в цветах;
То приведенье затрясётся
В змеёй опутанных кустах;
Меж синих листьев тополёвых
Погляд зажжётся воровской -
Толь мавок ревностно влюблённых,
Толь прочей силы бесовской?;
В квадратных ландышах с шипами
Малыш, кровав и одинок,
Смеётся, глядя на цветок,
А сзади пень обвит цепями;
Или чудовищный Морлан
В трёх стадиях метаморфозы
В лунь по Карате воет слёзы,
Соча сердечность волчьих ран
И на картине этой жуткой
О волкодлаковой любви,
Залитой чувством на крови,
Всё говорит нам не на шутку:
При отвращении к волкам,
К охоте оборотней лютой,
Сквозит восторг по всем мазкам
Их преданностью однолюбной!
Зловещий, чёрно-красный цвет
С полотен веял духом брани.

      Но люди (странно, или нет?),
Довольно бойко это брали.
Картины, так же как всегда,
Скупала ловкая Тамарка;
Наталья, извинив товарку,
Всё ж подпустила в "дружбу " льда.

      Бабуля вскоре умерла.
Наташа домик продала;
Не стала мама заниматься,
Спеша тонуть и наслаждаться
В усладах брака своего:
Ей было /всё/ не до того.

      Сынок учился; сам собою
Играл, как бережок волною,
Был неприметен, необидчив,
Самостоятелен, усидчив,
Читал и много рисовал,
И всё в молчанье понимал.
Так потихонечку и жили
Две романтичные души,
Облатку в горку дней катили
И в общей и в своей глуши.

      Ну а сейчас, читатель, с вами
К Наташе в гости мы зайдём:
В ухоженный, стерильный дом,
Неслышно-тихими  шажками.

      Поджарив землю как пирог,
Жара июньская устало
За лес вспотевший пошагала;
Над огородами дымок
Томатной тонкостью поднялся,
Зарюмил зябликов напев,
И на штакетину взлетев,
Петух соседям отозвался.
Обмылок солнца, пеня лень,
Плескался в ароматной ванне.
Как и всегда в субботний день,
Хозяйка наша топит баню.
Она одна, совсем одна:
Колюня в лагере на лето.
В движеньях важенки видна
Усталость.
            Сумрачная Лета
Не осенила грудь и лик,
И солитер в глазах оленьих
Пригашен плёнкой сожалений,
Что говорит: увы, привык
Сей взор к бессоннице и влаге,
Привык к поэзии с бумаги,
Привык к иконам и свечам,
К туманным месячным лучам;
И лишь от радости и смеха
Давно сей нежный взор отвык.
Так смотрит путник в туч прореху
Измотан ливнем по кадык.

      Наташа бросила поленьев
В трескуче-огненную печь,
Решила на часок прилечь
На лежаке, в тени деревьев.
Вдруг, стук калитку содрогнул.
«Кто б это мог?  никак Тамара».
Пошла, румяная от пара,
Открыла... грудь металл проткнул!
Глаза заметно округлились,
А рот сковался немотой.
- «Я к Вам. Что сильно удивлись?
Мне с Вами... /или как: с тобой?/,
Поговорить с тобой мне нужно.
Быть может, всё-таки зайдём?»...
Повисла пауза натужно.
Наташа пасмурным кивком
Дала согласие: «Входите».
Открыла дверь, убрав замок.

      Так кто ж шагнул через порог?
Читатель мой, не упадите!
Я, так же как и вы, глазам
Своим разинутым не верю;
Хотя, как повествую вам,
Они уж во дворе, за дверью,
Вот в доме, в кухне, вот уж чай,
Уж завязалась и беседа,
Про баню, как бы невзначай;
Уже хозяйка непоседа
Проверить сбегала парок...
О, взор мой, мне не сон ли снится?
Идут попариться-помыться! ...
Так кто перешагнул порог?

      Елена! да, друзья, Елена!
Что вы? - я сам не ожидал:
Уж где её я меньше ждал
Так у Наташи, откровенно.
Я, собеседники мои,
Признаюсь вам: растерян крайне!
Был не готов к подобной тайне
Я приплести стихи свои.
Как двух соперниц, мной любимых,
Я обнажёнными сведу
В коварной схватке?
                Мне в Аду
С девяткой муз моих ревнивых
Слоняться легче меж котлов
И жечься пламенем костров,
Глядеть на грешников мученья,
Сеньцов дурные развлеченья,
Чем героинь моих прелестных,
В делах интимных и нелестных,
Пером тяжёлым освещать
Пред вами, слушатель мой строгий.
Стыдливый лепет, слог убогий,
Способны ль бледно передать
Эту чудовищную сцену,
Густой сироп в груди моей?
Как дорогих и милых фей
Я до души в бою раздену? ...

      А может статься, может быть,
Узрим здесь мира заключенье?
Мне б это - в муках облегченье.
Но, всё равно, прошу простить,
Друзья, помарки от волнений,
Предвзятый взгляд, излишний стыд,
И чрезвычайность откровений
И отмолчание навзрыд.

      О, музы, ревностью капризной
Не посрамите трудных строк!
Мне петь про собственную тризну
Гораздо легче - видит Бог.

      Предбанник светлый и уютный,
Обшитый строганой доской,
Заиндевел потянкой мутной,
Внимая сцене колдовской:
Наташа, трепетно стесняясь,
Сняла цветастый сарафан,
Волос распущенных туман
Скользнул вдоль тела, извиваясь,
Прикрыв кисейно кожи мёд;
Она смущённо перемялась.
Елена, та наоборот,
Как напоказ разоблачалась:
Сняла костюмчик, весь гипюр;
Поставив ножку на скамейку,
Чулочка скользкого ажур,
Так медленно, как шкурку змейка,
Вниз покатила, повела,
Перед соперницей красуясь;
Каскадом кудри пролила;
Грудью на пальчиках любуясь,
Вверх локоточек подняла,
Прогнувшись кошечкой ленивой;
Дразнясь, ладонью провела
По талии, бедру  игриво.
Оттенок зависти в глазах
Сглотнувшей тихий вздох Наташи,
Вполне польстил кокетке нашей
И колкий лучик на зубах
Сверкнул в улыбке приоткрытой.

      Эриды в банный воск вошли
И на полок полулегли.
Кипел котёл по край налитый,
Настой берёзовый витал
Меж стен пропитанных дымами.
Душистой негой обтекал
Калёноходкими волнами
Парильщиц наших жар сухой,
Янтарный бисер вышибая.

      Поскольку мы, читатель мой,
Уж оказалися в парной,
И, женским прелестям внимая,
Красавиц наших наблюдая,
Торчим, раскрыв с восторгом рот,
Я, восхищаясь от щедрот,
Мазками темперными, кратко
Сравню наяд пока украдкой:       
В осанке Лены, статной, гордой,
Свежая зрелость, сила, власть;
В очарованье вкрались годы,
В ночные кудри пролилась
Редкими нитками Мелеты
Берёзовая седина;
Она оформленно стройна;
А материнские приметы
Скорей ловимы, чем видны;
Глаза с глубокой золотинкой
Познаний жизненных полны;
Как шрам, между бровей морщинка.
Наташа - юный, сочный плод
Фруктовой щедрости в июле;
Подружку Гебовых забот
Налётом зимы не обдули;
Она румяна, хороша,
Что гимназисточка в опёке;
Во взор сапфировый, на щёки
Лучится чистая душа.
Они милы, они прекрасны,
Они ровесницы; но взгляд,
Обманут заблужденьем властным,
Лета их не поставит в ряд.

     Наташа: - «Так о чём хотели
Вы всё ж поговорить со мной? -
Слова парушу облетели,
Лизнув тела тугой волной. -
- Ведь не попариться же шли?».
Елена глубоко вдохнула,
С лица потёки отряхнула,
Сказала: - «Ох ты, как полил!
Конечно, я не в баню шла,
Но раз уж случаем попала,
Давай попаримся сначала,
А уж потом и про дела».
- «Ну, что ж, давайте, воля Ваша».
Тут встала, ковшик взяв Наташа,
Да кипяточку набрала,
Парку на славу поддала.
Каменья жадные вздохнули,
И воду в градусы сверули -
Те с ярой силою гремучей
Струёй метнулися летучей,
Словно вулкан, иль дух дракона,
В тазы ударившись со звоном,
И по парилке с адским гудом
Пронёсся пламенный виток,
Геенной, злобным чудо-юдом;
Скакнул к Елене на полок:
Она, лицо схватив руками,
Заверещала, вниз сползла.
Наташа весело взяла
Горячий веник и шлепками
Покрыла ноги, грудь, живот,
Лопатки, плечи, ягодицы;
Елене: - «Что, немножко жжёт?
Из Вас парильщица... Вам мыться
В чуть тёплой ванне».
      - «Вот и нет.
Просто отвыкла, а бывало!-
Так распаляла-поддавала,
Аж излучала с кожи свет!»
- «Тогда Вас попросить могу я:
Попарьте ноги, спину мне?».
- «Ты доверяешь?».
    - «Да, вполне».
- «А, вдруг, до смерти захлещу я!?...».
Наташа шутку приняла,
Не поддержав её ответом,
Достойно вскинулась при этом
И на полати возлегла.
Хлестала Лена, но не сильно,
И хитро взор её горел;
Кружился веник и свистел,
И сыпал листьями обильно.
- «Ну, а теперь меня давай.-
Они местами поменялись.
- Да не робей, хлестай, хлестай!».
Глаза Натальи разгорались.
Так антилопа ножкой бьёт
Перед тигрицей в ловчей яме,
И горлинка полёты вьёт
Над ястребицей под силками.
Наташа, веник занося,
В ладони розги представляла;
А Лена, взгляд в неё кося,
Ей подзадористо шептала:
- «Давай, смелее, не жалей!
Тебе же хочется, сильнее!
Ну, вымещай же, веселее...
Всё, что кипит в груди твоей!».
Наташа, словно в помутненье,
Лупила, губы закусив,
Мычала, как в остервененье,
Слепою злобой возбурлив.
Елена, в болях извиваясь,
Смеялась, истекая в пот:
- «Давай, сильнее, не стесняясь,
Вторично так не повезёт!»...
Все три Эринии вселились
В Наташин угорелый ум,
Мешаясь с потом, слёзы лились,
В ушах роился душный шум...
Она обмякло потерялась
За горькой, жгучей пеленой,
Упала на пол, закачалась,
Глотая воздух, пот и вой...
Замолкла.
          Поднялась; без силы
В предбанник медленно пошла.
За ней Елена: кожа ныла,
И голова в туман плыла.  
Они на лавочку свалились,
Вдыхая жадно холодок.

