___________Firenze!_________
Легли тоской позднеоктябрьской
дороги в липкой позолоте…
Как от тебя не отвязаться,
Фиренце, солнце в терракоте!
Поверх стезей и обстоятий,
неперелетной и непарной,
ведь до тебя рукой подать мне,
Фиренце, перышко над Арно!
Ведь сделав круг, зажав в ресницах
в холмах разжатое пространство,
о, как к тебе легко спуститься,
Фиренце, радужник тосканский!
Как, перевернутое сердце
поймав у горла, грудью полной
легко дышать твоим, Фиренце,
всем первым утром, первым полднем!
Как, ходоку интерактивных
карт, вызубренных впрок и вкратце,
легко мне, весело и дивно
тобой плутать, в тебе теряться,
ломать бока упрямых виа,
у пьяцц откалывать коленца,
мотать по солнцу или мимо
нить с веретён твоих, Фиренце!
И вдруг, поверх стезей и зыбей,
водоворотов, слов – о, как мне
легко быть вынесенной рыбой
на отмель лет и свет внезапный,
куда привратником Изгнанник
поставлен чуть поодаль входа
и расступаясь, тени зданий
растут терцинами углов,
и лбы закинутых голов
высь меряющих иноземцев
над вечной площадью, Фиренце,
твоей как в неводе – улов!
_______Два пополудни___________
1
Осенний город меблирован просто.
Сухой фонтан – накрытый наспех стол.
У ресторанов вид почти сиротский:
сезон к концу, официант устал.
Турист разбрелся и ленив роиться,
и режет пары узкий тротуар…
Я, как бы потеряв талон в Уффици,
иду не в ногу за одной из пар.
Иду себе, оттаптывая пятки,
с международным инглишем в ушах.
Как просто все, в каком простом порядке
моя простушка резвая, душа!
Они дошли до пьяцца Стационе.
Люблю простор нейтральной полосы…
Пробило два на ближней колокольне.
Отстав, я посмотрела на часы.
2
Пробило два. Я выставила время
привычным неосознанным движеньем.
Усекновенье прошлого мгновенно,
и отлетает капюшон плаща,
и безголов турист, склонясь над картой,
понять, где он, старательно ища.
Где это было – может, у Сан-Марко?
У Сан-Лоренцо было бы слышней…
Но там такая толчея и гомон,
и итальянский, африканский говор,
и сытых воркованье голубей,
что… мне пробило время у Дуомо,
чуть в стороне, но точно в той стране,
куда часы с нечетким циферблатом
из римских цифр не чаяли добраться
ни наяву, ни в самом быстром сне.
3
Я выставила стрелки. Потекла
секундная, но тут же встала – возраст
уже не тот, да перелет, да воздух,
пробравшийся сквозь трещину стекла…
Она вспорхнет, когда махну рукой.
Могу щелчками выбить час-другой.
Могу…
Но талисман сработал сам,
оделось время в плоть и кровь, и – полно,
мне никогда не быть такой проворной,
чтобы нестись с часами по векам,
как однорукий конькобежец по льду.
Час неровён, я ухну в полынью
какой-нибудь незнатной подворотни,
мне нужен год, чтобы обжить скамью,
да в доле с мальчуганом-иностранцем,
суровым пехотинцем с тощим ранцем,
в бутылку колы дув, как в рог герольда.
4
Навечно два… И время во плоти
дано лишь в посекундное владенье.
Так бросив взгляд на чудное виденье,
его отводишь словно бы в испуге:
не перевидеть бы, не перетрогать
ажурный мрамор, вставший на пути,
уже румяный под лучом прильнувшим…
не перецеловать, не переслушать
изменчивые стены, не прервать
камней тысячелетнее теченье…
Два на запястье… а успеть едва
взглянуть, как души видят души.
Но я взойду на колокольню Джотто,
куда и птица не летит, и зверь нейдет-то,
где восемь пенни каждая ступень
и стук сердец как барабан при казни,
а высота… чуть ниже, чем над Клязьмой,
но век чуть позже и короче день.
