Из цикла : " С Т Е Н А " (1985 — 1991)
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Г О М О С О В Е Т И К У С
Коммунистический режим, существовавший 70 лет на тер-
ритории бывшей "советской империи", за время своего гос-
подства вывел новую человеческую породу — общность со-
ветских людей. Великий русский народ был превращён в
стадо обезличенных особей — гомосоветикусов. Таков ре-
зультат преступного социального эксперимента, начатого
"великой октябрьской социалистической революцией" и про-
водимого большевиками путём геноцида и психогенетичес-
ких мутаций миллионов людей на протяжении жизни несколь-
ких поколений.
Мы — новая общность советских людей,
Вскормлённых на силе марксистских идей.
Мы в корень глядим, пролетарскую суть
Не скроет от нас буржуазная муть.
К чему нам мораль? Зачем совесть и честь?
Когда у нас Ленин и партия есть.
Мы верим в научный марксизм-ленинизм
И в светлое будущее — коммунизм.
Мы строим завещанный нам новый мир,
В котором дворцом будет даже сортир.
Растопим снега и полярные льды
И в недра земные пророем ходы.
Моря обессолим и горы свернём,
Луну к нам другой стороной повернём.
Назад обратим все течения рек —
Советский не знает преград человек.
Мы ночи отменим и дни удлиним,
Знамёна труда над Землёй водрузим.
Мы клячу истории пустим в галоп
И вышибем дух из буржуйских утроб.
Все будут как братья, все будут равны,
И джинсов не будет, а будут штаны.
Всё общее будет, не станет границ.
Не будет сословий, фамилий и лиц —
Лишь красные звёзды в проёмах глазниц.
+ + + + + + + + + + + + + +
ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ
Коль власть советов — это власть народа,
Ему она и призвана служить.
У нас же выросла особая порода —
Любителей за счёт народа жить.
Помазанников божьих с партбилетом,
Несущих на челе партийный сан,
Свисающих с бесчисленных портретов,
Подобно ликам на иконных образах.
Других ясновельможных чинодралов,
Прожравших и пропивших стыд и честь:
Министров, депутатов, генералов. . .
Сейчас их даже и не перечесть.
Лакеев, холуёв и лизоблюдов,
Которым главное — нажива и корысть,
Всех тех, кто нас так ненавидит люто,
Хоть это и старается прикрыть.
Скрывая под личиной "слуг народа"
Другое, алчное и мерзкое, нутро,
Они на собственную гнусную утробу
Заставили батрачить весь народ.
Державу развалили, распродали,
Мошну набили туго из казны,
Навешали себе на грудь медалей
"ГЕРОЕВ ОБВОРОВАННОЙ СТРАНЫ".
У них свои и полюс, и экватор,
Для них мы — массы, чернь, людской ресурс,
Какой-то человеческий субфактор,
В котором стёрта человеческая суть.
Насилие, цензура и запреты —
Их первая опора и оплот,
Подпёртый целой армией презретых,
Откормленных жандармских держиморд.
Свободу задушили и попрали,
Войдя в свой инквизиторский азарт,
Корёжили, крушили и ломали
Людскую веру в правду на глазах.
Хватило и жестокости, и силы
Топтать и грабить собственный народ,
Немного их , охотников взять вилы,
Чтоб отстоять себя, свой дом и род.
Доколь же нам терпеть и пресмыкаться?
Доколь ярмо холопское тянуть?
Молиться, преклоняться и бояться?
Пора расправить волю и спину!
Пора спросить безжалостно и властно,
А не пенять на жизнь и долю клясть:
"Какая власть в советском государстве?
Кому она прислуживает, власть?"
Пусть это гневно сказано и резко,
Пусть вызовом кому-то прозвучит,
Но промолчать об этом просто мерзко,
Ведь если мы молчим — мерзость кричит.
+ + + + + + + + + + + + + +
К О М С О М О Л К А
Я есть серенькая комсомолочка,
Но об этом лишь помню тогда,
Когда гривенник Пете Ермольчику
Комсомолу на бедность отдам.
Расфуфыренный, важный, наглаженный,
Над губой верхней редкий пушок,
В секретарское кресло посаженный —
Комсомольский такой "петушок".
Звёзды красные, серпы и молоты,
Достиженья, этапы пути —
Это в кровь Петей впитано смолоду,
С молоком материнской груди.
Ничего, что душонка прыщавая,
Что за пазухой черви живут,
Он ведь весь из дерьма и тщеславия,
А таких даже черви не жрут.
Сальным взглядом, с ширинкой подпёртою,
Смотрит он на фигуру мою
И рукой, от желания потною,
Мне в билет ставит роспись свою.
