Распорядилась жизнь продолжить срок,
и что с того, что мы не знаем края?
Утих в себе восторженный игрок
и в игры внесистемные играет...
Зашторено окно, и внешний мир
в сознанье проникает лишь погодой,
утраченное больше не щемит,
и не страшат оставшиеся годы.
Размеренней, значительней стал быт,
и реноме богемное бесспорно,
вставная челюсть золотом горит,
надраенная пастой забугорной...
Себя уже в президиумах зришь,
а по рядам напротив просто лица,
и единицы, слышащие лишь,
как что-то в тишине вещает жрица
иль жрец под взмахи собственной руки
читающий невыстраданный опус,
и вот уже нестройные хлопки
незвучные оценивают стопы.
И чью-то руку надо потрясти,
кому-то суетливо подсюсюкнуть
и свой автограф дать, и попросить
чужую и развесистую клюкву...
О Лирика! Ты жизнь, в твоём лесу
я верую в значительность наследства
и, всё земле оставив, вознесусь,
востребовав поближе к Богу место!