      Потом угрюмо, молча мылись.
На кухне швыркали чаёк.
Елена, сумку взяв, достала
Две пачки долларов, на стол
Их положила; прошептала:
- «Наташа, год уже прошёл
Как Александр не видел Колю,
Как он к тебе не заходил...
Тебе вопрос не приходил -
А почему? а вдруг он болен?
А вдруг...».
     - «Я не пойму, к чему? -
Эта валюта, предисловья...
Я ж не могу пойти к нему
Когда...».
           - «Не бойся сквернословья:
"Когда другая баба там" -
Ты это ведь сказать хотела?».
- «Елена, приступайте к делу;
Что-то случилось? По глазам
Я вижу: что-то с Александром?
Ну, говорите: что Костров?...
Елена, я ведь не Кассандра,
И не гадалка.
               Он здоров?».
- «Я всё скажу тебе, Наташа,
Ты только слушай и молчи.
Лишь чудом жив остался Саша:
С балкона выпал. И врачи
Сказали: "будет неходячим".
Да; позвоночник в двух местах
Был переломлен.
Жуткий страх.
Жить предстояло мне с лежачим.
Антону месяц был всего.
Короче - вдоволь натерпелась,
Так настрадалась, наревелась...
Одна ж с двумя, и никого;
А главное надежды нету:
Вот самый яд, беда и боль!
Весь мир погас от беспросвету
И зенки выщипала соль...».
- «О, Боже мой! - да не томите ж,-
Наташа, снежно побледнев,
Воскликнула, и заревев
Взялась за сердце, - говорите ж:
Сейчас-то что? сейчас он как?».
Елена нервно закурила,
Слегка поправила пиджак,
И с гордостью проговорила:
- «Сейчас нормально, он пошёл.
К счастью врачи порой не правы.
Конечно, в норму не вошёл,
Но встал».
   - «О, слава, Боже правый !».
Наташа, быстро закрестясь
И облегченья не скрывая,
Сентиментально причитая,
Расслабилась и растеклась.
Елена выждала мгновенье
И продолжала: - «На тебя
Жестоко разозлилась я!
Вот потому-то с откровеньем
К тебе сегодня и пришла.
Послушай не перебивая.
Я не прошу, чтоб ты, внимая,
Простила, или поняла...
А просто чувствую, я знаю:
Что что-то страшное грядёт? ...  ?
Меня видение гнетёт
И смута. 
          Слушай, начинаю».
Моя Афина карим взором,
Как перед битвой, обвела
Всю кухню, с пепельным укором,
Защиту словно соткала
Своим магическим искусством;
Метнула в Гебу пробный блеск;
В молчанье тлел табачный треск:
Напряжно, муторно и тускло.
Наташа, выслушать готова,
На стол плотнее налегла:
Тиха, покорна и сурова.
Елена твёрдо начала:
- «Отроковицею-девчушкой,
Без мамы с папой, со старушкой,
Я, волею Судьбы пустой,
Осталась круглой сиротой.
Как одиноко и печально,
Без ласк родительских, забот,
Ходила я к их усыпальнам -
Никто не знает, не поймёт!

      Так годы шли; и я томилась.
Но вот мне встретился Костров:
Он стал властитель дум и снов,
Ума и сердца...
                Я влюбилась!
Влюбилась всею чистотой,
Всей обделённостью былою,
Большой накопленностью той,
Что не могла я с теплотою
Дарить родителям своим.
Всё этой страсти отдала я!

      Два года, сквозь разлуки дым,
Его из армии ждала я;
Но не успел он и прийти,
Как укатил в Москву - учиться;
И обещал он привезти
Меня сюда же... и жениться.
Да, он женился...
                на тебе.
А мне - сказать не соизволил,
Ни извини, ни на тебе.
Тихонько предал.
                В сердце пролил
Ещё одной потери яд!
Я изнывала, злилась, выла,
Как тусклый призрак, наугад,
Блуждала...
             Но, не разлюбила».
Наташу слёзный спазм сдавил:
- «Он никогда не говорил:
Ни про любовь, и ни про вас...-
Она стряхнула капли с глаз.-
- Меня он первой называл;
Стихи читал мне... и писал.
О,  Боже, он, выходит, лгал?
А я... я верила...
                Он врал!»
Она надрывно замолчала.
Елена дальше продолжала:
- «Не стоит всё обманом звать:
Молчанье, кривду, хитромолвку...
А уж тем более мешать
Предательство и недомолвку.
Всяк человек на свой салтык
И делает и рассуждает,
И чёрным белое бывает,
И белым чёрное. Не в миг
Порой решения родятся,
А иногда наоборот -
В секунду сделаешь, и год
Будешь стыдиться и терзаться.

     Я долго, всяко, так и сяк
Забыть любовь свою пыталась,
Но, как в виварии, металась
Во мне душа, и я никак
Со страстью сладить не сумела.
О, кто поймёт весь стыд в плену!
Как сохла я, и как болела,
Свиясь в минорную струну.

      Ты видишь (что уж тут лукавить):
Я от природы красотой
Одарена со щедротой,
И мне мужчину заарканить,
Хоть для забав, хоть для семьи,
Больших проблем не составляло,
Но я... мараться не желала;
И в чувствах гробила свои
В темницу кинутые годы,
В чувствах жестоких и пустых!
Анахореткой без свободы
Средь безнадёжностей сырых.
И твёрдо я тогда решила:
Кострова у тебя отбить.
Как хочешь это можешь мнить,
Но злом к тебе я не бурлила;
Ты мне соперница была,
Врагиня даже, но без злобы:
Нас просто жизнь в бою свела
По слепоте своей утробы.
Хотя и знать не знала ты
О том, что я с тобой воюю,
Зато объект войны-мечты
Был у тебя, так что в бою, я
Так думаю, у нас с тобой
Равны почти что шансы были;
Но проиграла ты тот бой;
Войну;
       и жизнь!
                И годы б смыли
Мои манёвры и дела
И средства в достиженьи цели...
Не то - что Александр в постели,
Не то - что жутко поднесла
Судьба насмешку-испытанье,
А то - что враз ты продала
Любовь и память, отдала
Гордыне их на поруганье,
Вот почему я всё скажу,
Алекты меч в тебя всажу:
Чтоб видеть слёзы, ломку рук,
Чтоб в дни твои добавить мук;
Чтоб ты задумалась впервые:
Хоть мы с тобою и врагини,
Антоша с Колей не чужие,
И братья по отцу родные,
И право есть ли у тебя
Решать за них, за всех на свете,
Должны иль нет встречаться дети,
Быть без отца, его любя?...

      Да, я не чисто отбивала
Свою добычу. Как могла.
Сначала чёрно колдовала,
И между вами тень легла.
Затем приехала в столицу;
Пройдя позор, нужду и стыд,
Сумела всё-таки залиться
В элиту, в деньги...
                хоть навзрыд.
И вот тогда-то я наняла
Маньяка-рэкса одного...
Чтоб ты себя испроклинала,
И чтобы мужа твоего,
Если расскажешь всё ему ты,
Чуть-чуть тошнило от тебя.
Но ты смолчала.
                Тут-то я
Твою соседку, за валюту,
Купила сценку разыграть;
"Любовница" была подставка,
Людей на фото совмещать -
В наш век пустяк.
  И ты, малявка,
На всё купилась... и сдалась!
Всё чистым вышвырнув из дома,
Оставив смрад лишь, да истому,
Гордыне грешной предалась.

      И жить тебе с моим рассказом,
И никому не рассказать!
Ну кто поверит? все ведь сразу
За мщенье будут принимать.
Да и тебе теперь самой
Не нужен Саша, вот такой:
От бабы грязной, от другой,
Совсем беспомощный, больной.
Страдай одна с жестокой правдой,
Наказанной и неоправдной!

      А мне, за грешную любовь,
Очистит Бог слезами кровь...
Быть может?... А, быть может, нет?
На ВСЁ - лишь смерть даёт ответ.
Быть может?.......................................
............................................................. !"

      Они сидели визави
В молчанье диком, колокольном,
В удушье, трансе, нелюбви,
В пространстве плазменноугольном.

     Елена встала и ушла.
Стартёр зачавкал; мерный рокот
Мотора.
                Тишина и мгла.
И дальних гроз туманный ропот.