Нет, не будет у нас в жизни праздников,
Пока будем терпеть над собой
"Петухов" комсомольских курятников
С редким пухом над верхней губой.
Пока в силе папаши их крёстные,
В лице своры кремлёвских вождей,
На трибунах привыкших юродствовать
И сажать невиновных людей.
Пока будем покорно горбатиться
Получая за это гроши,
Чтоб они свои морды колбасные
Наедали: кто — в круг, а кто — в ширь.
Это их поросячие ценности,
Став к кормушке державной кольцом,
Ухватились с бульдожьею цепкостью
За неё по бокам и с торцов.
И теперь уж не бросят, не выпустят,
Не расступятся, не отойдут,
Пока люмпен с крестьянином выспятком
Им под зад хорошо не дадут.
Таковы у нас "слуги народные"
И прислужники их — комсомол,
Проститутки, которые продались
За паёк из партийных кормов.
Что даёт нам союз этот "ленинский",
Нам, шагнувшим во взрослую жизнь,
Кроме догм заскорузлых и плесневых,
От которых блевотой разит?
Где они, идеалы те светлые,
За которые стынут в земле
Все, кто гибнул под властью советскою,
Кто от голода дох в кабале?
Нас опять хотят сделать холопами,
Чтоб послушно, как должно толпе,
Дружно все продолжительно хлопали,
Видя пряник и помня про плеть.
Вот поэтому, больше Ермольчику
Я свой гривенник не уплачу.
Прежней серенькой, той комсомолочкой,
Дольше быть не могу. Не хочу.
+ + + + + + + + + + + + + +
ОТРАВЛЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Власти вновь говорят о спирали,
Перестройке, реформах, рывках. . .
Нам так долго разнузданно врали,
Что не верится в это никак.
Ещё живо сознание болью
За босяцкую, сирую Русь,
Пока шубы и шапки собольи
Носят те, кто творил над ней гнусь.
Нам отвратны обрюзгшие лица
Импотентов в сутанах вождей,
Тех, что дышат на ладан в столице
И вершат, при том, судьбы людей.
Ложь всегда была нашим уделом.
Сотни тысяч партийных чинуш
Лживым роем нам в уши гудели,
Выдавая за истину чушь.
Пустозвонство, ура-горлопанство
Стали гимном и флагом страны.
Нас считали послушною паствой
Экс-пророки с кремлёвской стены.
Мысли, чувства, порывы, стремленья
Истреблялись как ересь и бред.
Мы — отравленное поколенье,
Это наш социальный портрет.
Нас травили обманом и водкой,
Отрезвляли в известных местах,
По нам били прямою наводкой,
Чтоб вселить в нас покорность и страх.
Высылали и брали под стражу,
Разбивали в кровь в камерах рты,
В психбольницах коверкали разум,
В лагерях в дугу гнули хребты.
Большевистские нео-сатрапы,
Под защитой стволов и штыков,
Свой душили народ тихой сапой,
Возведя беззаконье в закон.
В упоенье, глумясь и куражась,
За собою сжигая мосты,
Будто полчища алчущих вражин,
По стране расставляли кресты.
Мы привыкли в упор ненавидеть
Всё, к чему прикасались они,
Только так оставался шанс выжить
И свободу в себе сохранить.
Все те лозунги, вопли, призывы,
Что гремели с парадных трибун,
Словно бомб и снарядов разрывы,
Вызывали в нас яростный бунт.
Ярость нам была вместо наркоза,
Как блокада болящей души,
Она — наша шагренева кожа,
Но сжигать мы её не спешим.
Не спешим наши души оттаять,
Не спешим разморозить сердца,
Пока призрак по имени Сталин
По земле бродит в разных концах.
Пока копотью тлеет лампада,
Созывая к иконам рабов,
И усопшие ангелы ада
Нам стучат из под крышек гробов.
Вот откуда в нас эта усталость,
Мы как будто вернулись с войны,
Культа нет — но жрецы ведь остались,
Тьма служителей новой волны.
На обломках разрушенных храмов
Они строят свои алтари,
Ждут, когда зарубцуются раны,
Чтоб реванш взять и всё повторить.
Время многое правит и лечит,
Но на этот раз случай сложней,
Тяжесть прошлого давит на плечи,
В них врезаясь верёвками дней.
Эту ношу так просто не сбросить,
Её долго придётся нести,
Час настанет, и мы за всё спросим
С тех, кто был и остался в чести.
+ + + + + + + + + + + + + +
С Т Е Н А
Я бьюсь лицом в невидимую стену,
От ярости кусаю губы в кровь.
