Шопена вновь играет, идиот,
а я как раз хотел засесть за строчки.
А, черт, вслед музыке пишу, и вот
предстали бледной чушью букв цепочки,
строй жалких слов рвет звуков ураган,
и стол, гудя, трясется как орган.
Чтоб в такт махать перо лишь буду брать я,
Шопен и я – мы гении и братья;
в саду бумажном розы вдруг цветок
на стебле музыки возрос несмело;
но стоит ей затихнуть – о, мой Бог,
великий, неисповедимый Бог –
и вянет роза над могилой белой.