Их двое, кого я помню в своих молитвах.
***************************************
рассвет подкрадывается незаметно,
/путями ветра/
вкрадчив и вооружён
серебристым ножом
нарезает мармелад розоватый неба на тонкие лепестки
и руки́...
и строки́ моей не хватит собрать это счастье, двойными лунами
вышивающее небосвод.
брод?
есть ли он, брод, в этой вязкости мутно-кисельной прогорклого ноября?
кто-то шепчет: конечно, вот же, есть рука, есть петля и шаткая табуретка,
непригодная больше ни для чего, как и твоё, рассыпающееся на ветки,
древо смысла.
нет здесь жизни. никакой. ни грязной, ни чистой, ни наполненной, ни пустой.
там же утро. и свет прозрачный, чуть золотой, пляшущий на ресницах.
их лица...
господи, я бы всё отдала за их лица,
улыбающиеся моему пробуждению.
город румян лихорадкой осеннею, полон подарками до краёв.
вот мы втроём идём по гудящей базарной площади
я между ними /в оправе сокровище/, не разбирающая,
где чья рука...
три лепестка.
ещё три лепестка с неба осыпалось, переполняя чашу.
мне не страшно, знаете, мне не страшно,
только бы, закрывая глаза,
в это промозглом бессмысленном городе,
вновь их открыть там, где небо распорото
серебристым ножом,
нарезающим /к завтраку/ мармелад.
и насмешливый взгляд справа,
и восхищённый - слева.
- доброе утро, А́зери.
- как спалось, королева?