Не обнадёживала больше перестройка. Уже нельзя купить. Пока нельзя украсть. Как в грязь лицом пред дамами не пасть? К их празднику?!
– Ведь ты ж поэт у нас?! Ну сделай им красиво. От имени нас всех! – в курилке дымной мужички просили.
И вывернул под те мгновенья душу. Лишь лучшее о каждой из них вспомнил. Одной строфой. Но …тридцать откровений!
Бальзамом слов в их души проникая, я их очарованьем упивался. Не лица видел я уже напротив – Лики!
Как грациозно возвращаясь к месту, несли они слова в открытке и гвоздичку, сквозь тишину переоценки взглядов.
А как затем роскошно отвечали в великолепном праздничном застолье:
«Слова твои под стать лучам весенним. Мы расцветаем. Мы благоухаем!» – И града слёз счастливых не стеснялись.
Проходит всё. И праздники - туда же!
В рабочих буднях и случилось это.
– В публичном споре я посмел …перечить! Достойнейшей из дам!
В принципиальном не найдя согласия.
Зрачки же прочих дам – чуть менее достойных – пылали углями бесспорных осуждений.
– Как смел!? С самой?! Прощения проси! И на колени!!
Иначе неминуемы утраты – по части отпусков, тринадцатой зарплаты…
– Хорошие мои, – я вновь посмел перечить, – лишь время всё расставит по местам.
Лишь время лечит!
И тишина! В ней очевидным стало – лавина сдвинута! И грядут бои!
И смогут смять любые бастионы русалки ненаглядные мои!!
Бесшумною психической атакой они объект враждебный обложили.
Обмазали его приправой острой.
Ну а затем жемчужными резцами раздирали и с аппетитным хрустом разгрызали бесценнейшие косточки мои.
Но вдруг, совсем уже на чудо не надеясь, сражён я был картиною нежданной.
- Слёзы! Слёзы! У каждой! Из обедающих мной!
И вспомнились не праздные те слёзы!
Те родники из Ликов благодарных!
Как - думалось мне - милые страдают!
Как сражены безумием момента…
Ах если бы затем не то шипение, дошедшее из дальнего угла:
– Какая же я всё же, бабы, дура, – достойнейшая простить себя не в силах, – всобачить в ту приправу ...столько хрена?!
В слезах с хреновиной не в радость пища дамам...