Во все глаза, во все четыре света,
Я догляжу, пока шальная стрелка
насчитывает короба секунд
Я дома здесь, на высоте, и ребра
обнажены на куполе Дель Фьоре,
и кровли парус временем надут.
Пробило семь, пробило пять, пробило три…
Мне коротки явления зари,
скор листопад и мимолетны грозы.
Что ж, закусив крючок минуты поздней,
спускаюсь в нише, в обезьяньей позе,
как в люльке, – под закат, под фонари.
_______Вечер Spiriito___________
Улицы-спицы увязли в сгустившейся тени.
В хостеле полуподвальном окно нараспашку.
Взглядом туда оступясь, на трехспальной постели
вмиг засыпает и бредит прохожий уставший.
Ах вы, затылки, зады, оборотки, задворки…
Вечно выносит меня, поносив, на изнанку.
Улицы-ключницы нерасторопны, но зорки,
и ни одна не признает во мне итальянку…
Трижды в тупик утыкает проулок-предатель.
Я как своя тут, метлу бы мне в руки для пользы.
Казадиданте, да где ж ты, в какой ты засаде?
Дай обмету твою мемориальную розу!
Стук жалюзи. Запирают последние лавки.
Стены обсыпали велосипеды-стрекозы.
Небо все ближе, а там на высоких булавках
чешуекрылые площади спят под наркозом.
Поздно. Качу без колес по окольной дороге.
Улицы-устрицы жмутся в витрине музейной.
Чувство – похитила жемчуг и делаю ноги…
Идол-Фиренце, прости мне мои заблужденья!
____У нижней крепости_________
– Как живешь?
sms-вопрос
– Живу у крепости, в минутке
ходьбы от круглого пруда.
В пруду живут тверские утки,
не улетая никуда.
Живет дантист со мной дверь в дверь,
юрист живет пролетом выше,
луна, взойдя, живет на крыше,
на треть убывшая теперь.
Я выбирала эту жизнь
на основании сомнений…
Но, уж прибыв, не убежишь –
до жути цепок места гений
и вездесущ. Едва взойдя
на бельэтаж, с пудовой связкой
ключей вхожу, как в роль звезда,
во вкус его непролетарский.
Не «ретро», нет, – не тот калибр,
но словно ветром с распродажи,
овеян скудный интерьер.
какой-то стариной отважной.
И то ли стены слишком белы
под лампой, либерти чуть-чуть, –
каким-то лекарским манером
она простукивает грудь.
Ну, будто в ящиках комода,
бесспорно раннего модерна,
ждут с девятьсот второго года
рецепты средства от мигрени..
Недостоверный и бесплотный,
раз назван, год куда-то тащит:
здесь Модильяни мог с чахоткой
бывать раз в месяц или чаще.
Сюда семь лет спустя, так быстро,
как только позволяли ноги,
мог забежать (тогда к дантисту)
с зубною болью Блок, нет Блоки.
И – чур меня! – не здесь, но значит,
пред этим зеркалом со свалки
певал «пусть неудачник плачет!»
Чайковский, Петр, в зените славы.
И странно ль то, что в нем, бессонном,
столь вековечная усталость,
что ни единого из сонмов
мне отраженья не досталось?
…Жить век у крепости и крепко
так затворять тугие ставни,
чтобы белея до рассвета,
они ни зги не пропускали.
И подниматься спозаранку,
и метить камнем в грязный пруд,
где, как бессмертные, плывут
по кругу утки-иностранки…
Но со стены одна синьора
(клянусь, не моего письма)
глядит с застенчивым укором
на здешней роскоши размах.
И я срываюсь, путы сбросив, –
В глушь, в Рим, ищи-свищи меня! –
поняв, что к нам уж едет в гости
вся деревенская родня.
…Но засыпаю сном младенца
в своем филистерском углу…
И это тоже ты, Фиренце,
с морщинкой ласковой у губ.
_____Левый берег Арно_____
Ирис дымный, ирис нежный…
Александр Блок, «Флоренция»
Все не пойму про ирис дымный
и не дождусь на холмах ночи,
как он склубится, невредимый,
в ракушке цвета Санта-Кроче.
