***

Ну, присядем. Я расскажу тебе, как неистово может жрать нутро это бесово наваждение.
Это как когда тебя бьет - со всех сил - в сплетение
солнечное
самый на свете родной и близкий и смеется. А у тебя-то в груди пробоина -
мерзкая дырка, полная зла и холода.

Что же, слушай, я расскажу тебе, каково это - дрожать за него, не имея ни прав, ни повода.
Говоря с ним, усмехаться легко и собрано, уходить от него - ничего здесь такого страшного.
Только кем же такое придумано, нарисовано, что столько всего бессонного и весомого
сваливается, да так резко, что аж подкашивает.
Каково это - ненаписанное перечеркивать, поминать поминутно черта - крестись и плюйся.
Милая.
Это словно ползти по стеклам, смеясь, как чокнутый, только б он ну хоть разочек да улыбнулся мне.

Я умею молчать об этом к своим семнадцати, как умела болтать в двенадцать и выть в четырнадцать.
Обнаружив его рисунок - не разрыдаться бы, вспомнить, как говорить, улыбаться, двигаться,
потому что в сущности не терплю беспрестанно ноющих, мол, "я весь такой несчастный, никем не понятый".
Признающий свое отчаяние и беспомощность - заведомо проиграл беспощадный бой этот.

Ты запомни, моя нежная да несчастная - черное Дно присутствует в каждой пропасти.
(даже в этой)
И разбившись о камни собственной непричастности, разыщи живой костер.
Там и повстречаемся.

Сядем да посмеемся, мол, что ж за глупости...