Адриенна Рич, американская поэтесса – Дэвид Монтенегро, журналист (беседа 1997 г.)
Дэвид Монтенегро: Сначала о языке или о политике?
Адриенна Рич: Будем говорить о том и о другом. Начинается с чего вам хочется.
ДМ: Бытует мнение о языке как средстве сдерживать чувства. Но это при пассивном к нему отношении. Будучи же инструментом исследований язык, наоборот, дает чувствам свободу. Как вы ладите с этой палкой о двух концах? Какой из двух типов владения языком у вас преобладающий (я пока не рассматриваю случая, когда язык сам берет над вами власть)?
Рич: Да, это как раз моя тема. Язык может и сковывать, и раскрепощать. Однако язык сам по себе еще никому не даровал свободу. Как я написала в «Картографии безмолвия», язык всего не может. Думаешь иногда: а не лучше ли отойти от поэзии и создать какую-нибудь монументальную голову, какой-нибудь грандиозный космический образ самодовлеющей мощи. И таким образом положить конец всей этой битве со словами и значениями. Я давно пишу о своем неприятии академического языка, языка-угнетателя. Он уже непригоден. Английский язык все еще таков, каким его создала англо-саксонская раса. А нам надо создавать новый язык, всеохватывающий. Тут дело в ассоциативных ядрах слов, в истории слов, в их способности приходить к нам и продолжать в нас. И конечно еще в одной вещи, неотделимой от слова, от поэзии. Это музыка, модуляция голоса. Я убеждена, что интонация, вокал – они совершенно индивидуальны, исходят изнутри нас, а потом сцепляются с традицией, с фактами из жизни, книг, области предания. Вот, например, был со мной такой случай. Я зашла в нью-йоркский книжный магазин. Стихи давно ко мне не приходили, но я чувствовала: очень скоро чей-то новый, поэтически заряженный голос меня вдохновит, и я запишу по-новому. И тут я наткнулась на антологию итальянской поэзии – собрание стихов, написанных после Второй мировой. Открыла наугад – и напала на стихи Пазолини, великого кинематографиста. Я вообще не знала, что он еще и поэт. Одно большое стихотворение представляло собой размышления над урной с прахом Грамши, итальянского революционера. У Пазолини необычайно проникновенный поэтический голос. Стихи написаны терцинами, но это не подражание Данте. Там было что-то личное, горькое и очень современное. И я убеждена, что кто-то захотел, чтобы я открыла книгу на этих стихах и нашла то, чего искала – интонацию, особенности речи. Только то, что глубоко лично, может стать общечеловечным.
ДМ: Голос внутри голоса?
Рич: В каком-то смысле так. И тут важно не потерять своего, удержать грань.
ДМ: Поэт и режиссер… А есть связь между звуками речи и формой образа?
Рич: Мне кажется, что зримые образы – одни из источников поэтической свежести. В кино самые убедительные кадры восходят к чему-то очень личному и очень простому. Вода в стекле – и не надо экзотических, захватывающих метафор.
ДМ: Не надо сенсации.
Рич: Да, тем и замечательны послевоенные итальянские фильмы: сюжет строится на расхожих образах-фактах.
ДМ: В примечании к вашему эссе «Дверная рама как факт» вы говорите о типе метафоры в вашем стихотворении в вашем стихотворении «Резчики алмазов». Что вы, когда писали, не приняли в расчет обстоятельств жизни обработчиков алмазов в Южной Африке. Значит и метафора несет политическую ответственность?
Рич: Да, при выборе темы надо быть по возможности политически и исторически осведомленным. А я… Моя вина в том, что я слишком далеко ушла от сферы своих знаний и интересов.
ДМ: Выбирая метафору, вы сразу подвергаете ее политической проверке – или вы живете с ней, даете ей выкристаллизоваться, а уж потом принимаете или отвергаете ее? Иными словами: есть у вас внутренний цензор или антицензор, когда вы пишете?
