Ей нечего было сказать на это, кроме того, что она залежалась в своем грязном углу, всеми забытая. Ей стыдно было признаться, что жизнь ее давно уже состоит из сплошного ворчания и пустых обид. И она крайне возмущенная происходящим только кряхтела и шамкала беззубым ртом. Жилось ей и вправду трудно. Не то что чашкам. Вот кому хорошо, думала она, слушая плеск горячей воды в мойке. Весь день ходят по рукам, все с ними носятся, полощут их до блеска теплой водой, ставят на полку, на самое видное место. А вечерами они еще и дребезжат. Спать не дают. Как несправедливо, подумала она, убираясь в свой дальний угол. С недавних пор она не выносила по ночам яркого света, там, в своем темном царстве, она привыкла к густой тьме и мучилась бессонницей, когда в лунные ночи было светло как днем.
А чашки продолжали звенеть и звенеть. Экий неугомонный народ эти чашки. Почему, кто бы мне объяснил, когда она, печная кочерга, желает уснуть, на кухне начинается несусветная возня. Мало того, что спать мешают, так еще и потешаются! Как там ваши дела, спрашивают, насмешки ради. И она уткнулась носом в пол и зашипела, под-ле-цы. Несерьезный народ эти чашки. Хорош и чайник, поощряет всякие безобразия. До чего же я устала, сказала она и плюхнулась на бок. Но тут случилась совсем невозможная вещь. Кто-то больно щелкнул ее по носу. Это бельевая прищепка глупая прискакала к ней из кухни и схватила кочергу за нос. Уйди ты, приставала, шипела кочерга, но прищепка не отскочила. Она крепко сидела на своем месте, как пришитая. Ах, ты негодная, прошипела кочерга и выругалась. Замотала головой и тут же чихнула. Прищепка отлетела, ударилась о стену, но поздно.
Кочерга разозлилась, выскочила на середину кухни, топнула единственной ногой и, желая обругать всех на свете, запнулась и произнесла что-то, чего произносить не следовало. И тут же, после этих слов, чашки, как по волшебству, поднялись вверх, к потолку и поплыли. Большая папина чашка, разбежалась как очумелая и полетела в соседнюю комнату. Там она чуть было не разбилась, наткнувшись по неопытности на торшер. Зажегся свет. Маленький мальчик Миша, что спал у себя в кровати, проснулся. И чашка с испугу бросилась к нему в руки. Но на этом чудеса не закончились: тотчас Мишенька оказался сидящим в большой фарфоровой чашке. И полетел на кухню.
Сейчас же оттуда появилось лоскутное одеяло, оно надулось парусом и улетело невесть знает куда. Но и это еще было не все: неизвестно откуда появился в комнате лунный луч и стал как-то хитро ко всем прикасаться, то к плечу, то к рукам, то к коленям, когда же он подобрался к Прасковье Ивановне, она схватила
самый его серебряный кончик и легонько так потянула. И немедленно ловко стала сматывать его, как обычно наматывала нитки. Получился целый клубок. Она положила клубок себе на колени, вытянула спицы и стала вязать. Тут как тут появилась луна, она заглянула в окно и стала присматриваться. Она посмотрела в угол. В углу нахохлившись сидела черная, как смоль, ворона и открывая клюв, шипела: под-ле-цы. Прасковья Ивановна бросила в нее клубок, но промахнулась и попала в окно. Окно, жалобно скрипнуло и тотчас приоткрылось. И тут луна, скользнув по ветвям, устремилась вверх, к самой туче. А все, и дедушка Кондрат Кузьмич и Прасковья Ивановна, и маленький Мишенька и чайник, и чашки и блюдца, с мельхиоровыми чайными ложечками, столпились у окна. Кар,- громко прокаркала ворона и первая вылетела в растворенное окно. А за ней, точно будто по чьему-то приказу, невольно последовали и остальные. И когда вся компания, вывалилась среди ночи из окна, и набирая скорость, проплыла мимо уличного фонаря, он от удивления замигал и глядя им вслед, хотел было крикнуть: Вы куда? Да не смог и только присел от изумления, разбрызгивая по сторонам искры, и с неприавчки, тут же погас.
Мишенька хорошо видел, что все проворнее бегут огни уличных фонарей и чувствовал, что его послушная чашка, которая вдруг вырвалась на свободу, набирает высоту. Огни мелькали то над головой, то совсем рядом, то останавливаясь, то с озорством подмигивая. Но привыкнуть сразу к этому быстрому лету для Мишеньки было трудно. Сердце у него стучало громко-громко. Ему все казалось, что чашка перевернется, опрокинется и уронит его вниз, в темноту. Но чашка летела умело и ровно, словно кто ее научил лететь правильно. Смело выглянув за край, Мишенька увидел, что впереди, сидя на своем медном коне, каким стал теперь дырявый кухонный чайник, летел дедушка Кондрат Кузьмич. Он сидел прямо, крепко ухватившись за удобную широкую ручку, а рядом с ним плыла, раскачиваясь и облетая препятствия, бабушка Пелагня Ивановна. Она, с удивительным мастерством, оседлала выгнутый тонкой дугой месяц, какой прежде был хитрым лучом и, схватив его за рожок, подвигалась вперед. Но полет ее был тише и уверенней. Она словно бы оказалась на своем месте и только плавно вычерчивала серебряные линии, какие светясь и сверкая оставались позади. И нельзя было понять скоро ли завершится нечаянный этот полет и не окончится ли он для всех летящих худо.