Пятнадцать клоунов и седовласый Шут
Стояли рядом под стеклом на полке.
Как оказались они вместе тут?
Их судьбы, словно мелкие осколки.
Один - из венецианского стекла,
С улыбкой и в одежде разноцветной,
Его судьба, как радуга, текла
Среди каналов плавно и заметно.
Второй - из серебра, мальтийцем был,
Родился в мастерской с бантом и в шапке
И в барабан умело громко бил,
Чтоб показать, что все уже в порядке.
А третий был растроенный влюбленный,
Он из Парижа с сердцем в двух руках,
Из клоунов он самый окрыленный,
Но часто оставался в дураках.
Швейцарский респектабельный повеса
Играл на скрипке и читал стихи,
Следил за чистотою рук и весом
И вечером замаливал грехи.
Стояли рядом братья из Китая,
Они всегда вдвоем держали речь,
Их жизнь была довольна непростая,
Друг друга было важно им сберечь.
Седьмым стоял немецкий бравый клоун,
Держал в руках огромный шар земной,
Он путешественник, немного избалован,
И жизнь считал приятною игрой.
Восьмым был бледный клоун в этой группе,
Он отличался цветом, крупный был,
Катался на велосипеде в труппе
И веселился, что хватало сил.
Девятый клоун - скоморох из русских,
Он балагур и добрый весельчак
И с дудочкой плясал в штанишках узких
И вальс-бостон, и даже краковяк.
Венгерский представитель клоунады
Сидел на корточках чуть вдалике,
Он Будапешт считал любимым градом,
Скучал по городу и по Дунай-реке.
Застыл в углу веселый добрый чех,
Он бабочку держал в своих ручищах
И вызывал непроизвольный смех,
Мог вызволить толпу из скукотищи.
Одиннадцатый, с кеглями в руке,
Был португальский разноцветный клоун,
Родился на Мадейре, в далике
И был в цвета другие разрисован.
Двенадцатый в руках цилиндр держал,
Оттуда зайца он тащил за уши,
Он публику любил и уважал,
Его приятно и смотреть, и слушать.
Тринадцатый - совсем еще юнец,
Ему досталась круглая шкатулка,
Она вся состояла из колец,
При стуке что-то там звучало гулко.
Клоун с собачкой лег спиной на пол
И радовался маленькому другу,
Собачка не влезала в разговор,
А только бегала по замкнутому кругу.
Пятнадцатый был настоящий сэр,
Дождливый Лондон хоть далек, но все же
Он зонт носил, имел дурной пример,
Из-за спины показывать всем рожи.
И самым главный был старинный Шут,
Второй он век смотрел вокруг глазами,
И знал, что всех коллег проблемы ждут,
Ведь жить нельзя лишь смехом и слезами.
Он стар и сед, и грусть сковала лик,
Тяжелый век обрушился стеною,
Был юноша и вот уже старик,
Он видел мир и был пленен войною.
Австро-венгерское подданство имел,
Сегодня непонятное гражданство.
Он много знал и многое умел
И видел суету и постоянство.
В глазах застыло столько битв и слез,
Развал империй и конец эпохи,
Он принимал все близко и всерьез,
И знал, дела бывают очень плохи.
Все клоуны смешили горожан,
На ярмарке, базаре или в цирке,
Игрушки тихо прятали в карман
И падали на мягкие опилки.
А он почти был равен королю,
Над ним смеялись глубые вельможи,
Но знали, что позволено ему
Лишь одному у трона корчить рожи.