Рич: Да, конечно. А как же иначе, если живешь в своей стране в положении инакомыслящей? Несешь долю ответственности за общий объем поставляемой в мир дезинформации. Да и реальные цензоры наводят правки… Живешь в государстве, где все подлежит проверке, и это не может отложиться на работе сознания. Спрашиваешь себя: «А не усмотрят ли здесь или там политической аллюзии, подтекста?» Это уже становится частью творческого процесса.
ДМ: Ранимость, незащищенность тоже является, как вы пишете в «Североамериканском времени», привилегией словесности?
Рич: Да.
ДМ: Еще вы там говорите, что порой написанное выходит из-под контроля и начинает действовать против нас. Это можно как-то предупредить?
Рич: Нет, в этом смысле контроль – напрасная трата сил. Все усилия бесплодны.
ДМ: Вы сказали, «усилия»… Я иногда ощущаю в ваших стихах именно усилия. Стремление взвалить на свои плечи как можно больше ответственности за происходящее в мире.
Рич: Да, мешает стихам то, что я хочу знать больше, чем нужно для писания стихов. Конечно, не надо подключать взамен воображения ничего другого… Но и воображение наше создано обстоятельствами, условиями роста, а также и провалами в нашем становлении, лакунами… Лакуны – это изначально термин, принятый в методике обучения слепых.
ДМ: Вы прежде сказали, что речь и индивидуальна, и всеохватна. Продолжает ли поэзия быть частью устного творчества? И может ли она в этом качестве отвратить опасность общественной амнезии?
Рич: Я думаю, что никогда поэзия не переставала быть искусством звучащего слова. Лишь кое-кто из критиков и академиков, а также часть журналистов и читателей придерживаются иного мнения. Ддя них идея «текста на странице» стала навязчивой. А мне ближе те направления, которые выдвигают требование читать стихи вслух, выступать со сцены, развивать искусство декламации. Большинство поэтов, которых я знала в молодые годы, пусть даже они считали себя «текстовиками», а свое слово привязанным к странице, - любили исполнять свои стихи, и их радовало, когда их запоминали наизусть, когда их слово звучало из других уст. В шестидесятые годы чтения, декламация стихов стали еще и частью политического дела, и так продолжает быть.
ДМ: Вы писали еще в одном Вашем эссе, что относитесь не без подозрения к людям, слишком верящим в силу слова.
Рич: Догадываюсь, о чем вы. Я говорила о женском движении, о писателях, подвизающихся там в роли ораторов и руководителей. Хорошо, если активист еще и владеет словом. Но нельзя составить общественное движение из слов как из кирпичиков.
ДМ: В подтексте всей Вашей работы – идея, что существует история женской половины человечества, что ее всеми силами стараются изгладить из нашего сознания и что пора положить этому конец.
Рич: Ведь и вправду мы не знаем истории половины рода людского. Это одинаково плохо и для нас и для вас. Надо учиться… Хотя и тут возникают проблемы. Женщины слишком рано перестают учиться. Если они вообще учатся. Некоторым из нас просто не хватает грамотности. Какая уж тут история, если надо учить человека писать и читать. Но грамотная, образованная женщина должна знать свою историю. Ведь у большинства народов сохраняются женские предания. Конечно, существующая система образования долго будет чинить нам препятствия. Слишком много в ней расовости, классовости, мужского шовинизма и всякой прочей ограниченности.
ДМ: Движения против расовой дискриминации и женской – они связаны?
Рич: И расизм, и антифеминизм действуют на уровне академий. Расовые исследования могут и должны ставить женские проблемы. И наоборот, в Америке аболиционизм и феминизм шли рука об руку.
ДМ: В списке любимых вами поэтов преобладают женские имена?
Рич: Нет, мужские.
ДМ: Из современных поэтов – кто?
Рич: Недавно я прочитала стихотворную книгу карибского поэта Дерека Уолкотта «Середина лета». История, политика, государства, люди – все воспринято через призму культуры. Уолкотт оказался свидетелем трагических событий в Брикстоне. Там горела платановая аллея, и Дерек написал, что аллеи Брикстона горят, как горел флот на картине Тернера. Это удивительный поэт!
(Перевод с английского мой – А.Ш.)