1
Был месяц май. И первое тепло, –
такое настоящее, густое,
как донный мед, – над первым травостоем
висело, будто жар от НЛО.
Всё птичье невеличье звонко пело.
Добро торжествовало то и дело.
Обламывалось то и дело зло.
Звучали в парке старые качели
тягуче, как на спуске тормоза,
и мерно, словно в фильме «Кин-дза-дза!»
космическая музыка Канчели.
И май глядел на всё во все глаза.
Плескалась небосвода бирюза,
ресницами помаргивали ели.
2
Сиренью окрыленные дворы
всё порывались полететь куда-то,
и, словно в «Бесприданнице» Паратов,
борзел шалман окрестной детворы.
И в окнах, умножающих просторы,
мелькали, как на плоских мониторах,
похожие на наш антимиры.
Прохожие туда-сюда сновали:
кто по делам, а кто за колбасой.
И, как состав хоккейный запасной,
старушки на скамейке ворковали,
довольные наставшею весной,
и тенью тополей, почти лесной,
и тем, что никого не закопали.
3
Всё повторяли: «Эко повезло…»
и дружно опасались Божьей кары…
Тут как нарочно человек с футляром
альтовым появился. Тяжело
вздохнул. Поправил бабочку устало,
лицом похож на Вилле Хаапасалло.
Футляр качнулся, как в воде весло.
И будто сноровистую байдарку,
альтист захожий развернул себя,
петляя в пышных лужах, что, рябя,
шуршали, – развернул, нырнул под арку.
А в лужах голуби купали голубят,
и, словно Фирс ливрею, хвост до пят
влача, какой-то сизый грозно шаркал.
4
Шаги, машины, голоса, листва,
дверные петли, пенье горловое,
проем, и потолок над головою
так высоко, что кругом голова.
И запах то ли краски, то ли плова
с курдючным салом. Далее – ни слова.
Здесь пауза, в окошке синева,
заминка с незнакомыми ключами…
Как душно! Поскорей открыть окно,
чтоб хлынул свежий воздух, как вино
из гурджаанской бочки, с обручами!
Чтоб завертелось, как веретено,
всё, чему быть отныне суждено,
как говорят, наверно, англичане.
5
Под сенью белопенных облаков
в окне напротив мама мыла раму,
не ведая ни страху и ни сраму,
одетая в бюстгальтер и трико.
И кудри в стиле среднего барокко
ласкали грудь, и груди как под током
дрожали, образуя молоко.
Два чувака на женщину глазели
со дна колодца тихого двора,
пока не крикнул третий: - Эй, пора! –
из-за руля фисташковой «ГАЗели».
- И так мотаемся, как бобики, с утра.
К тому ж я обещал еще вчера
Тамарке завезти хмели-сунели.
6
«Хмели-сунели. Хмели… Где там хмель?
И где сунель? И что это такое?
Какая разница? Мне по фиг. Я спокоен.
Дыханье ровное. Я вижу только цель».
Цель - хмель, хмель - цель. - Скрип проржавевших петель
оконных и навстречу, как свидетель,
влетевший с улицы великолепный шмель.
- Оса! Оса! – вдруг закричали снизу.
– Руками только не маши, братан!
Замри! – И замер двор, и замер кран
на стройке рядом, замер голубь сизый
в полете, замер воздух, как нарзан,
упавший в общепитовский стакан…
И только зайчик шарил по карнизу.
7
И только меднолобая оса,
шипя, шурупом ввинчивалась в воздух…
И вздрогнул мир! Миры его и звезды,
планеты с голубями в небесах.
Как астронавт, не ощущая веса,
он из кабины выплыл. Словно месса,
звенящий космос втек в его глаза –
тех самых восемь тактов Нино Рота,
а дальше не понять, не разобрать,
лишь напоследок вопль истошный: - Бля-а-адь!!!
И всё. Смещенный угол поворота
планеты вкруг оси. Теперь вращать
себя по-новому ей предстоит опять.
В зрачках стеклянных отражалось что-то.
8
В зрачках стеклянных отражался мир,
такой смешной и кукольный, по сути:
деревья в черных мантиях, как судьи,
а самым главным – уличный сортир,
и прочее вокруг такого ж сорта,
продукт броженья в дьявольской реторте,
бессмертия прокисший эликсир.
«Он, этот мир, по сути, развлеченье
для тех, кому постичь его дано,
цветное, в лучшем случае, кино.
Немногое имеет в нем значенье:
месть; сила ветра; принцип домино;
удобно ль расположено окно;
и есть ли черный ход для отступленья».
9
Играли цветом груши впереди,
как будто нацепили панагии.
И голуби толпой, как в «Ностальгии»,
из арки выпорхнули, словно из груди
святого Павла. Шли куда-то люди:
кто по делам, кто взяв рубец на студень.
И обещало радио дожди.
И обещало воскресенье скуку,
сон до обеда, завтрак после сна.
А по бульварам шастала весна,
и уличный альтист, судя по звуку,
успел пригубить скверного вина.
И пахла гильзой желтая струна,
когда он так сгибал вторую руку.