Не сумасшедший. Нет! Не шизофреник.
И уж тем более, конечно, не герой.
Не прошибаема, пружинит как резина,
Отбрасывает навзничь та стена.
Не верьте, что она своё отжила —
Она ещё достаточно прочна.
В ней встали в ряд десятки миллионов
Партийных бонз и бюрократов всех мастей,
Опричников режима и канонов,
Душителей свобод и палачей,
Сапёрными лопатами крушащих
Беременных, подростков, стариков,
От страха пред возмездием дрожащих —
Своей страны кровавых должников.
Они нас всех сгибают мордой к пяткам.
Такой насильственный пластический этюд
Задуман ими в массовом порядке,
Чтоб истиною выставить абсурд.
По истине "великое творенье"
Российских мизантропов и глупцов,
Замуровавших в нём три поколенья:
И прадедов, и дедов, и отцов.
Тут блекнут сами древние китайцы,
Сложить стену из трупов и живых
Они не смели даже и пытаться,
Как, впрочем, превратить в каналы рвы.
Стена абсурда, страха, раболепства,
Стена насилия, разврата, гнусной лжи,
Взорвать её — единственное средство
Вновь обрести достоинство и жизнь.
Я бьюсь лицом в невидимую стену,
Готов идти на плаху и на крест,
Согласен заплатить любую цену,
Лишь бы пробить в стене абсурда брешь.
+ + + + + + + + + + + + + +
С П Е Р М А Т О З О И Д
ВОПРОС. Чем отличается сперматозоид от коммуниста?
ОТВЕТ. Сперматозоид ещё может стать человеком.
ИЗ ПОЧТЫ АРМЯНСКОГО РАДИО
Сперматозоид. Он мог быть человеком,
Но с этим шустряку не повезло.
Он стал марксистом, коммунистом и генсеком,
И человеческое в нём не проросло.
Завистливый и злобный недомерок,
Он от утробы до кончины был такой,
Хотя развился до физических размеров
Вполне нормальной взрослой особи мужской.
Сперматозоид, не ставший человеком,
А лишь носящий человеческий мундир,
Он, тем не менее, почти что четверть века
Социализм сперматозоидный возводил.
Прискорбная, трагичная картина
Имеет место, если всходит на престол
Генералиссимус, рождённый осетином
С марксистско-ленинским набором хромосом.
Сперматозоид, сгубивший миллионы,
Очеловеченных не Марксом — а других,
В которых жизнь взошла серебряным бутоном,
А не торчала волосами из груди.
Природа здесь сыграла злую шутку
Над человечеством, да и сама с собой,
Сейчас становится, действительно ведь, жутко,
Когда подумаешь, что сделал тот рябой.
Продолжив мысль, вообще приходишь к шоку,
Осмыслив, сколько коммунистов всех мастей
Хранят в своих коммунистических мошонках
Сперматозоидов — недоделанных вождей.
Тут впрямь, спасенье только в карантине.
А вдруг какой-нибудь да вылезет на свет?. .
Всех коммунистов заковать в презервативы,
А коммунисткам объявить, что секса нет!
+ + + + + + + + + + + + + +
И М П Е Р И Я
"Союз нерушимый республик свободных. . ."
Кощунство сочится из каждой строки
Имперского гимна, звучащего гордо
В стране, где нет дела до судеб людских.
Империя страха, тюрьма для народов,
Где самый жестокий и лживый режим,
Где властвует кучка моральных уродов,
Где социализмом зовётся фашизм.
Империя зла, где на всём паутина
Идейных догматов, разврата, вражды,
Где пролитой крови на море б хватило,
Где место богов занимают вожди.
Вот он — коммунизм, большевистское иго,
Вселявшее рабство в людские сердца,
Во славу которого пишутся гимны
И тело Христово срывают с креста.
"Союз нерушимый республик свободных. . ."
Кощунство сочится из каждой строки
Имперского гимна, звучащего гордо
В стране, где бесчинствуют большевики.
+ + + + + + + + + + + + + +
П Е Р Е С Т Р О Й К А
"Вся страна на крутом переломе!"
"Перестройку даёшь как один!"
"Демократия, гласность, реформы!"
"Революцию не отдадим!"
На веку своём мы повидали
Много всяких партийных кликуш,
У них грудь в орденах и медалях,
Но за пазухой не было душ.
И приходят на память невольно
Времена, когда жить, не таясь,
Означало себя добровольно
Схоронить под кандальный лязг.
Страна пела бравурные гимны,
Напрягалась под крики: "Ура!"
А в сердцах человеческих миной
От рожденья сидел уже страх.
