Я знаю, ты умрешь. Мы все умрем.
И безразлично, по большому счету -
сегодня, завтра, вместе с декабрем,
упавшим в снег с календаря ещё до
оплаченных поминок по нему.
Мы все уходим, капельно и тяжко.
Но хочется кричать - "Не смей, Наташка,
не смей срываться в пасмурную муть!.."
(а как же я? что я - без суеты,
без этих расстояний? - лишь условность. -
ведь каждое подаренное слово -
тобой - ещё не я, уже не ты.
уже совсем не ты). И на ребре
стоит монетка. - Боже, дай орла ей!..
Темнеет рано в стылом декабре -
в тоннеле свет Всевышний не отладил,
ему забот хватает выше крыш.
И, если честно, по большому счету,
он с декабря не вышел на работу.
Прости его и не срывайся, слышь? -
Хотя бы на день/месяц/чертов год?
Хотя бы так... Не безразлично, нет же!
Жестокий бог в загаженном манеже
по кольцевой нас, проклятых, ведет.
Какой там свет, когда кругом - темно?
Когда дома смыкаются и давят
под прессом лет из нас вину с вином,
на амнезийной памяти гадая,
сжигая напрочь целые куски,
казалось бы, из вечных манускриптов?
Мы не близки. Мы даже не близки.
Но тем больнее разрывать на крики
сердечный шелк и рваться самому
на сто клочков оберточной бумаги...
Не умирай! Пусть месяц над домами
дырявит неба пасмурную муть.
Ведь, по большому счету, что ещё
необходимо? - Жизнь. Кольцевая.
И чтоб снежинки нежно танцевали
в тоннельном свете.
Кстати, он включен...