Елена Крюкова Поэзия - женского рода

Елена Крюкова
КНИГА БЫТИЯ: СОВРЕМЕННАЯ ПОЭЗИЯ, ЖЕНЩИНЫ
Открываешь книгу.
Окунаешься в чудо.
Оживаешь для новых битв.
Для новой музыки и новой нежности.
Поражает неистребимость и нетленность поэзии как искусства,
поэзии как вечно заявленной аксиомы: момент лирического
волнения, говорила Анна Ахматова, краток, а жизнь длинна, - и
растянуть на жизнь, на ее петляющую дорогу, на ее месяцы и годы
упоение поэзией, бесконечное плавание в ее море... - пожалуй, это
может не только женщина, но и мужчина, да, - но женщина может
это всегда гибче, протяженнее, бесконечнее, - безусловней.
Поэзия, состоящая из условностей, из метафор и сшибок разных
пространств, из символов-знаков, несет внутри себя, как птица яйцо,
безусловность абсолюта.
Этот абсолют - живая душа.
Каждая душа в этой книге - живая.
Юлия Али, подметившая, как "солнце помятое выкатилось, слезясь".
Ольга Аникина, находящая самые простые, чистые и прозрачные,
слова для обозначения самого желанного:

К счастью привыкаешь понемногу,
рвёшь с былыми бедами родство…
В счастье веришь так, как веришь в Бога,
в третий раз отрёкшись от Него...

Ася Анистратенко - она слышит, как
звенит трамвай, набирая скорость,
у него высокий весенний голос...

А Евгения Бильченко видит, закрыв глаза и вслушиваясь в себя, как
"смеется ангел. Плачет человек".
Татьяна Бочарова не просто наблюдает, как "из одинокой деревеньки
ушел последний человек". Здесь констатация факта превращается в
фиксацию драмы, размахнувшей крыло над всей страной. Анна
Гедымин, одновременно дерзкая и грациозная, храбрая и
деликатная, предстает олицетворением Вечно Женственного:

И с той поры в спокойствии твоем
Я чувствую геройство, боль и милость...
Благодарю, что мы еще вдвоем!
Прости... Прости! что поздно появилась...

Свободная ритмика Елены Генерозовой, ее щедрая живописность не
успокаивают, а наоборот, выявляют в ее стихах нерв трагизма
времени, трагизма смертного широкого ветра:
Это не боль через силу - черно-белая кутерьма
В точке, где жизнь меняет пряник на плеть...
И Елене Гешелиной веришь, когда она говорит-кричит о том, что
"мы так неприкаянно веселы, так отчаянно неодиноки". Жажда
сопричастности, сопереживания, сочувствия, сострадания, а главное
- сорадования! За открытое людям сердце приходится платить -
общей с ними, близкими и далекими, болью, - так, как это
высвечено сквозь прозрачное стекло стиха у Елены Гуляевой:
...когда-то хинином лечили от малярии.
лечусь вами год, мои горькие.
сладко от вас и больно...
И, как копье, навылет через грудную клетку летят пронзительные
строки Ольги Дерновой о больных ангелах:

А в ангельском лазарете
не слышно мольбы о чуде.
Там ангелов лечат дети.
Приносят ангелов люди...

Прислушаемся к музыке Ларисы Йоонас: неуловимо, высоко, в
занебесье, ее мелодия перекликается с бессмертным эмигрантским
минором Марины Ивановны:
Мне все равно, где жить. Мне кажется, что время
Не движется никак...
Удивительны, помимо всех чудес точно найденного, увиденного и
услышанного образа, изобразительные поэтические современные
средства - у всех авторов книги музыка-музыкальность, живопись-
живописность, сочетание сугубо интимного и ярко-актерского,
рельефно-публичного поражает; понимаешь, что всякое новое имя
перешагивает прежний версификаторский уровень - и других, и
свой собственный, - чтобы показать нам открытие, на деле совсем не
думая о нем.
Поэт - это бытие. Это образ жизни. Это попытка философии, как у
Таисии Ковригиной: "мир схлопывается назад в яйцо, опустошив
скворечник". Это попытка истории, как у Татьяны Комиссаровой:
Ох, погуляно-попито -
до сумы, но пляши,
до полтины, что попику
на поминки души...
Это попытка рождения, как у Марии Кучумовой:

Спи – забывай, как сжимало тебя не в шахте
И не в норе, а промеж костей
Матери, первой женщины...
Это попытка этики, как у Натальи Максимовой:

на краю ли света или строя
на границе разума и слова
не бывает мелкого героя
не бывает жалкого улова...

Это попытка любви, как у Марии Малиновской - понятно, что
каждый приходящий в этот мир в свой черед решает нерешаемый
ребус любви, и всяк решает его по-своему, внутри огромного
диапазона, от любви-любви до любви-ненависти, от пылкого
захлеба сильного чувства до последних горьких одиноких слез на
его могиле:

Мало ты, русский, пожал хлебов,
Чтоб заслужить – Ревекку.
Но если я есть, то я есть – любовь
К этому человеку...