Вся Россия была минным полем,
На котором беззвучно рвались
Миллионы сердец жуткой болью,
Превращаясь в кровавую слизь.
Сталин умер. Да здравствует Сталин!
И российский фашизм — сталинизм —
Называть для истории стали
"Гордым" именем — социализм.
И опять сталинистская клика,
Взявши в руки: кто — молот, кто — серп,
Присобачив к петлицам гвоздики,
Молотила, косила нас всех.
Времена те совсем не далёки,
И живут, наяву и во снах,
Постаментами кормчих кремлёвских
С партбилетом в широких штанах.
А теперь вот, в стране перестройка.
Коммунисты и тут — впереди,
Вы работайте, граждане, только,
А мы знаем, куда нам идти.
Мы и вас приведём за собою,
Всех накормим, расселим, дадим —
И работу, и землю, и волю —
Отстоим, защитим, приглядим.
Нет! Не может быть партии веры,
Ни вождям её, ни рядовым.
Да воздастся им полною мерой:
И умершим, и ныне живым!
Омерзительно, горько и больно
Видеть, как беззаконье творят,
Живя сыто, в довольстве, привольно,
Душегубы "страны октября".
Всколыхнись, подымись же, Россия!
Это иго само не падёт.
Лишь твоя благородная сила
Одолеет его и сметёт.
+ + + + + + + + + + + + + +
К А Н Т А Т А
Настала пора. Приспело.
История выбрала нас.
Довольно речей. За дело!
Вставай, обездоленный класс!
Вставай! Разорви оковы,
Которыми семьдесят лет
Российский народ прикован
Был к коммунистической мгле.
Стряхни со своих плеч цепи
И к свету свободно шагни,
Пусть в страхе визжат фальцетом
В кремлёвском вертепе вожди.
Пусть рухнут дворцы и храмы
Марксистских святых и попов,
Накрыв ненавистных тиранов
Обломками их же икон.
Воспрянь ото сна, Россия!
Во имя свободы, воспрянь!
Ты семьдесят лет носила
Лохмотий идейную рвань.
Ты семьдесят лет терпела
Лишения и нищету.
Настала пора. Приспело
Вершить исторический суд.
+ + + + + + + + + + + + + +
О СОВЕТСКОЙ О ЛЮБВИ
Какая, всё-таки, порою
Бывает странная любовь?! .
Но только при советском строе
Она становится судьбой.
И мы любили всей страною,
Любили все — все как один —
Своей советскою, иною,
Любовью бочковых сардин.
Без порнографии, без секса,
В единой позе, без затей,
Сорвав с окошек занавески
И двери вывернув с петель.
Всё на виду у коллектива —
В трёхместной койке с Ильичом,
Без всяких там презервативов
Или чего-нибудь ещё.
Любая зрелая гражданка,
Любой созревший гражданин —
В халате грязном и в кожанке —
В стране любима и любим.
Идиллия социализма,
Где семьдесят годов подряд
В советскую большую клизму
Струёй сливался плотояд.
На зависть всем буржуйским гидрам,
Придя с дневных ударных вахт,
Народ с завидным оптимизмом
Творил советскополый акт.
Без извращений и распутства
Под заскорузлой простынёй
Росла советская "капуста",
В которой размножался строй.
Подмяв строптивую природу,
Любвеобильная страна
Уродцев с сотнею народов
Вдруг пробудилась ото сна
И содрогнулась повсеместно:
И женщины, и мужики
Воскликнули: "Какая мерзость —
Любовь, страна, большевики!"
+ + + + + + + + + + + + + +
Д О Л Я
Мне жизнь отпущена не волею судьбы,
Рождён на свет по плану пятилетки
Под крышей русской покосившейся избы
Колхоза имени марксистки Клары Цеткин.
Мордастый дядя — председатель — в сапогах
Меня вписал в райкомовскую сводку,
Где отчитался по копытам и рогам
В руководимом им колхозном околотке.
Отметил бодро, что колхозный коллектив
Остался верен данному им слову
И может смело записать себе в актив
Процент прироста по людскому поголовью.
Такая доля у крестьянских матерей
По всей Руси, от края и до края,
Плодить колхозам и совхозам плугарей —
Люд крепостной "коммунистического рая".
+ + + + + + + + + + + + + +
ЧТО ЕСТЬ ЧТО
Кормило власти —
это не кормушка
Для казнокрадов, подлецов и маньяков.
Отечество —
не гербовая кружка
С отборнейшим армянским коньяком.
Свобода —
не незапертая клетка
И не удавка с незатянутой петлёй.
Достоинство —
не звёзды в эполетах,
Напяленных чиновничьею тлёй.