Г  Л  А  В  А        Д  Е  В  Я  Т  А  Я 


      Не так уж много есть пороков
Что с восхищеньем люди чтут.
Один из них, ценИм высОко,
Который словом "месть" зовут.
Таков наш мир дешёвых сценок
И пьедесталов дикой лжи;
К святыням - прейскурант расценок,
Там - фетиши, тут - миражи,
И мнений больше чем народа,
И идеалов - как людей,
Поток гипотез и идей...
Надёжнейшая глушь - свобода!
Все говорят и говорят,
Вот только некому услышать:
Зачем запреты? - лучшей тиши,
Чем гласность - склепы не творят.
Так волны ярого прибоя
Кричат, шумят и в скалы бьют;
А ветры, хлюпая и воя,
Их подстрекательски несут
На неприступные утёсы:
Чтоб мысль простора принеся,
С глубин познанье донеся,
Разбиться тщетным камнетёсом,
Смешав свой голос с рёвом масс,
Шипеньем брызг и гулом моря,
И глухоте тупых террас
Шепнуть немую каплю горя.
Кто знает этой капли глас?
Кто слышал камешка ворчанье?
Есть море, океан - для нас -
Утёсы, берег и... молчанье!

      Увы, читатель дорогой,
Я в море мнений и сомнений,
Верчусь, как взмученность в прибой
В кипучей ярости волнений:
Елену нужно мне писать.
В пучине жутких откровений,
Какой набор определений
К Гекате должно приплетать?
Пятнадцать лет с моей красоткой,
С моей наперсницей родной,
Я рядом шёл и речью кроткой
Смирял печаль в груди больной,
И вот теперь... друзья, простите,
Я не могу её чернить;
Уж видно мне не разлюбить
Моей Елены; не корите.
Её поступков не хваля
И даже <честно> осуждая,
Позвольте: сильно не хуля
(Участь рассказчика смягчая),
Мне звать её как я и звал:
Моя прекрасная Елена.
А кто за жизнь не испытал
Стыдливо алчимого плена?
Ну кто из нас, скажите, други,
За жизнь стерву не любил,
Кто за ознобом не ходил
Под эти мраморные вьюги?
Любить заботливых простух,
К тому ж ещё собою милых,
Азарту нет; и вскоре в жилах
Течёт ни пена медовух,
А кровь: запружена заботой,
Доступной ленью и хандрой.
Хотя и здесь, читатель мой,
С чистосердечной позолотой
Признаюсь точно так же вам:
Что мою милую Наташу
Люблю не меньше; сердца храм
Её портретом так же крашу.
Ну всё, довольно.
                Что-то я
В сыте признаний захлебнулся.
Обычно авторы таят
Предвзятость чувств, я ж извернулся
Аж наизнанку, как юнец,
Ведом за ушко Афродитой.
И так, апарты все излиты,
Продолжим повесть, наконец.

      Елена чутко созерцала
В тиши Петровской мастерской
Портрет, почти готовый, свой;
Слезинка ящеркой бежала
По ярко вспыхнувшей щеке,
Ресниц полётами вспугнута,
Размытый взор, дымочком трута,
Качался в дремлющей тоске.
И запах красок едко-терпкий
Витал меж рамок и картин,
Качая флёры паутин,
Высокий дух небрежно-цепкий.
На полотне: Богиня-Мать
Младенца у груди держала;
Небес лазоревую гладь
Сень ангелочков окрыляла;
И лился жизни новой свет,
И бесконечности движенье,
И материнское служенье
Благоухало вечность лет.

      Печально Лена отошла
От заблуждения святого,
Взглянула нежно на Петрова
И вздох глубокий пролила.
Артур Абрамыч утомлённо
Под пледом клетчатым сидел
В широком кресле полусонно;
Он сдал... он сильно постарел;

      С движеньем Лены пробудился,
Глазами тускло поморгал,
Тепло улыбкою разлился
И грустной шуткою сказал:
- «Ну вот, Еленочка, наверно,
Вы зрите мой последний труд.
Здоровьишко совсем прескверно:
Рука дрожит, глаза текут...
Но я закончу, холст закончу.
Не знаю скромно или нет? -
Но это лучший Ваш портрет!
На нём с искусством и покончу.
Старик еврей своё отжил!».
- «Да что Вы, бросьте свой упадок,
Вы ещё крепкий, полный сил».
- "Дитя моё, мёд лести сладок,
Но и художники на вещи
Имеют трезвый взгляд порой,
Увы, никто из нас не вечен,
Как говорится, под луной...
А что касается картины:
Мне в Третьяковке /да-да-да!/
Пообещали взять!
                Туда
Я образ Ваш неповторимый
Отдам; как символ красоты
И материнской доброты!
И эту выставку Москвы
Собой вполне достойно вы
Олучезарите, зальёте.

        Ну и немножко в том полёте,
В лучистой славе ваших глаз,
И тел, и светозарных крас,
В улыбках, бархате кудрей -
Погреется маляр еврей».
- «Артур Абрамыч, милый мой,
Ах, если только бы Вы знали:
С кого! с кого! Вы срисовали
Мадонны образ неземной.
Нет, я сама у Вас куплю
Шедевр Ваш с натуры ложной;
Я Вас ценю, я Вас люблю,
Но только зрителю не должно
Глядеть неведенья обман.
Я не достойна, не достойна
Светить глазам, светить умам...».
- «Душа Еленочка, спокойно.
Я говорил Вам тыщу раз,
Что Вы скупы в своей оценке,
Предвзято скромные у Вас
В собственном виденье оттенки;
А мне со стороны видней:
Вы пара, пара с Третьяковкой!».
- «О, преглубокий мой Нерей,
Не то вы зрите за плутовкой...»

       Она простилась и ушла,
С осадком лёгкости тяжёлой.

      В пустой квартире по углам
Слонялась муторно и квёло.
Саша с Антоном в Городке,
А у неё в Москве делишки.
О них, друзья, нам знать излишне;
На легкопёром ветерке
Перелетим сейчас мы с вами
К Кострову, в дрёмный Городок.

             *
      В зарницах август над полями
Разлил вечерний благоток.
Фуксин над западом растёкся
И разопрелый солнца шар,
Смакуя суриковый пар,
На пенный горизонт улёгся.
Серьгой нефритовой луна
Повисла в центре небосвода,
Росой и мошками полна,
Прохлада тронула природу.
Там где кипучий ручеёк
К закату сукровицу струйно
Несёт, напевно, звонкострунно,
Стоит кудрявый тополёк.

      Под ним, стуча траву сырую,
Герой наш вниз лицом лежит;
Бубнит бессвязицу глухую,
Весь убивается, дрожит;
И пальцы, скрюченны как когти,
Скребут, взрезающий их, дёрн,
В кровавой супеси все ногти,
Он вьётся, точно солитёр.
Вот сел, рыдая, на колени.
Как слёток крыльями, забил
Руками по цветам, завыл...
В последний раз вот так олени
Трубят, закинувши рога
И губы вытянувши к Богу,
Когда на согнутых ногах
Глядят последнюю дорогу,
Средь волчьей стаи роковой,
Со всех сторон смертельным грузом
Повисших с хваткой рыковой
И до хребта сведённым пузом;
Глядит морал, ещё живой,
Кровавой болью леденея,
Как свора плотию родной
Уже пирует, стервенея,
И он трубит, и молит лишь:
Быстрей послать ему забвенье,
Чтоб из себя дарить кулиш
Без чувств на волчье одуренье.

      Костров поднялся, постоял,
Вновь на колени опустился,
И тополиный ствол обнял,
И громким плачем разразился.

      Вот успокоился слегка,
Размазал слёзы по щекам,
Сел, головою покрутил,
Виски руками подавил,
Минут на пять запустовал...
Рукой нашёл и тяжко взял
В траве лежащую тетрадь,
Открыл и принялся читать.
Читал, листал и вдруг опять
Упал на землю, разрыдался,
Стал извиваться и кричать...
Встал... сел...
                в Метиде потерялся...

      Так что ж с товарищем моим
Произошло? о чём терзанья?
Что за истерику мы зрим?
Чем вызван этот шторм рыданья?
А всё случилось, как всегда,
Случайно (ох уж, случай, случай).
Жена уехала когда,
Костров - а было ему скучно -
Увидел сумочку её,
Что впопыхах она забыла;
Причём не ту, что у неё
/ Ту, что всегда она носила /,
Другую, как бы запасную.
И Александр, как-то так...
По любопытству вроде как...
Как понарошку... (не найду я
Определенья поточней),
Ну, что ль - бездумно, машинально,
Без задней мысли, не специально? ...
Короче - пошмонался в ней.
И вдруг, от Лениной квартиры
Он обнаружил там ключи.
Какой-то чёртик заточил
Соблазн тоненьким пунктиром:
Толь память давних-давних лет,
Толи опять же любопытство,
Толь правда бесик скрёб копытцем,
Или ещё какой секрет?,
Но, он пришёл в её жилище.

      И был не мало поражён,
Растерян и заворожён,
Узрев супруги пепелище:
Всё откровенно говорило
О чёрных действах колдовских,
О ритуалах ведьмовских;
И что Елена их творила...
О, боже! боже! - на него!
На их с Наташею разлуку!
Нечистый холод чумово
Дохнул в него больную муку.
Он стал копаться, всё кидать,
От подозрений закипая;
И напоролся на тетрадь,
И стал читать.
               И прозревая,
От гнева с дрожью леденел:
То был дневник, и в нём подробно
Елена о проделках злобных
Писала (так обряд велел).
Всё что мы знаем с вами, други,
Герой наш страшно узнавал.
И отрезвляющие вьюги,
И откровений Никты шквал
Ему жестоко открывали
Всей правды яросный огонь.