От трансцендентности Ольги Мельник ("не ворковать тебе голубем
ласточкой не свистать / плоть твоя полая суть твоя пустота") до
утонченной эстетики Марины Немарской ("остров под прозрачным
колпаком / дышит, словно девственный нарцисс..."), от тоски по
мусульманским горам Светланы Нечай:

Мне хочется туда, где Мцыри,
Где речь настойчива, как Церковь,
Где юный снайпер метит в сердце.
Мне хочется, как Мцыри, смерти,
И чтобы ты был в двух шагах... -

до танка и хокку Натальи Никулиной, то сумрачных, то сияющих:

я помню, помню,
солнце находится там,
где восходишь ты... -

от ярчайшей образности Веры Павловой, уже записанной в золотые
свитки истории русской поэзии:

У политика вместо спины
неубитая шкура страны
У любовника вместо спины
обратная сторона Луны... –

до живого золота уходящей жизни у Юлии Петрусевичюте, когда
вечное, бередящее каждое сердце memento mori прямо
соприкасается с торжеством яблочной слепящей вечности,
символики сбора урожая:
солнечным медом течет колокольная плоть
яблочной медью наполнен расплавленный сад... -
вот вам размах личностей, вот гигантский маятник
индивидуальностей, и для меня эта книга сравнима с некоей "малой
энциклопедией" современной поэзии. Мне скажут: но тут только
женщины! А я отвечу: женщины и поэты, женщины-поэты в ответе
и за женщин, и за мужчин, и за детей и стариков, и за жизнь самой
Земли, за прошлое и будущее; иначе женщина не была бы
женщиной, а поэт не был бы поэтом.
Женщине внятны любые масштабы. Она охватывает взглядом
огромное пространство, как это делает Марианна Плотникова:

вначале плыви, потом исчезнет вода
начнется полет
под тобой города...

Она воистину останавливает мгновенье, ибо прав Гете, и любой миг
прекрасен, - как видим мы эту мгновенную фотовспышку у Натальи
Поляковой:

Лови момента кинутый пятак,
просматривай живую фильмотеку...
Она балансирует на узком лезвии, где юмор, как у Натальи Резник,
переходит в иронию и гротеск:

Щелк-пощелк – в углу Щелкунчик
Кушает мышей...

Она вживается в дыхание и движение природы, понимая ее
изначально, ибо она сама есть Природа, и об этом говорят строки
Олеси Рудягиной:
Поднимается лес по теченью
всё выше,
небесами смиренно
трава прорастает...
Она смело сопрягает мир дольный с его земными милыми сердцу
приметами и мир горний, дышащий видимым и невидимым светом
эмпиреев, - такова Елена Рышкова, и она, прямо по Блейку, в одном
мгновенье видит вечность "и небо - в чашечке цветка":

а хочешь, я сварю тебе варенье
из спелых звезд сегодняшнего лета,
в нём будут плавать зерна мирозданья
и тысячи рассеянных лучей...

Ей, как Марианне Соломко, хочется все одушевить, наделить
божественной искрой бессмертия, очеловечить:
Эта бабочка в парке летает
Кареглазой осенней вдовой,
То взметнётся, то вниз опадает,
Как дыханья чахоточный сбой...

Или, как Нате Сучковой, ей по плечу мужская, почти мужицкая
храбрость запечатления веселья и разгульности простой веселой
жизни, за чьей простотой - глубокий колодец горя, за чьей птичьей
легкостью - летопись отчаяния:

Выпито море, вылито - горькой, солёной, пресной,
то, что на снег я выплюнул, на языке у трезвых.
Память мою завистливую с синим клеймом из дурки
выстираешь, а? - Выстираю. - Добрая ты, снегурка!

И, как Александре Юнко, ей охота осознать, где она родилась, что
такое тот простор, дочерью которого она стала поневоле, та ширь,
матерью которой она станет наяву в осознающем себя вольном
стихе:
Родина
синь
сквозит меж осин
ветер гудит в проводах
любимой песней
и лежит простор предо мной
от звезды жестяной
до небесной...

Где границы поэзии и жизни? Их нет. Поэты демонстрируют нам
это без малейшего намека на "демонстрацию", ибо они так живут,
так мыслят, так дышат. Искусство - это чувство, и, облеченное в
слово, оно должно, по вечной и великой идее, давать нам радость
открытия или узнавания и глубину катарсиса. Женщина, ты
чувствуешь то, чего мужчине почуять не дано; быть может, только
гению. Без дум о ложном феминизме, без размышлений о
гендерной принадлежности культуры рискну заявить здесь: эта
книга - о таком Ирреальном, до которого еще идти и плыть и лететь
будущим Борхесам и Джойсам, и о таком Реальном, что, как хлеб,
вода и воздух, надобится нам каждый Божий, каждый встающий день.