Твоя менада, о сатир мой пылкий, смеётся от щекотки, нетрезва,
когда ты ковыряешь душу вилкой, когда перчишь до горечи слова.
Их не запьёшь амброзией, не сплюнешь – навязчивы и памятны потом,
как злые поцелуи добрых «вьюнош» в алькове злачном красно-золотом.
Так – в сене неискомые иголки и плевел шелуха промеж грудей
изводят… как стихи кривого толка от самых честных преданных людей.
Что затаился?! Чуткий не оглохнет. Слепому ж, как ни хочет, не прозреть.
Ужели ты, шутник, настолько плох? Нет! Ты ей под стать, почти под стать! На треть.
Она сама охотится охотно. По нраву ей задорная игра.
А уж мила! До рвоты приворотна, разумна, увлекательна, хитра.
Смеётся, чуть не плача, от щекотки, что смертной называется тоской.
И щедро добавляет в колу водки… нетвёрдой окольцованной рукой.