Честь —
это не мундир, не этикетка,
Не амплуа, в каком играет резонёр;
И совесть —
не продажная кокетка,
С которой сам живёшь как сутенёр.
Долг —
это не услуга за услугу,
Не сумма проигрыша за карточным столом.
Народ —
не быдло тягловое к плугу,
Чтоб бич над ним свистел поверх голов.
+ + + + + + + + + + + + + +
Р О С С И Я
Россия. . . Европа и Азия
Накрыты ей как простынёй
Изорванной, грязной, не глаженной,
Холодной. . . и всё же родной.
В кровавых разводах и крапинах
Чернеет её полотно,
Под ним миллионы упрятаны
Загубленных русских сынов.
Крестами, холмами могильными,
Останками в ямах и рвах,
Этапами мёрзлыми длинными,
Молитвенным звоном в церквах
Взывает она об отмщении
За боли свои и позор,
За долгие годы мучения,
За кровь, униженья, разор.
Отравленная химикатами,
Морями гниющих болот,
Чернобыльским пеплом атомным,
Покрывшим земную плоть,
Стальными изрытая траками,
Умытая реками слёз,
Распятая нео-сатрапами,
Отпетая песнью берёз,
Простёрлась она в даль бескрайнюю,
Собою накрыв материк,
Зияя открытыми ранами,
Нам шепчет свой горестный крик.
Российская азиатчина. . .
Ведь это же наша мать!
А мы голосим и артачимся,
Когда её нужно спасать.
+ + + + + + + + + + + + + +
7 Н О Я Б Р Я 1 9 8 9 г.
Захватив власть в октябре 1917 года и установив в
России диктаторский коммунистический режим, больше-
вистская клика во главе с Лениным открыла новую кро-
вавую эпоху – ЭПОХУ ЗЛОДЕЯНИЙ, самую страшную
и безумную в истории человеческой цивилизации.
Пришёл тот час, когда среди витийства,
Средь глыб коммунистических руин
Вдруг обнажились кости жутких "истин"
И черепа безумнейших "доктрин".
Стоит в крестах советская эпоха,
ЭПОХА МЁРТВЫХ И ОТАВШИХСЯ В ЖИВЫХ,
В ней жизнь сама была чертополохом,
Навроде сорной тонкостебельной травы.
Одна шестая часть планетной суши
Лежит как КЛАДБИЩЕ ЧУДОВИЩНЫХ ИДЕЙ,
Где завывают лишь партийные кликуши,
Пугая жизнью так и неживших людей.
В ряду историей отмеченных явлений
Есть имя, от которого весь мир
Трясёт озноб. И имя это — ЛЕНИН,
ВОЖАК КОММУНИСТИЧЕСКИХ ГРОМИЛ.
Тиран и монстр, великий и ужасный,
Злодей и гений, пастырь и палач,
Неистовый, безжалостный и страшный
В своей борьбе за лидерство и власть.
Оракул большевистской диктатуры,
Кровавый муфтий, вздыбивший страну,
Распявший нашу веру и культуру
И взявший весь народ под караул.
Картавый, бесноватый полукровка,
То ли калмык, то ли германец, то ль еврей,
На вид благообразный, даже кроткий —
ВЕРХОВНЫЙ ВОЖДЬ ГОМОСОВЕТСКИХ ДИКАРЕЙ.
Его я видел чучело ребёнком,
Когда в толпе прошёл сквозь мавзолей —
Отделанную мрамором избёнку,
ГРОБНИЦУ СУПОСТАТА НА ЗЕМЛЕ.
Она стоит кощунственной издёвкой
На самой главной площади Москвы —
МОЛИЛЬНЫЙ ДОМ КОММУНИСТИЧЕСКИХ ПОДОНКОВ,
Начальственных и просто рядовых.
Они, ликуя шумно и зловеще
Над прахом всех неисчислимых жертв,
МОЛОХУ КОММУНИЗМА рукоплещут,
Взахлёб лакая кровь с его манжет.
Сегодня ровно семьдесят два года,
С тех пор как в день осенний октября
Над обездоленным, ограбленным народом
Разверзла пасть КРОВАВАЯ ЗАРЯ.
Династия потомственных ублюдков,
Произведённых сифилитиком вождём,
Пришла вкусить заказанного блюда —
Холопской преданности масс живьём.
ВОРОТНИКИ и ШЛЯПЫ вперемешку
Торчат с трибуны склепа у Кремля,
Скрывая сдавленную сытую усмешку,
Бросая вниз надменный скучный взгляд.
Полощутся знамёна и плакаты,
Весомые, чугунные слова
Летят из репродукторов раскатом
И гулом отдаются в головах.