      Ах, если только бы мы знали:
Куда умчит нас правды конь?
Этот мустанг золотогривый,
Кобыла Ваньки-дурака!...
В награду редко Горбунька
Даёт она как дар счастливый;
А чаще: любопытства глас,
Стремленье к истине, к познанью,
Только нещадно ранят нас.
Да, счастье, видимо, в незнанье!?!
По крайней мере, мой герой
Так жил и жил бы без прозренья.
Но случай (Случай бог земной!),
И Любопытство - искушенье
Ещё от первого греха;
Так с Евы нам никак неймётся;
Нет у желаний пастуха -
Считай, что счастье разбредётся.

         И из квартиры убежав
С этой злосчастною тетрадкой,
Он, как в бреду, к ручью попав,
Сейчас рыдает с тайной гадкой.
Что делать? Что? - один вопрос
Гремит, ревёт в сплошной стихие.
И приступ ярости до слёз
Рвёт нервы, чувства мнёт глухие.
Он от бессилия затих;
Вдруг, ослеплённый грозным светом,
Вскочил... но, снова нет ответа.
Ведь это где-то там, у них,
В Европе "быть или не быть",
У нас конкретнее: "что делать?",
"Кто виноват?","кого казнить?",
И "дыры кем и чем заделать?".

      Кружилось всё...
                Костров шалел,
Окружный мир не понимая,
Свирепо злился и жалел,
Судьбу и жизнь проклиная.
Его ошпаренная грудь
И мозг, открытием проткнутый,
Сочили муть, сплошную муть;
И вспышки вражьего салюта,
Зарницы, чёрт бы их побрал,
Трескучим эхом хохотали,
И рты кроваво раскрывали;
Их струпный смрад рассудок крал.
В нём яд бурлил, как в скорпионе,
Возмездья требуя и жертв
И месть гудела в диком звоне,
Тряся расправой каждый нерв;
О месть! - всевластно и безбрежно
Его мазутом залила,
Искрой безумья подожгла
И вспыхнул бунт слепой, мятежный.

      Он, как сомнамбула, пошёл,
Свою "шестёрочку" завёл,
Родителям не говоря,
В Москву помчался втихаря.
                -
 
      Уже на запад мгла сползала;
Над старой дремлющей Москвой
Ещё загадочно витала
Туманность неги дремовой;
Но робко взбрезжила с востока
Десница алою каймой.
Как буйство вражьего наскока
Влетел в квартиру наш герой;
Елену сонную с постели
Он грубым окриком поднял,
На кухню нервно убежал -
Там ждать её из колыбели.

      Она взволнованно за ним,
В ночнушке, мятая, с тревогой,
Вбежала в сигаретный дым,
Пугливо крикнула с порога:
- «Любимый, Саша, как ты здесь?
Тебе ж нельзя, тебе опасно...»
- «Есть разговор...
                Дневник твой есть!»
Он рявкнул резко и ужасно,
И так тетрадь на стол швырнул,
Что хрустнул тот и зашатался.
Елену сечень полоснул
И дикий страх в нутро забрался!
Она, как статуя, бледна,
Окаменела обречённо;
Судом во слух неизречённым
Её Потопная волна
Всю с головою захлестнула.
Без мыслей, чувств, без ничего,
Полна надрыва одного,
Она сплошной кошмар вдохнула.

      Костров метался, как пожар,
Как варвар грозный, беспощадный:
Ей в щёку прилетел удар...
Ещё... и целый град нещадный;
Он выл, стонал издалека,
Она не слышала за шоком,
Пока с ножом его рука
Не заблистала перед оком...

      Качнула Лена головой,
Из пропасти в реаль упала;
Слова прощенья заискала,
Но бред, нелепый бред пустой
Сквозил из губ её разбитых:
Бессвязный лепет в бранный гнев.
Измотно, стыдно и убито
Она, на табуретку сев,
Прислушалась к супруга крику,
Стараясь совладать с собой;

      Её кумир в хрипенье диком
Слезами брызгал и слюной:
- «Как ты смогла, как ты посмела?
Как ты со мною жить сумела,
После того что натворила?
Ты ж стольким людям жизнь разбила!
И не сгорела от стыда,
Не провалилась никуда,
Не истерзалась, не истлела...
Как ты существовать сумела?
...................................................
...................................................» -
Он задыхался, и во гневе
Метался, точно боль во чреве,
И пот с лица его бежал,
Горячкой чёрной вскипячённый;
Он зверем раненным дрожал,
На месть в ловушке обречённый.

     Елена, как в цепях могучих,
Не в силах рваться и стонать,
Молитвой мутной злокипучей
Его пыталась заклинать,
В нечеловеческом надрыве,
Из тьмы Тартарной  глубины
Шепча в отчаянном порыве:
- «Забудь, забудь дурные сны,
Любимый мой, забудь былое!
Ведь нам же хорошо с тобою.
Искупим грех, придёт отрада.
Лишь я одна твоя награда!
Твоя Наташка... дым, змея...
Ждала ль она тебя как я?
Страдала ль, маялась любя?
Нет. Я одна ждала тебя,
Вернее преданной собаки
Я стерегла тебя во мраке!
Люблю тебя, всегда любила!
Так будем вместе до могилы!».
- «Молчи, коварная злодейка,
Твоим речам цена - копейка.
Мне отвратительны и мерзки
Твои слова, дела...
                Ты зверски
Сломала нашу жизнь, горгона!
И я не буду ждать закона,
Закон наш это не карает,
Он всё таким как ты прощает...
Я сам убью тебя, змея!
Могила будет здесь твоя.
За всё тебе одна расплата:
Нож в горло! и плевок в доплату...» -
Рука со сталью вверх взлетела -
Вкушала Немесида кровь -
Но напряглась, заледенела:
Сплелись вдруг ненависть, любовь;
Он замер в беглом  просветленье...

      Елена встала, в этот миг
Зловещей властью вспыхнул лик,
И взгляд с любовью и презреньем
Сковал Кострова, как металл.
Он испугался; он узнал:
Эти глаза с великой силой,
Что он так стыдно и постыло
Всю жизнь боялся и губил!
Афины облик и Селены,
Мученье, страх и сладость плена
Он явно, жутко ощутил;
Узнал, узнал свою Елену:
Под чьей короной он влачил
Существование по тлену
Самообмана...
                Он любил!
.............................................
.............................................

      Он не успел всего додумать,
Бес униженья и обид,
Вдруг, в нём опять проснулся с шумом,
И он, всей силой тьмы  обвит,
Тут дрогнул...
               Лены крик раздался:
- «Нет, Саша, нет ! Остановис...

      Рука со смертью пала вниз!
И крик навеки оборвался....

      Елена призрачно взглянула
На рукоять в своей груди;
Дыханье странный спазм студил;
Она колени подогнула,
Взялась за ручку во хмелю,
В Кострова нежный взгляд метнула
И промурлыкала: - «Люблю...» -
И руку вяло протянула.
Он отшарахнулся...
                И вдруг,
Сознанье ярко озарилось:
Вот жертва; мщение свершилось;
И что? ...   
           И тут замкнулся круг.
Он задрожал, объятый страхом,
Затряс пустою головой,
Склонился над теплящим прахом;
Убогий, жалкий, меловой...
Внезапно, молнией пронзённый,
Всплеснул руками, заорал...
И прочь из дома побежал,
Ударом гибельным сражённый.

      А Лена?  О, печаль моя!
Она в углу тихонько села;
На шёлке нежном кровь густела,
Спекаясь в струп небытия.
Моя прекрасная злодейка
В окно покорный, тусклый взгляд
Стеклянно вжала из келейки
И замерла... как тих закат
Перед ночною темнотою.

      О, Боже мой, какая боль!!!
Друзья мои, зеницы соль
Мне щиплет слёзной пеленою.
Я не хочу. Всё это бред...
Афина? ... нет!
                Уродство, скверность...
Война и смерть и месть и ревность:
Всё не для женщин!
                Нет и нет!
Как это глупо и жестоко,
Кошмарно, муторно и зло.
Да разгляди же, Божье око:
Война - не женщин ремесло!

      Прости мне, милая Елена.
И вы, читатель дорогой.

      А за окном заря алела
И день вставал... совсем другой;
Шагнул над миром улыбаться
Багровый пламенный восход;
Но он к Елене не придёт:
Ей суждено навек остаться
Желанной жертвой той стране,
Что в сердце чтим вслед за Россией,
Со взглядом мёртвым и красивым
В размытом радужном окне...
                - - -
               
      А что ж Костров?  где наш убийца?
Как робот, ездя по Москве
С затменьем в пьяной голове,
Врезаясь в звуки, пятна, лица,
Порханье призраков и фей,
Гуденье труб и запах смерти,
Он спятил в этой круговерти,
И покатил...
               конечно к ней;
К кому ещё герой наш мог,
С его потребностью в жилетке,
Поехать - пуст и одинок
В своей захлопнувшейся клетке?
К Наташе, он поехал к ней:
Сказать преступное отмщенье,
Сорванный флёр тех грязных дней
И попросить у ней прощенья...
А если честно, ни о чём
Он как в нокдауне не думал,
А просто ехал, просто спутал
Событья, женщин, время, дом.

