Бреду я по узеньким улочкам Рима
в усталости дикой сомлев.
И шествуют в древнем величии мимо
премудрая «луппа» и старенький лев.
Вздымаются арки и плещут фонтаны
все десять столетий точь - в - точь,
на бархатных крыльях, как волосы Анны,
спускается южная ночь.
Стряхнув с себя пепел, поднявши колени -
а в термах звучат голоса -
легко поднимаются прошлого тени,
их блещут, как прежде, глаза.
Закованный в латы стоит гладиатор,
волненье людское презрев… -
свободу и деньги сулил император,
и дрогнул оскаленный лев.
И воет волчица, сойдя с пьедестала,
ей вторят любви голоса…
Волчица в уныньи, волчица устала
мозолить прохожим глаза.
А где-то бряцает оружьем Евлетий,
он снова берет города,
как будто не минуло двадцать столетий,
как будто живет он в тогда.
Лишь солнца лучи озарят в чудной лени
оливковых рощ пол-листа,
чу, слышится топот сандалий,… и тени
свои занимают места.
« Постойте!…куда вы?! …замрите мгновенья!
я с вами, в шестнадцатый век!
Там сердце Микеля!…» Напрасно, волненья
не слышны застывшим навек.
И дремлют в величьи немом истуканы
пока - хоть сбежать бы не прочь -
на бархатных крыльях, как волосы Анны,
не спустится южная ночь.