Есть бескорыстные места,
Где беспрепятственные листья
Крестьянствуют, как медалисты,
Кося калиною в кустах
На недолеченный чурек
С его ничейными лучами
Над лакколитами-плечами
Пейзажа кисти винограда.
А ближе – крыша из прорех,
Дорожки грушевого сада,
И огуречная засада,
И старый спиленный орех
В обличье пня,
И с белым чёрный,
Словно состряпанный из двух,
Казачий кот, как заключённый,
У пня наверчивает круг
В вечнозелёном тамагочи.
Вводя границу дня
И ночи,
Он околачивает дверь
Немого дома, где теперь
Окошки серы.
Только Глюк
Снисходит к нашему Орфею:
На кухне, мнится котофею,
Его хозяйка режет лук!
У лука Мойры хлуп слоёный
И стрелки тонкие легки,
Но пальцы лёгкие руки
Владеют нитью потаённой.
Вращая лук веретена,
Она играет тетивою,
Пока Василий тихо воет
В проёме низкого окна,
Как те фанатики Цзедуна.
Кто это? Клото?
Кто она,
С мясной улыбкою кривою?
Улыбка Мойры – это нить,
Соединяющая с прошлым.
Спряди нам – Лахес? – суматошным,
Чтоб у окна повременить,
Переменить
Косую суть,
Не мойву есть, а тилапию,
Скостив на хронотерапию
От едких луковиц слезу.
У лика Мойры – осенённый,
Ветчинный вид, или салями,
С каким заносят над слоями
Слезоточивый нож калёный.
Дочь Ночи, – Атропа? – постой,
Дай дожевать кошачью печень, –
Так пересолен, переперчен
Твой Валерьяновый настой!
Василий бродит возле дома,
В котором – окон и дверей…
Луна, как часто в ноябре,
Восходит ливерным батоном
В разрезе.
– Всё-таки, она… –
Кот негодует в чёрной шерсти,
В его глазах летят Луна,
Верёвки бельевой струна,
На ней развешанные черти
И два зрачка-веретена.
21.11.2013