      Бил долго в гулкую калитку.
Наташа вышла, щуря взгляд
И зябко кутаясь в накидку.
С порога прям, душевный яд
Костров сдавать ей начал бурно,
Как в серпентарии змея.
Она заплакала, и смуро
Шепнула: - «Знаю... знаю я:
Лена была и рассказала.
Ты мне всё лгал. Всю жизнь лгал!
А я купилась... растоптала
Любовь.
               Господь нас наказал».
- «Ты знала? Знала и молчала?
И не пришла... и...
                Боже мой!
И ты... /расправилась со мной !/
................................................
................................................
Я лгал? неправда; я сначала...
Я не хотел... я думал: так
Нам будет лучше. Я безумно
Любил тебя!
                О, неразумный:
Я вас любил! ...  двоих!
                Дурак».
Он плакал, в локти закопавшись.

     Наташа, голову склонив,
Взор в щели пола устремив,
Сидела вся вперёд подавшись.
Так обессиленная лань -
Падёт в недуге на колени,
И вьются вороновы тени
На скорую надеясь дань.

      Вдруг, вскинулся Костров, напрягся,
Взгляд пожелтевший полыхнул,
Как у безумного, затрясся,
И он сказал, словно швырнул
Пригоршню редких самоцветов:
- «Нет Лены. Я её убил».
И эхо гулом мрачных ветров,
Забилось в стены; забродил
Зловещий дух, душок  шутошки.
Наташа, вздрогнув, побледнев,
Разинув рот, оцепенев,
Глазами, шире чем у кошки,
Смотрела долго; наконец:
- «Ты шутишь?  Это ахинея».
- «Нет не шучу. Убил. Конец».
- «Не правда, нет! Клянись скорее
Что это шутка. Ты не мог:
Ты не убийца, нет, признайся...».
- "Я отомстил!
                А ты не майся.
Смотри: я тут у твоих ног.
Давай начнём опять, сначала;
Я отсижу, вернусь, и вновь...
Она, злодейка, изломала
Всю нашу жизнь, семью, любовь...».
- «Где? где она сейчас?».
   - «Там, дома».
- «Когда и как произошло?
Может, жива: раненье, кома?...».
- «Часа четыре уж прошло.
Ножом я, это... так, ударил...
И не глядел... я убежал:
Я ничего ннне сображал...»
- «Быстрее едем!»
Как ошпарил
Кострова этот резкий крик.
Он враз заёрзал, растерялся,
Скукошился, надломно сник,
И оглупел, и испугался.
Но вид Наташи, грозный вид,
И жесты властные, и голос
Его сковали; он, как полоз
Гипнозом дудочки обвит,
Пополз безвольно и уныло
В машину.
                Никогда ещё
Не полыхал так пламень щёк
И пена волн с такою силой
Не клокотала в море глаз
У взбушевавшейся Наташи!
Искрил булатом звонкий глас:
Командно твёрд, чеканен, страшен.
               -
               
      Они неслись сквозь душный день,
Кривые вёрсты и минуты.
Наташа ярая, как тень
Грозы, свирепостью надутой,
Гнала дыханьем штормовым
В мурашках дрожного Кострова;
Дождём и градом ледяным
Казалось смыть его готова.

      Но, у подъезда, он отдал
Ключи ей и назвал квартиру,
И непокорно конвоиру,
Вцепившись крепко в руль, сказал:
- «Иди одна, я не сумею;
Я не смогу; я здесь дождусь».
- «Пойдём ! Пойдём!».
- «Нет. Я... боюсь».
Наташа нервно, багровея,
Ударив дверцею, одна
Помчалась в бешеном порыве,
С чутём косули на обрыве
Пред пропастью, куда должна
Она скакнуть по воле рока.
Вот перед дверью. Ворвалась.
На кухне...
              Больно и жестоко
Душа виденьем обожглась.
О, не для детских глаз Наташи
Такие сцены наблюдать,
Ни нежностям голубки нашей
В силки такие попадать!
Она застыла недвижимо,
Все мышцы выстрельно свело,
Как будто врезалась незримо
С разбегу в гнутое стекло.
Поплыло всё, задребезжало,
И не мигая, чуть дыша
Она холодная стояла,
И в пятки схлынула душа:
Елена, жутко хороша,
Как будто кукла восковая,
Паноптикума экспонат,
Сидела как... совсем живая,
Вдаль сквозь окно пуская взгляд;
Словно прозрящая царица;
На плечи спавший шёлк волос,
Кровь на губах;  и на ресницах
По капельке жемчужных слёз;
А из груди - нелепо, дико,
Из центра бурого пятна
В форме положенной гвоздики,
Торчала, траурно черна,
Костяшка страшной рукояти;
И гробовая тишина
Красу божественного сна
Держала в каменных объятьях.
Наташа на пол потихоньку
Сползла по стенке;
                визави
Уселась, пачкаясь в крови,
И заслезилась полегоньку.

      Так полчаса, а может час,
Она сидела растворённо.
Потом смахнула влагу с глаз
И мягко, одухотворённо
Стала креститься и творить
Молитвы, путано и больно,
И подвывать непроизвольно:
Творца рабу принять просить.

     О, моя кроткая бедняжка,
Тебе-то это всё за что?:
Зрить сердцем и очами тяжко
Чертей ли, ангелов притон?
Всю стёртость первых тех мгновений,
Когда случится пребывать
Пред смертью, с дрёмой сновидений, -
Нельзя словами передать;
Это потом, потом, потом
Приходят боль и осознанье;
Сначала шок, туман, симптом,
И круг за гранью пребыванья.

      Ничто не длится без конца.
Наташа встала над покойной,
Последний раз прося Творца
В Раю скитальцу успокоить.
За Александром вниз пошла;
Но, озираясь сиротливо,
Она машины не нашла:
Костров пропал.
                Сбежал трусливо.

      В квартиру поднялась едва;
По телефону позвонила:
Ноль три зачем-то, и ноль два.
Упала в обморок без силы.

      -------------

      Бюрократический измот
И следствия и погребенья
Я не возьмусь (без сожаленья:
Кто испытал - меня поймёт)
Вам описать в казённых фразах,
Друзья печальные мои;
Всё длилось долго, как зараза:
Морг, деньги, кладбище, ГАИ,
Повестки, следствие, допросы...
Всё на Наташу, ей и ей;
Она, как в шлюпке средь торосов,
Гребла в могильном хладе дней.

      Кострова в розыск объявили;
Но лишь пустые "жигули"
На берегу Москвы нашли:
"Знать утопился"- так решили.

      А вот Елена... как ужасно! -
Сиротка бедная моя,
Ты даже мёртвая несчастна,
И даже в мир небытия
Тебя, оплакавши, отправить -
Не оказалось никого!
Слезами тризну можем справить
Лишь мы у гроба твоего
Скорбя с читателем моим:
«Спокойно спи молитвой нашей!»
Как жизнь, прах твой чужд живым;
Один Господь!
              Да вот Наташа.
Она по шёпоту души
Похоронить её решила
В родной, родительской глуши
<Чтоб хоть в земле усопшей было
Не одиноко, как жила>,
Среди гробов, крестов родимых:
«В лишеньях жизнь её прошла,
Так пусть хоть спит среди любимых»

      В печали слёзных, чёрных дней,
Я вас пока, друзья, покину:
Необходим груди моей
Здесь отдых.
             Сердца половину
Оставил в этой я главе.
Гербарий - жизни не заменит.
Пусть отревёт, отпустозвенит
Гуд в поминальной голове.



   Г  Л  А  В  А         Д  Е  С  Я  Т  А  Я

      О, Русь! скиталица моя,
В крови восторженной ты бродишь,
В дыханье русским духом ходишь;
И по твоим просторам я
Скитался, правильный бродяга;
Прошёл я много вёрст и лет,
Твой воздух пил хмельной, как брага;
В твою тропу я вмял свой след.
Что я искал на перепутьях,
В пыли дорог, на большаках,
В глазах озёр, в чащобных прутьях,
В цветах, хлебах, дождях, снегах?
Искал одно очарованье,
И впечатлений в грудь набрать,
И купиной обжечь вниманье,
Кондовых истин начерпать.
Я много зрил душой и оком,
Умом и клеточным чутьём:
В лугах, в реке, в лесу высоком,
В степи и в поле ветровом,
И в море мокром и солёном,
И в небе хрупком над тобой,
И в пестроте толпы людской,
И в человеке обделённом;
Я много понял и узнал,
Лишь одного среди скитаний,
В клубке блужданий, не познал:
Секрет людских предначертаний.
Какая тайна скрыта в людях:
В сердцах, умах, душевных грудях?
Зачем безбрежию вселенной,
Непознаваемо-нетленной,
Разумным Силам Мирозданья -
Людишек крохотных сознанье,
Их интеллект, их чувства, мысли -
В космическом, глобальном смысле?

      Кто хоть раз в жизни ни терзался
Таким вопросом, ни старался,
Пусть самому себе, ответить:
Зачем живём мы в этом свете?
Пытался каждый, но живущим
Ответ пока сокрыт в грядущем.
И я, читатель мой любимый,
Не в первый, но в последний раз
Произнесу за свой рассказ:
Что сей Вещун - промчался мимо
И созерцанья и ума,
Предназначенья я не знаю.
Но думаю, что жизнь сама
И есть ответ.
                Её внимая
Потомок наш трудолюбивый
Найдёт в ней смысл и резон,
Собьёт печать умом пытливым;
И юных пращуров канон
Отредактирует как надо;
Порвёт прозреньем тишину
И нам, друзья мои, в награду,
Почтит достойно старину.