Зеленый Маугли столетий,
глядит Давид, по счету третий,
пася овец левобережных,
как покидая берег нежный,
вдоль крепостной стены оливы
бредут гуськом неторопливо.
Я к ним прибилась бы, наверно,
и так дошла б до Бельведера,
но с лабиринтами Под-Арно,
засевшими в вестибулярной…
Нет! Не могу так долго прямо
стремиться к цели, слишком явной.
Ах, до чего невинна странность
в чужих краях, давно усталых,
века привычных и притертых
к восторгам душ, в восторгах твердых!
Прощайте, мирные оливы…
Печет под ложечкой иное
моя душа, ко всем ревнива,
и не замечу, как сверну я
на юг, манящий ужиною
безлюдной и бездонной виа.
Ни красок, ни дверей, ни окон –
она втеснит меня, как в кокон,
в преданье старины глубокой,
в подземный лаз, в кинжальный страх.
Ну, как останусь тут навечно
и только резвостью беспечной
кроссовок, яркости горчичной,
спасен игрушечный мой шаг?
Бежит веревочною полькой
Пиноккьо, купленный за сольдо,
по гребню вьющейся стены…
Ах, не пеняйте, музыканты,
что вам пришлось на пиццикато
догнать упущенную нить.
Уж миля за печами скоро,
а все ведет она под гору…
тень у ноги дрожит курсором,
то впереди, то позади…
И ни ломбардца, ни тосканца –
спросить, доколе ей мотаться,
где Питти горнее палаццо
и в розах пышные сады?
Нам не видать таких Флоренций?!
Но тут взмолилась я: Фиренце!
О mia! Побратимка Риги,
откуда я влачу вериги
по краю карты онемевшей,
с полудня ровно не присевши,
дай – не пенька, так хоть пинка мне,
иль пусть меня достанет камнем
на холм поднявшийся ж зачем-то
библейский пращник кватроченто!..
Вдруг – справа – верю и не верю –
ширь – дверь – и письмена у двери…
Прозрев в тосканском диалекте,
читаю: «О таком-то лете…»
«великий…» – оторопь берет…
«тут жил»… Вот черт! –
«Чайковский Петр».
Недаром помнит вся Россия!
Куда бы нас ни заносило,
в одной музЫке, без сомненья,
мы ищем для себя спасенья.
О вилла славная Бончани,
Я снова словно бы в начале.
Перст указателя печатный,
как палец в лайковой перчатке,
сулит и Боболи, и Питти –
лишь заверните, покружите, –
от Галилео Галилея –
до кипарисовой аллеи –
недалеко ли, далеко ли –
есть разгуляться где на воле!
…Прости, Фиренце, слог мой пыльный.
Ты ирис чистый, но не мыльный.
Пора прощаться, как навеки,
мне не дойти до Понте Веккьо.
Клянусь, что не попала в ощип
твоя бамбуковая роща,
и все, что до, и все, что после…
И первый снег, и слишком поздно…
Вот сад – открытый и бесплатный.
Отсюда я беру цитаты.
Смешались в кучу кони, люди…
Здесь был манеж….
Присяду.
Будет.
__________Прощание________
Когда-нибудь кусочек рая
покажут издали во сне:
собака светлая, чужая
шагнет с опаскою ко мне.
Я положу на землю булку –
такие не едят с руки.
Синьора выйдет на прогулку,
разговорятся старики…
Кудрявых стайка ребятишек
лужайку лучшую займет.
Но будет тихо, даже тише,
чем это в памяти живет.
Потом домой пойдет синьора,
горжетку ветхую неся,
и к ней метнется с разговором
хозяин, вышколивший пса.
Но сговорившись о свиданье
и покидая общий сон,
красивым жестом пониманья
прикажет есть собаке он.
Так я прощусь с тобой без грусти,
свою примету загадав,
как из родного захолустья,
чтоб не уехать навсегда.
октябрь- ноябрь 2013
_________________________________
Казадиданте – Casa di Dante - Дом Данте