Вопрошение

Андрей Никач
 Утро начиналось устрашающе обыкновенно по причине известной непредсказуемости сочетаний явлений природы, места и событий предстоящего дня. И в этом не было ничего удивительного. Все подчинялось палочке единственного дирижера и композитора. В Его свете, Его симфоническим оркестром исполнялось произведение известное только Ему и не имеющее для нас ни начала, ни конца. Исполнение завораживало, не давало возможности сосредоточиться на сути, завлекало и задавало Его ритм нашей жизни. Навязчивая мелодия городской повседневности отвлекала и смазывала восприятие красок, звуков, запахов и прикосновений раннего утра, в котором существовали только определенные вещи, упорядоченные во времени: будильник с отвратной мелодией, скрученная туба зубной пасты, пустой чайник, нетерпеливая собака, дорога и далее - продолжайте сами.

  Ядовито-голубой павильон остановки  –  грубое, антивандальное  соединение труб, стекла и железа резал глаза и забирал последнее тепло. Вздыбленное полотно дороги скатывало с себя авто. Цветные короба - троллейбусы боязливо подъезжали, держась за провода, шипя и лязгая, выжимали людей на остановку и тут же поглащали новые невинные жертвы предначертанной людской суеты.

  Для человека, оказавшегося внутри, непредсказуемая реальность желанно ограничивалась кузовом троллейбуса. Пассажир добровольно отказывался от запредельной среды своего вынужденного обитания, погружаясь в выдуманные людьми миры просто или при помощи наушников, плееров, сотовых телефонов, книг и электронных книг, смартфонов и других гаджетов. Редко кто выпадал из состояния привычного для каждого транса и проявлял хотя бы минимальный интерес к происходящему внутри и представлением за окнами. Постоянно действующий и самый дешевый театр гиперреализма работал: менялись декорации, менялись местами артисты и зрители - пассажиры и пешеходы.

  Глаза пассажиров были мертвы, движения вялы. Подлых карманников и людей, заливших страх алкоголем, не было. Признаки жизни, в пределах своих профессиональных обязанностей, подавали лишь кондуктор и водитель троллейбуса.

  Появление для всех цвета, звуков, запахов и других ярких реальных ощущений было подобно локальному взрыву - рождению маленького мира. Красный как гроб троллейбус рокотал на остановке, низко висящее солнце заливало улицу все тем же красным и бледно розовым светом, и нехотя выглядывало из-за огромных заводских труб, немыслимо изогнувшихся и нависших над переплетением черных лент проводов, накрывающих ажурным куполом дорогу. Гигантские тени вжимались в землю и испуганно лезли на все, что попадалось на их пути. Воздух звенел, натянутый ветром и стремлением исчезнуть. Едкий запах дыма, смешанный с утренней сыростью, резал ноздри...

  Девочка лежала на боку перед окнами троллейбуса, посередине и поперек дороги. Светло-фиолетовая курточка с капюшоном, закрывавшим лицо, в этот момент была ей к лицу. Неестественно согнутые руки и худенькие ножки без обуви говорили о том, что ей нестерпимо холодно. И место, где она лежала, леденело неприкасаемым, чистым, жертвенным алтарем - порталом.

  Все, на уровне подсознания, собственным телом, более спиной, именно  чувствовали позвоночником, а не слышали музыку холода и пустоты. Чёрный скрипучий страх проникал сквозь бесконечный витраж жизни, кусочек которого только что был разбит и унесён в неизвестность. Всё застыло во времени, все оцепенели. Только водитель стоящего неподалёку такси нарушал всеобщее единство неподвижного восприятия мира. На почтительном расстоянии от тела девочки он исполнял немыслимый танец страдания и бессилия, поворачиваясь вокруг собственной оси на одной ноге, дергаясь всем телом и отталкиваясь от воздуха руками. Он не мог поверить в то, что в одно мгновение стал палачом, убийцей и жертвой одновременно.

  Пассажир этого предопредленного такси, раздавленный пережитым ударом чужой судьбы,  сидел неподвижно на переднем сиденье за паутиной разбитого лобового стекла. Его не моргающие от страха кукольные глаза, воткнутые в тело девочки, кричали: «Почему я? Где моё тело? Я не хочу знать о том, что могу вот так неожиданно, по случаю, умереть по Его воле».

  Пауза.  И общее отстранённое людское оцепенение рухнуло в нервную суету.

  Стремление защитить двоих детей и себя от леденящей музыки того света заставило женщину, стоящую на остановке, прижать детские головы руками к себе, сжаться и жаловаться, покачиваясь в одном ритме танца с водителем такси. Кто-то эмоционально вызывал скорую, слышались возгласы, непроизвольно обращенные к Нему, причитания. Глаза очень многих прояснились, заблестели, наполнились тоской и безнадежностью. Кондуктор, нарочито громко, заглушая рев троллейбуса, убеждала окружающих и себя в том, что девочка жива по той причине, что ее просто сбили, а не переехали. Ей не возражали. Про билеты она забыла, хотела забыть и страх, заставляя себя говорить и говорить: как нужно переходить дорогу и, как она этому учит своих детей и какие ныне непослушные дети...

  «Господи!  Господи!» - звали Его ревностные прихожане - старушки, которых казалось слишком много для одного троллейбуса. Сгорбленные бабушки  совершенно неопределенного возраста, маленькие, утомленные жизнью, одинаково одетые во все мятое и бесцветное, очень похожие на старую деревянную куклу с повязанной тряпицей на голове, не имеющую лица, рук и ног. Их постоянное напоминание о Нём ещё более отягощало происходящее.

  Отец Анатолий, в прошлом участковый врач, в мятой шляпе с полями, прикрывающими глаза, в сером длинном плаще тихо и смиренно стоял в конце троллейбуса, опустив плечи и понурив голову. Его волнение выдавали только беззвучно шевелящиеся губы и торчащий из-под шляпы, дрожащий хвост седых волос, перетянутых черной резинкой.
Он думал и молился о душе девочки. И как все, но осознано не стремился к ее телу.

  Опять звали Его, хотя Он здесь всегда и везде. Все остальное тленно, не на что опереться и нечем защититься. Все самое дорогое и необходимое рассыпается, гибнет и предает, подчеркивая Его величие и могущество.Любить без страданий и потерь можно только Его, познавать без греха можно только Его, творить и созидать можно, но тоже только для Него.

  Троллейбус тронулся с тяжким грузом людского непонимания: «ЗА ЧТО, ГОСПОДИ?»