Плывут, колышутся ШЕРЕНГИ и КОЛОННЫ
Потомков тех, кто Зимний штурмовал,
Грыз землю измождённый и голодный,
Копая ОБЩЕПРОЛЕТАРСКИЙ КОТЛОВАН.
Метровые фанерные портреты
Цекистских идолов нависли над толпой,
Но время всех свезёт их на лафетах
В один могильник "братский" забытой.
Грядёт конец ЭПОХИ ЗЛОДЕЯНИЙ,
Конец КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ОРДЫ,
Конец владычества безликих изваяний,
Конец кошмара ЦАРСТВА КРАСНОЙ МГЛЫ.
Мы сковырнём чугунных истуканов,
Страну подмявших чёрною пятой,
И душу выгрызем у страха их капканов,
Пусть десять, двадцать лет пройдёт. . .
Пусть сто.
Спадёт проклятье с человеческого рода,
"Святые мощи" превратятся в прах,
С колен поднимутся великие народы
С улыбкою свободной на губах.
+ + + + + + + + + + + + + +
Р О Д И Н А
Что есть Родина? Что в этом слове?
Что стоит за набором из букв?
Кто-то замер пред нею в поклоне,
Для кого-то она — пустой звук.
Что с ней делать? Любить? Преклоняться?
Ненавидеть? Забыть? Презирать?
Всё не просто. Ответы разнятся.
Каждый сам волен свой выбирать.
Много песен сложили поэты,
Славных гимнов и пламенных од,
Но всегда, почему-то, при этом
Их устами глаголил народ.
Краснобаи, ура-патриоты
Рвали волосы с голой груди
И, как стая голодных койотов,
Голосили все в голос один:
"Ничего нет святей и дороже!
Всё во благо, во имя её!"
И за Родину гнило в острогах
Им поверившее мужичьё.
И опять мы в долгу неоплатном —
Жизнь, и ту беззаветно отдай.
А за жизнь, как арендная плата —
Отрекись, заклейми и предай.
Что же всё-таки это такое?
За что скопом нас шлют умирать?
За что нас вырезают под корень?
Что дают, чтоб на завтра украсть?
Не бывает Отчизны народной,
Нет её на двоих, на троих.
Есть толпа коллективных уродов,
Расселённых в границах одних.
Иметь Родину можно лишь лично,
Только вольной, свободной душе,
Осознавшей в себе самой личность
Между прочих всех сущих вещей.
Только я для себя выбираю:
Есть она у меня — или нет,
Ни поэту, ни красному баю
Ни отнять, ни вернуть её мне.
Что до своры цепных патриотов,
Для них Родина — ставка в игре,
Их одна лишь тревожит забота,
Как бы руки на этом погреть.
Им не ведомо, что она значит,
А беснуются с пеной у рта,
Чтоб всё вывернуть, переиначить,
Превратить человека в крота.
За себя отвечаю без позы,
И готов повторить впредь не раз,
Те шесть букв — это пара раскосых
Материнских лучащихся глаз.
Это пара коротких ручонок,
Обнимавших меня перед сном,
С чуть заметным коричнево-чёрным,
Выше локтя, родимым пятном.
Это пара ещё уцелевших
И последних надёжных друзей,
Как и я, никогда не умевших
Превращать свои чувства в музей.
Это всё, что я знаю и помню,
Что люблю, чем ещё дорожу;
И добавлю, чтоб список был полным, —
Боль, которую в сердце ношу.
февраль 1990г.
+ + + + + + + + + + + + + +
ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — СВОБОДА
"Это сладкое слово — СВОБОДА,"
На афише я почитал.
О чём фильм, из рекламы убогой
Понял смутно. Смотреть не стал.
Но название, всё же, осело
Где-то в памяти и всплыло,
Когда будней привычную серость
На этап сменил и кайло.
Нет, не грабил, не крал, не брал взятку,
Просто часто вслух повторял:
— Для того, чтоб народ жрал овсянку,
Нужно ль было свергать царя?
И долбая кайлом уже в тундре,
Сам себя как-то, вдруг, спросил:
— Так за что же попал я в цугундер
В самом цвете годов и сил?
И тут понял: СВОБОДА — не сало
К той овсянке, в чью честь царя
Большевистское быдло списало
Двадцать пятого октября.
И не харч, пусть обильный и сытный,
Не довольство житьём-бытьём,
ЕЙ нельзя напоить и насытить,
Как нельзя предать забытью.
И не та благородная дама,
В кою честь ломают копьё
Благородные рыцари храма,
Чтоб прославить имя её.