      А я продолжу петь что знаю:
Свой затянувшийся роман.
Привычно вам, я отсчитаю
Монеток времени в карман,
И лапидарно жизнь Наташи
Во днях минувших расскажу.

      Епитимья, зерном в межу,
Запала в героиню нашу.
Кострова так и не нашли;
Наталья, после битв с законом,
Всё же взяла к себе Антона;
Тут бабка с дедом, как могли,
Их попроведать приезжали:
Былые свёкор и свекровь
Питали нежную любовь
И к ней, и к внукам; горевали
По сыну ... да и по Елене.

      Наташа в набожность втекла,
Тоскливой странностью зажгла
В груди лампадку возжалений:
Она частенько приезжала
Позывом властным в Городок,
И на могилке поминала
(Как будто Бог её обрёк)
Свою соперную подружку!,
И покаянный, терпкий стыд
Пел ей греховную прорушку,
И мука горьких аполид
Сосала совесть, мозг и сердце:
За всех молиться и страдать,
Душ заблужденье искупать -
Долг всыпался в нутро ей перцем.
Увы, но самобичеванье
Сулит лишь ложный аутизм,
Объятьям мокрого страданья
Подвластен слабый организм;
Что наши хрупкие созданья
Перед громадой первосил?
Кто встал на смирный путь стенанья -
Опасность разуму пролил.

      И лишь этюды на природе
Дарили ласки Леты ей.
Вот так дни важенки моей
Кружили в сивом хороводе.
          - - -

      Сиренью вспененный хмельной,
Над Городком расцвёл лучисто
Фулярный день прохладно-чистый
Под пухокрылой синевой.
Плетётся в птичьи окарины
Гуденье пчёл и лёт стрекоз.
Ползёт дорожка рыжей глины
За корольковый плач берёз,
Обохрамлёна лопухами
И подорожником в пыли,
К оградке с дряхлыми вратами
Штрихами видимой вдали,
Средь тополей и сосен мрачных
За ней - кладбищенский покой
Почил в крапиве сурьмовой,
Репьях и кустиках чепрачных;
Опутан сетью бледных троп
Между оградками, буграми
С камнями, звёздами, крестами,
В скорбящей зелени усоп.

      Где покосившийся забор
Погост от леса отделяет,
Листы черёмуха склоняет
На дёрном выстлланный бугор;
Порос ромашкой и фиалкой
Он без оградки под крестом;
Два рядом пня, и на одном
Наташа тихою весталкой*
В платочке креповом сидит,
Обняв ладонями колена.
Здесь под сырою толщей спит,
О чём и надпись говорит,
Кострова /Макова/ Елена.
Взгляд отчуждённый в пустоту
Наталья льёт, слегка качаясь,
Туда, за тайную черту
Проникнуть мысленно стараясь;
И вспоминается всё ей
Тот день, немеркнущий и страшный,
Когда цветами гроб украшный
Стоял вот здесь, у этих пней:
Десяток женщин и старух
В стаканы водку разливали,
Бутылки в сумки воровали,
Судачили о чём-то вслух;
И суетились в пьяной прыти
Могильщики и рваный мат
Витал над ямою,  как яд -
И слух размытый ей копытил;
Елена с мраморным лицом,
Венком убранная, лежала
Готова встретится с Творцом
И странный пламень излучала
Голубовато-восковой,
Такой покойный и манящий,
Как будто слала в мир живой
Прощенье призраком скорбящим;
Один могильщик, сильно пьян,
Уже закрыть готовый крышку,
Заплакал вдруг и, сквозь отрыжку,
Проговорил: - «Смотри, Колян,    
Таких красавиц средь покойниц,
Клянусь, я в жизни не видал!».
И дико к гробу пал, опоец,
И пепел губ поцеловал;
Они шутили, восхищались,
Но вот захлопнули покров
И стуки молотка раздались,
И красный ящик скрылся в ров,
И лихо заступы взбурлили,
Метая серый супесок;
Скоблил металл, бабульки ныли
И бил всё в душу молоток.
..................................................
..................................................

      Наташа встала, покрестилась,
Шепнула: - «Спи; да упокой!».
И тенью лёгкой потащилась
Дорогой ямистой домой.
Она идёт певучей рощей
В раздумья вся погружена,
И ветер плат на ней полощет,
Но вот сняла его она...
О, Боже мой! возможно ль это?
Что ж это - годы иль беда?
Моя голубка вся седа,
А синева в глазах  разъета!
Всё также строен стан её,
И кожа юная румяна,
Богиня зрит дитя своё,
Она тиха, благоуханна,
Но полинявший слёзный взгляд,
Но эти снежные седины
С суровой правдой говорят
О тяжком бремени кручины.

      Наташа думает про то,
Что: «Ко дню памяти бы надо
Каменный памятник - крестом,
Да где-то заказать ограду;
Где б заказать? - но не в столице:
Там слишком дорого берут;
А в Городке?, по чём же тут?
Надо узнать; поторопиться:
Не за горами август уж,
Деньки мелькнут и не увидишь.

      Зайти купить ребятам груш;
И старикам - а то обидешь -
То же чего-нибудь купить.

      Съездить домой - продать картины;
Тамарка... ох же и змеина!
В глаза ведь смотрит хоть бы хныть!
Но Бог судья ей - я простила;
И за неё, как и за всех,
Я замолю грехи... 
                Свой грех
Мне искупить:  дай, Боже, силы!

      Ах, как могло б всё быть не так;
Костров, Костров... да жив ты, нет ли?
Какие душат тебя петли,
Что зришь ты: божий свет, иль мрак?
Ты обманул Елену, предал,
А я невольно помогла...
Кто прав был? Чьи чисты дела?
Ох, рассудил бы кто, поведал.
Простите все!
                Господь прости!
Пойду во храм на днях - молиться.
Хватило б сил детей взрастить.
А там... случись чему случиться».
             - - -         
               
      Так крались дни сквозь жизни смог
Животной силой выживанья,
Крутясь, как ровницы клубок
На спицы старого вязанья.
Наташа, полунелюдима,
В своей блаженной простоте
Ласкалась к детям и мечте,
Всё ж остальное мчалось мимо.
Она почти что каждый день
С утра на кладбище ходила;
Как будто, сидя над могилой,
Внимая ангельскую сень,
В том утешенье находила,
Покой молитвенный и силы
И словно эта тишина
Давала отдых ей сполна.

      Однажды вдруг ей показалось:
Еленин призрак, или дух,
Её коснулся, и закралась
Глухая речь в тревожный слух.
Она ушла, но не с испуга,
Страх не объял её души;
Но что явилось ей в тиши:
Врагини кознм? помощь друга?
Вопрос покоя не давал.
А ночью Гипнос к ней явился
И веще-крыло обвивал;
Ей очень странный сон приснился:
У ямы будто гроб стоит,
Мерцаньем синим освещённый,
В гробу Елена том лежит
С лицом прекрасным, навощённым;
И вот могильщик, хохоча,
И комплименты рассыпая,
Припал, холодный труп лобзая,
Повизгивая и рыча;
И вдруг... взвились покойной руки,
Вцепились в горло наглеца:
Он захрипел, сквозь кровь и муки,
В больном предчувствии конца;
Открылись очи у Елены
Хлопком скрипучим, жестяным,
Она движеньем штормовым
Швырнула в зев земной геенны,
Как тряпку, тело, и сквозь вой,
Искряще глядя на Наташу
Янтарным взглядом, что пригашен
Был упыриной пеленой,
Сказала: - «Здравствуй, дорогая!
За всё спасибо! но прошу:
Не ставь мне камень, тяжь такая
Раздавит грудь. Сейчас дышу
Я здесь вольготно и свободно.
Сама ты лучше приходи
И говори со мной сиди:
Мне это сладко и угодно!».
И так сказавши, улеглась,
Глаза закрыла; гроб поднялся
И залетел в могилы пасть,
И сам землёю закопался.

     Весь день Наташа в тленье дум
Значенье сна понять пыталась;
А ближе к вечеру подалась
На кладбище: какой-то шум -
Похож на голос - зов унылый
Манил её: «Прийди ко мне...».
Она присела у могилы.

      В набухшей грозно вышине
Космато тучи шевелились
Роняя морось и храпя;
Порывы ветра проносились
В полыни пеною шипя.
Разряды с треском проблеснули,
Откашлялся тихонько гром
И почернело всё кругом;
Картечью капли полоснули
По забренчавшим лопухам,
По лапам сосен задрожавшим,
Железу, мрамору, крестам,
Кустам, листву заполоскавшим.
Наташа, словно истукан,
Струй штормовых не замечая,
Сидела, голову качая,
Ладони приложив к вискам,
Опустошённая, немая:
Как будто бешеным скачком
Сознанье, тело оставляя,
В провал упало и притом,
Не помня плоть в её заботах
И в абулии под дождём,
Витало в чём-то неземном -
В глубинах дальных и высотах.

