Метели, бураны, промозглый Урал,
декабрь календарь итожит.
В TV по «Культуре» церковный хорал,
квартет расстаётся с кожей.
Загваздана скатерть, вино и бычки,
латвийских сардин могила,
Орут из «Фуная» монахи-качки,
«о Господи Святый, помилуй!»
Дымит крематорием дым сигарет,
Целуются водка с кишками.
Крадётся комодом твой фотопортрет,
Где ты не ушедшая к маме.
Соседи ремонтом по нервам грубят,
в природе преддверие, кома.
Декабрь завывает подол теребя,
Ты знаешь, а я-таки смог без тебя,
Такая вот, млять, аксиома…
Часовни склеп, сердяга и изгой, дым фимиама не щекочет ноздри. С потёкших фресок с грустью и тоской беззвучно плачет брошенный Га-Ноцри.
Кричит заблудших дщерей и сынов, кому Голгофой вымолил надежду. Но, не идут, в объятьях сытых снов, (А те на Арафат идут как прежде)
Нет, посещают важные столпы, от атеистов канувшей элиты. И бьют поклоны, расшибая лбы, ну да, им есть, за что кровавить плиты.
А что народец? А народ в трудах, пасёт корову, квасит понемногу. В убитых сёлах, потных городах, местами с чёртом, в настроенье, с Богом.
Взрывая мир каскадом новых поз, лелея спесь, что суть необходима. Пренебрегая истиной, что нёс, смешной бродяга из Ершалаима.
Ночной духан на трассе Пермь-Кунгур,
Пивные кружки на столе под зонтом.
В немолчном гуле проходящих фур,
Скрипит иглою старая «Ригонда».
Сажусь в углу забытый и пустой,
Прогорклый дух струится от шашлычен.
Эй, виночерпий, наливай не стой,
И не ленись, а то замёрзнешь, бичо.
А ночь ползёт вдоль верстовых столбов,
Пугая выпью мой медвежий угол.
Сквозь тёплый смог бензиновых клубов,
В потоке фар, в октановую вьюгу.
Скрипит игла, в окошках дождь косой,
Уснуло всё, лишь трасса в карауле.
Плывёт над миром песня «Тбилисо»,
Как чёрный креп того «Киндзмараули».
Тбилисо, мзис да вардебис мхарео…