Не ристалище и не арена,
Где льют кровь и тешат толпу
Под гром труб и тугой вой сирены,
Кто рискнул испытать судьбу.
Не сознательное подчиненье,
Как пытаются нам вдолбить —
Стоя в упряжи и на коленях,
Можно только холопом быть.
ОНА — вечная битва со всеми,
Кто имеет над нами власть,
Кто покорность и страх в душах сеет,
Чтоб потом поглумиться всласть.
ОНА — наша мечта, наша вера,
Пусть религия, наконец,
Непокорность — вот стержень, наверно,
Пьедестал ЕЁ и венец.
ОНА — наша надежда земная,
Неустанный набат, призыв,
Крест святой и священное знамя,
Вечный символ для всех, кто жив.
ОНА — духа мятежного пламя,
Яркий факел, жгущий в груди,
Торжество человека и слава,
И к НЕЙ есть только путь один.
За НЕЁ нужно драться зубами,
Жилы рвать и стрелять в упор,
Ведь СВОБОДА есть только мы сами,
Наша кровь и наш пот из пор.
Завоёванной, мирной СВОБОДЫ
Быть не может — всё это миф,
Лишь в бою, когда рвутся аорты,
Настаёт ЕЁ звёздный миг.
Каждый день, час, минуту, мгновенье
В бой идти! Только лишь в борьбе
Можно жить до конца откровенно
И свободно, а не скорбеть.
И победа тут иль пораженье,
Жив ли, ранен или убит —
Всё равно, только в вихре сраженья
Горн СВОБОДЫ сладкой трубит.
Тот свободен, кто — непокорённый,
Не смирился, не перестал
Быть во всём неудовлетворённым,
Где бы ни был, кем бы ни стал.
Пока бьёмся, мы будем свободны,
Перестанем — и мы рабы,
Чей удел в лагерях "беззаботно"
Вырубать в мёрзлой тундре льды.
+ + + + + + + + + + + + + +
ПАМЯТИ В. ВЫСОЦКОГО
Мир — загон из запретных флажков,
Окруживших нас плотным кольцом.
Мы в нём — стая двуногих волков
С человеческим бледным лицом.
В вечной схватке меж злом и добром
Победить было злу суждено,
Разделив на своих и врагов
Всё, что к жизни добром рождено.
Люди тоже стреляют в людей,
Истребляя в жестокой борьбе
Ради жалких, ничтожных идей
Несогласных — подобных себе.
В этой дикой, кровавой игре,
Где охота — и средство, и цель,
Для имеющих власть егерей
Мы — всего лишь живая мишень.
В ушах звон от охотничьих труб,
Свист стремительных жалящих пуль,
От которого тошно нутру,
И сознанье сжимается в куль.
Отблеснёт воронёная сталь,
Тихо щёлкнет взведённый курок —
И ещё один жить перестал,
Свой последний свершив кувырок.
Так метаются в страшном кругу,
Не решаясь нарушить запрет,
Кувыркаясь на грязном снегу,
Люди-волки все семьдесят лет.
Лишь сильнее с годами кураж,
Да азарт всё острей и острей,
Уже круг, и вошедшие в раж
Егеря изощрённей и злей.
Стали ближе, плотнее флажки,
И я вижу, как поднял ружьё,
Чтоб картечью всадить мне в кишки,
Тот, кто там, за флажками, рождён.
Видно впрямь, моя — волчья судьба,
Нет мне места средь своры людской,
И я братьев своих не предам...
Кто придумал, что пуля — закон?
Так вперёд! На свободу! За круг!
Жизнь в загоне страшнее, чем смерть.
Я рванулся, шагнул за черту
И хлебнул раскалённый свинец.
Горизонт опрокинулся вверх,
Будто встала земля на дыбы,
Веки слиплись в смертельный конверт,
Всё окрасив вокруг голубым.
Но с предсмертной в глазах пеленой
Я услышал, приникнув к земле,
Топот стаи волков за собой
И отчаянный крик егерей.
апрель 1990г.
+ + + + + + + + + + + + + +
СОЛДАТЫ СВОБОДЫ
Простые смертные, не боги,
Не призраки былых веков —
Солдаты чести и свободы,
Прошедшие свой Рубикон.
Солдаты совести и долга,
Титаны пламенных идей,
Пусть пожили они не долго,
Но живы в памяти людей.
Сквозь смерть, этапы и остроги,
Забвение и клевету
Несут они не веру в бога,
А собственную правоту.
Их распинали и топтали,
Отстреливали как зверей,
Их проклинали и пытали,
Гноили в сотнях лагерей,
Разбросанных по всей России,
Великой каторжной стране,
Вбивавшей колья из осины
В могилы лучших сыновей.