      А дождь крепчал, и ветры бранно
Сражались на смерть меж собой,
И в небе били барабаны,
И пламень рвался плазмовой;
Потоки хлюпали, кипели,
На взрытой глине пузырясь,
Раскаты залпами гремели
Под землю с дроготью катясь;
Скрипели сосны расщепляясь,
Как динозавровы гребни;
Кусты стелились; и ломаясь,
Дубы оскаливали пни,
Берёзы бились, что больные
В шаманской бане пред огнём;
И паутины молневые
Ловили свежий бурелом
И он, треща и отбиваясь,
Плескался шающим костром,
Ревел клокочущим нутром,
Горячим паром изрыгаясь.
Гроза, как ярый Божий гнев,
Накрыла грешную планету.
Сплошной поток рычал, как лев,
Мотая буйно гривой света,
И скалил яркие клыки,
Скребя визжащими когтями,
Сливая в реки большаки
И рощи дёргая с корнями.

      Вдруг, сокрушающий удар
Сотряс погост, как лёд весенний;
Перед Наташей сизый пар
Поднялся с гейзерным шипеньем;
Её встряхнул колючий ток,
Она очнулась, пробудилась,
И перед нею сквозь поток...
Елена в белом вся явилась!
И к ней, как нимфа, подплыла,
И нежно руку протянула,
И улыбнулась, и взглянула
Пречистым взглядом, и взяла
Наташу робкую за плечи,
И тихо молвила, как мёд
Сочил из сот - подобной речи
Сирина сладкая не льёт:
- «Спасибо, милая голубка,
Ты искупила нам грехи!
И кущи Неба не глухи:
Они в признание поступка
Тебе даруют вышний путь!
Пойдём со мной моя подруга».
- «А встретим там мы мужа-друга?
Где он, ты знаешь?»
   - «Позабудь;
Он на земле, он изнывает
Под грузом взятого греха.
Пусть каится, пускай смывает:
Ему дарованы пока
Земные ночи и страданья;
Взял тьму и тяжесть он мою,
Сейчас ещё возьмёт твою,
И пусть искупит покаяньем.
Сумеет – значит, к нам придёт,
А не сумеет - канет в пламень,
На кочергу сеньцам пойдёт,
Или в забвенье - в жёлтый камень.
Но мы с тобой, с благих высот
Его любя и наблюдая,
Будем молиться, помогая:
И, может, он к любви придёт».
- «Но как же встать на путь мне млечный?
Что делать я теперь должна?»
- «Ладони вскинь к стопам превечным,
Молись - усердно и сполна;
А я из пенных этих тучек
Стрелу Господню призову:
............................................
      Возьми рабу под покрову!
Пролей ей свет рукой могучей!».
Она кричала, глядя вверх,
И вместе с ней Наташа тоже,
Воскинув руки, точно стерх
Крыла, просила: - «Боже! Боже!».

      И две послушницы просящих,
Под ливень, грохот, стон и вой,
Стремились в чаяньях молящих
Призвать архангельский конвой
Душе готовой на покой,
Готовой в сонм раеобрящих.

      А ураган с свинцовым градом,
Каких уж не было давно,
Хлестал их диким водопадом
Стихийно, бешено, темно.
Нефела в тучах, как в галерах,
Плыла по вздыбленным волнам
И чёрной шайкой флибустьеров
Носились ветры по пятам;
Кресты тяжёлые взлетали,
Могильный мрамор и гранит
Валились на ладони плит
И с чавком в жиже утопали;
Сдуревших птиц густой комок
Орал израненной оравой
И капал массою кровавой
В ревущий адовый поток.
Гром лютовал с такою силой
Как будто врезалась Луна
В беднягу Землю; всё бурлило;
Водоразящая волна
Сплошною лавой разъярённой
Карала дланью Неба - Мир!

      Вдруг, среди струй, как залп мортир,
Из тьмы, пожаром обагрённой,
Летучей молнии стрела
Метнулась с визгом и кипеньем
И...
       прям Наташе в грудь вошла,
С кроваво-пепельным шипеньем!
Дыра смертельной чернотой
В дымящем теле зазияла ...
Без звука, гарь зажав рукой,
Наташа на спину упала;
И только видела она
Как Лена в небо уходила.
И пелена... И тишина.
С улыбкой взор она закрыла.


      Её нашли на третий день
После стихийного кошмара:
ОбугленА, как рядом пень,
Пробита молнии ударом.
Затем в Москву перевезли,
Где мать её похоронила.

      Сыны внучатыми росли:
Уж знать им так от Бога было.

                - - - - -

      Равно в чернильницу, макаю
Я в сердце скорбное перо
И кровью этот стих чертаю,
И пеплом сыплется нутро.
Ах, как мне жаль душой сырою
Наташу милую мою!
Я знаю: вы, друзья, со мною
Печаль глубокую свою
Над нашей горлинкой пролили,
И слёзы горькие  сронили
Своих отзывчивых сердец;
Не плачьте: радужный венец -
Блаженной жизни был конец,
Ввёл в Райский сад её Творец!

      “ Да будут кущи неземные
Вам вечным счастьем дорогие!
Вам: тишь-нектар,  нам: жизнь-полынь;
Аминь, любимые, аминь! “

                *
      Как бы хотел на месте этом
Прервать я жупелный роман...
Песнь лебединая пропета,
И пустота кровавых ран
Зияет траурно и дико,
Как с поля сечи, со страниц
Без героинь моих.
                Так криком
Молчит флюидно скорбь гробниц;
Так плачет дымом костровища
Зола сгоревших деревень;
Руины древнего жилища;
Трухлеет, догнивая, пень,
Весёлой кроны помня тень;
Объемлет чахленький плетень
Бурьян пустого пепелища;
Себя так плотью помнит пища
Даруя новую на день.

      Вот так: приятеля своёго
Рисуя вам, мои друзья,
Увлёкся жёнами Кострова,
И полюбил... привык к ним я;
/ Вы только правильно поймите
Слова нескромные мои /
Но часто мы глаза свои
Упорно прячем от открытий;
Привычно пестуем и чтим
Не то, не тех - им жизнь кидаем...
И слепо счастием своим,
Что рядом шло, пренебрегаем.
Привычка - это пелена,
За нею суть искривлена,
За ней реаль извращена,
За нею жизнь умерщвлена;
Она не свыше нам дана,
А ленью мозга взращена
Из в душу павшего зерна;
Хотя и верно что она -
Замена счастию сполна.*

      Но, как бы ни было, я должен
Найти героя моего,
Вам досказать судьбу его;
И так, за ним следить продолжим.

      В тот миг, когда ушла Наташа
Увидеть рук его резню,
Угарный яд в герое нашем
Начал активную возню;
Он закурил, он застыдился,
Он заметался, заревел,
Он испугался, забесился,
Он жарким мозгом в смог влетел...
И, ничего не понимая,
Гоним инстинктом и бредой,
Умчался он в наплыв густой,
Путей-дорог не разбирая.
И колесил, и колесил
В шипучей августовской пене:
Без мыслей, планов, слёз и сил...
Всё от Наташи, да к Елене,
И вновь к Наташе, и опять
По кругу, радужно дурея.

      Сознанье стало покидать,
И звуки хрипло прилетать,
И звать: ”Пойдём, пойдём скорее”,
Пот вил глаза, как  жар пырея,
И клокот жажды, соки грея,
Стал желчной рвотой полоскать;
И упыри в крови скакать:
Манить смелее и щедрее,
И хохотать, и обещать
Покой-забвенье; и хватать
Сильней - волочь, вовсю зверея,
Туда, туда, туда...
                - «Куда?» -
Затряс он слабой головою
И выскочил... перед Москвою:
Вот путь, спасенье вот - вода!
Костров побрёл на блеск зазывный;
Сейчас: нырок, глоток и дно,
И благодать! и плен надрывный
Уйдёт в безмолвие: темно,
Прохладно... вечный сон и нега.
Он в воду жадную вошёл,
Винтя плечами, так побрёл
На тинный одр, где ночлега
Уже никто и никогда
Побудкой мерзкой не нарушит;
Одни русалки иногда
Водить его начнут на сушу:
Подлунья жизнь обозревать
С улыбкой мокрой сожаленья.
А впрочем, что тут наблюдать,
На суше, в чёрством искривленье?...

      И, вдруг, раздался резкий крик -
Такой пронзительный и громкий!
Не человеческий язык
Издал сей звук пискуче-ломкий;
Костров всем телом вздрогнул, встал,
Прислушался, и осторожно
Безумный в небо взгляд поднял,
И замер в проясненье дрожном:
Над ним, взрезая синеву
Стрелою белой, острокрыло,
Плетя задорную канву,
Крикливо чайка воспарила;
Она плескалась, как прибой,
С перловым смехом говорила:
“ Иди за мной, за мной, за мной...”,
И к морю синему манила.
Конечно! - море, океан!
И бригантины, и фрегаты -
На мачтах паруса подняты,
Как облака, мечты туман;
Вот то, что есть на этом свете,
Что он обязан посмотреть!
Нет, он не может умереть,
Пока в лазоревом рассвете
Он не узрит в морской дали
Жемчужный парус бригантины.

      Мечта! прочнее паутины
Нас держит жить в земной пыли.
Мечта, друзья мои, мечта!
Вот стимул, клей, крючок, черта;
Пока мечту не обретёшь,
Чтоб не случилось, а живёшь,
За ней идёшь, бежишь, плывёшь,
Всего себя ей отдаёшь;
Всецельна, призрачна, сильна,
Несбыточна..., но быть должна
Мечта! над верой и надеждой
И над любовью, надо всем:
Пока горит её тотем,
Земные не сомкнутся вежды.
Господь - мечтатель первый был,
Мечтая, стал Творцом Вселенной,
И Человека сотворил
С Мечтой божественной нетленной!

