Какими б розгами, как больно б ни хлестали,
надейсь на розу золотую ты.
И вновь и вновь над новыми листами
руками комкай клочья темноты.
Ни критику не верь и ни коллеге.
Равно клюют – хорош ты или плох.
Любой коллега в сущности калека.
Поэт себе. Другим – искатель блох.
Тем более не верь любым тетерям
непосвящённым. Хоть самой Москве.
Она-то ведь твоим слезам не верит.
Взаимно плюнь. И разотри в тоске.
Молчанье – золото? Так что ж не промолчал тот,
кто эту «мысль», в кавычках, изобрёл?
Быть может, он потом жалел об этом часто
и гнулся за упущенным рублём?..
Дар божий, говорят... Знать, одарённым
дано вокруг подарками сорить?
Стократ имеет право миллионам
любой отдать своё. Не запретить!
Все гении – большие графоманы.
Манила графов страсть грызть перья и корпеть.
Хотя могли б всю жизнь на Ясных млеть Полянах
и в Болдинах балдеть, а не потеть.
Слова святы уж тем, что их в начале
Бог произнёс. Ты тоже не молчи!
Хоть ты не Бог, но для миров молчащих
ночами с лампой буквочки ищи.
Своих миров. В которые впелёнат
ты был один. Другие не поймут!
Вдыхал их мрак и их настой палёный,
и пыль глубин, и круговертей муть.
Ты расскажи о них всё без утайки.
Откройся. Заголись. Бумаге нипочём.
Читать не будут пусть – будь откровенен так ей,
как перед личным лечащим врачом.
Пускай твоё горенье непонятно,
твой свет полночный на кресте окна
соседу за стеной с суровым взглядом, –
«Зато не пьёт!» – сразит его жена.
И если вдруг однажды так случится,
придёт сомненье: мол, чем к синеве
небесной плыть, не лучше ли синица... –
ты не поверь опять. На этот раз себе.
Ведь всё равно, пытайся не пытайся
бросать, но, как сосед твой за стеной, –
глядишь, опять, как клопик, насосался, –
ты так же звякнешь в творческий запой.
Но только так над скромною могилой,
где неизвестный миру спит поэт,
воздвигнешь ты пусть небольшой, но милый
себе нерукотворный монумент.
1977