      Морская солнечная гладь
Кострова властно поманила,
И лечь под воду не пустила;
И он ушёл мечту искать.
                - - -

      Как зверь, сбежавший из зоопарка,
Машин, людей, кустов боясь,
Кружил он в улочках и парках,
По подворотням хоронясь.
Беглец, злодей, предмет охоты,
Тварь, потерявшая права,
Искал нору, тепло, отходы;
За ним гонялась вся Москва.
Но через голод, страхи, ночи
Он из столицы убежал.
С больной спиной, истрёпан в клочья,
Он фанатично путь держал
На берег Тихоокеанский
(Уж зрить - так зрить массив гигантский!),
И брёл, как тень, он на восход:
Безумец, пария, урод.

      Пути, дороги, расстоянья,
Деревни, сёла, города,
Ловушки, кони, поезда,
Голодно-стылое страданье,
Дожди и грязь, поля, стога,
И голод, голод, голод, голод,
Леса, овраги и луга,
Страх пред людьми, усталость, холод;
И осень с мокрой душегубкой
В скелетах жёлтых, злых огнях,
И неба сель по грязи хрупкой
Несётся в облачных камнях,
Ветра промозглые синюшно
Целуют иниевый жар;
Он спал по фермам и конюшням,
И воровал животный вар.

      Морозы; белая истома,
Вонючий город, вши, бомжи,
Подвалы, крыши, гаражи,
И голод, так уже знакомый;
Он за воронами следил
И дрался с псами за объедки;
Весь запаршивел и изгнил,
Но голод стал уже не едкий:
Не есть четыре дня - пустяк.

      Весна, и вновь пути, просторы.
Тлен лета.
           Осень.
                Снега горы.
Опять весна.
           Он, как червяк
В темнице крепкого ореха:
Залезть - залез, что было съел,
А вот обратно, неумеха,
Прогрызть свободу не умел.
Где ж океан?
            Где ж он всё кружит?
Давно он этого не знал;
Идёт куда безумье вьюжит;
Как дикий дух, как призрак, стал.
Но лишь одно он помнит твёрдо:
Идти на солнце, на восход -
Там Тихий океан, и гордо
Жемчужный парус там плывёт!

      Вот снова лето, красномордо
Горячим лижет языком;
И тащит взмыленным коньком
Его на сыромяте корды.
Жара, жестокая жара,
Как пса кудлатого дыханье,
Слюняво-липким обжиганьем
Шевелит дымные ветра.

      Уж много дней всё лес и лес,
Он выйти из него не может;
Чу! ... слух больной его тревожит
Ворчащий вой: как будто бес
Лесной шагает на охоту
И дует / страх нагнать / в рожок;
К сосне он встал, и в сторожок
Примолк.
           Из ёлок с позевотой
Вылез матёрый белый волк;
Глазами рыжими вращая:
Глядит, созданье изучая,
И взять никак не может в толк
Кто перед ним: ловец, добыча
За первым  вслед ещё, ещё...
К нему, оскалясь, из-под щёк
Клыками  смачными склобыча,
Идут, щетинясь и рыча.
Костров наспех перекрестился,
К защите Неба обратился,
И вдруг... гортанно клокоча,
Присел и скрюченные руки
Метнул вперёд, и замахал,
И рёв чудовищный издал -
Земля не знает эти звуки! -
Легко, пружинисто, как рысь,
Метнулся хищно и проворно;
Фонтаны хвои взвились ввысь;
Зверьё отпрянули позорно,
И боязливо утекли
В седые дрогнувшие ели.

      Герой наш стонно, еле-еле,
Покачиваясь встал с земли.
То, что сейчас перед собою
Мы видим, милые друзья,
И существом назвать нельзя:
Скелет с безумной головою;
Обросший, белый, как старик,
Покрыт коростами и струпом,
Смердит зловонным едким трупом,
До черепа обшарпан лик,
А взгляд... /с подобными глазами
В Аду бы дали бюллетень !/
Летуч, сквозист и сер, как тень.
При нём котомка с сухарями.
Он в полушубке (если так
Можно назвать эти обрывки).
Безгубый рот бубнит отрывки
Бредовых фраз, в них наш бедняк
Всё повторяет, повторяет:
- «Жемчужный парус, океан...».

      Вот дальше тупо он шагает
И стонет в зной от боли ран.

      Однажды в полдень раскалённый,
Взойдя на каменный обрыв,
Он вдруг увидел, словно взрыв:
Внизу, водою затоплённый,
Аквамариновый простор -
До кругозора, вправо, влево!! ...
Его стеклянный, круглый взор,
Давно засушенный до чрева,
Пролился вдруг потоком слёз!
Он сел под камень измождённо,
И жадной алчью, окрылённый,
В безбрежье океана врос.

      Приятель мой ждал бригантину
С перловым парусом мечты.
Дни крались флёром темноты,
Всплывали зори из пучины,
А он сидел, сидел, сидел,
Сосал сухарь заплесневелый
И в горизонт пустой смотрел,
Стерёг ветрила лоскут белый.
Впадал в беспамятство и вновь,
Как пёс на вязи, просыпался.

      Внял Посейдон, и он дождался
Свою мечту, свою любовь!
Необычайно ясным утром
От дрёмы веки он открыл:
Сверкая ярким перламутром
К нему корабль роскошный плыл!
Вот он всё ближе, ближе, ближе...
Каскад жемчужных парусов
Лучистым ореолом брызжет,
Наполнен влагою ветров;
Уже он палубу внимает:
У лееров... о, боже мой,
Наташа с Леной! и махают
Они ему;
          И он рукой
Свинцово-тощей, непослушной,
Ответным знаком шевельнул...
Закрыл глаза...
               И с пеной душной,
С мечтою сбывшейся -  уснул.

            *
      В горах Уральских, над обрывом,
Скала гранитная стоит;
Под ней в покое сиротливом
Скелет обветренный лежит;
С ним рядом сидор изотлевший
И, плоским камешком накрыт,
Том Лермонтова - он открыт
И под дождями  почерневший;
А на костяшках безымянных
Обеих рук у мертвеца
Вросли два золотосиянных,
Два обручальные кольца.
Лежит он тих, а под горою
К небесным льётся берегам,
Бескрайней ширью голубою,
Как Океан, - тайга... тайга ...
         - - -
               
      Любовь и кровь.
                И здесь добавить
Мне больше нечего, друзья.
Но если врезалась вам в память
Беседа долгая моя,
Омыла грудь печалью пряной,
То подтвердите вы со мной:
Из всех трагических романов
Подписан Мельпоменой мой.


   В  М  Е  С  Т  О    Э  П  И  Л  О  Г  А   

      Закончен труд. Но рано, рано
Я стал приятеля писать...
За окончанием романа
Пришлось мне к вещуну взывать:
С пера водимого плескалась
Видений мутная волна,
И говорила тишина...
А что в сокрытии осталось,
Сойдя в густой эфирный мрак,
То музы дошептали в уши.
И если что пропел не так -
Пусть мне простят усопших души.

      Был жив Костров, все были живы,
Когда я начал третью часть...
Громадна Мойр холодных власть,
Законы их непостижимы.

      Ещё бы искренне хотел
Воздать я памяти героев,
Но, опустел вдруг, опустел,
Придавлен немоты горою.
Напрасно я среди купавок
Брожу в упрямой тишине,
Напрасно жду стихов и мавок,
Ничто не явится ко мне;
Ни музы и ни бесенята,
Ни голос призрачных миров,
Ни кровь загробного заката,
Ни шёлк заоблачных шатров.
Быть может, нету вдохновенья,
Быть может, лиры не звучат,
Быть может, балует забвенье?
А может, возраст виноват? -
Года спокойной зрелой стати.
Пора кипения прошла:
Пора любви и благодати,
Стихов и вольного крыла;
А мудрость истин кашлять рано,
До них ещё я не дожил,
И голос вещего Бояна
Снежницей мозг не напоил.
Покой оглядный годы дали:
Взглянуть вперёд, взглянуть назад...

      Одни мистические дали
Пока со мною говорят;
Но, и они сегодня в злобе:
Не допускают побродить;
И всё на что сейчас способен:
Давлёнкой критиков кормить,
Лишь критикам и пародистам
Я щедро хлеб сейчас пеку
И с чувством радостным и чистым
Лишь им форейторю строку;
Люблю я это (не лукавлю):
Попутать даты, стили, слог,
Я их без пищи не оставлю;
Когда б с читателем так мог.

      Читатель, друг мой терпеливый,
Не распростишься ли со мной,
За то, что в день наш суетливый
Тебя томил я пустотой?

      Какая тишь вошла в меня,
Какая брошенность звучаньем!
Я маюсь немотою дня
И ночи тягостным молчаньем,
Хоть полон ржавчиною грёз,
Цветными красками природы,
Рассказы скорбные до слёз
Вещают лунные уроды,
Фантазий дивных полон ум
И жизнь кидает анекдоты,
Блуждает рой пытливых дум
И пальцы крючит от работы.
Могу всему я подыскать
Позаковыристей названье,
Пушистой фразой обласкать,
Обжечь холодным завываньем;
Да, грудь бурлит и я могу...
Вернее, мог бы, но молчится.
Как будто тщетно берегу
То, чем не в силах разродиться.
Напрасно жду я вдохновенья
И муз, слоняясь средь купав.
Вот всё что смог, всю тишь собрав:
Черкнуть такое стих-творенье.




      К  О  Н  Е  Ц