Простые смертные, не боги,
Сквозь тернии, через запрет,
По скорбной, гибельной дороге
С достоинством несут свой крест.
Без родины, семьи и крова,
С изломом горестным в плечах,
Но с тёплой человечьей кровью
И светом истины в очах.
К страданиям привыкло тело,
Рубцы и струпья на душе,
Но сердце их не омертвело,
Хоть и состарилось уже
От горя, болей, мук и казней,
Звериной злобы, что вокруг —
Такое вынесет не каждый,
Поставленный в кровавый круг.
Но эти вынесли без стонов,
Без ропота в укор судьбе,
Не веря в рождество Христово,
Они Христа несут в себе.
Презревшие своих тиранов,
Мучителей и палачей,
Забыв про собственные раны
От их карающих мечей.
Фанатики великой веры,
Паломники людской любви,
Они являются той мерой,
Что делает людей — людьми.
Простые смертные, не боги,
С набором всех земных грехов,
По-человечески убоги,
Затмившие собой богов.
+ + + + + + + + + + + + + +
БАЛЛАДА О ФАЛЬШИ
Живём средь улиц, площадей,
Так жить в обычаях людей.
На нас самих броня из фальши,
И улицы лежат в асфальте.
Дворцы и храмы воздвигаем,
Молитвы новые слагаем,
И тех жрецами принимаем,
Кто с нас последнее снимает.
Дома возводим из бетона,
Они не пропускают стонов.
Слова с двойным находим смыслом,
За ними прячем наши мысли.
Замки и крепкие засовы —
Покоя нашего основа.
Таим за стёклами глазницы —
Чувств наших собственных гробницы.
Копаем мрачные подвалы,
Хоть солнца и в домах так мало.
На лица одеваем маски
Непроницаемой окраски.
Из камня делаем заборы,
Чужого чтоб не ведать горя.
Храним в потёмках чёрных души
Под внешним видом равнодушным.
Остроги строим и темницы,
Свобода наша в них томится.
Ведём о гуманизме речи,
Скрывая ложью бессердечье.
Стальные выплавляем в домнах
Решётки для себе подобных.
Богов рисуем на иконах,
Но божьего не чтим закона.
Куём оковы из металла,
Пустив на кандалы орала.
Всех не согнувшихся, опальных
В земную ложем усыпальню.
Нам сценой служат эшафоты —
Эффектно, хоть и без комфорта.
Не замерзают даже в стужу
Из слёз людских горючих лужи.
Закладываем постаменты
Для надмогильных монументов,
Под камнем держим даже трупы,
Ведь мертвецам не вяжут руки.
В огромных городах ажурных
Создали каменные джунгли,
Каннибализм здесь стал моралью,
Жестокость въелась в нас спиралью.
Среди высотных небоскрёбов
Бал правят алчные утробы:
В почёте ходит уголовник —
Поэт гниёт в каменоломнях.
Топор сменили гильотиной,
Прогресс и здесь теснит рутину.
Толкуя о всеобщем счастье,
Творим кругом одни несчастья.
Горьки плоды всех наших дел. . .
Таков обычай у людей.
Но жить так невозможно дальше,
Пора пробить броню из фальши.
+ + + + + + + + + + + + + +
О СОБРАТЬЯХ ПО ПЕРУ
Поэтам лирикам,
Кто приспособился
За рубль длинненький
Не ладить с совестью.
Современные поэты
Любят сочинять сонеты
Из таких тягучих слов,
Как резинка от трусов.
Лирика такого рода
Спрос находит у народа —
"Самый грамотный народ"
Ведь не только ест и пьёт.
Он свои справляет нужды,
Этому никто не чуждый,
Ведь у каждого внутри
Есть дерьма кило на три.
Для отправки нужд в квартирах
Проектируют сортиры,
А иначе — туалет,
Где теперь их только нет:
На вокзалах и в отелях,
В ресторанах и пельменных,
На бульварах, площадях,
В самолётах, поездах.
В этих самых туалетах —
Целые тома куплетов
Из таких тягучих слов,
Как резинка от трусов.
Их одесские евреи
Продают с галантереей,
В подходящем оформленье,
Годные к употребленью.
И тираж вполне приличный,
Только жаль бумаги писчей,
Впрочем, туалетной даже
И в Одессе нет в продаже.
июль 1988г.
+ + + + + + + + + + + + + +
ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ
По подвалам истерзанной родины
Мы влачим свои жалкие дни —
Дети мамок и папок юродивых,
Знавших нужды и беды одни.
Нет ни пятнышка света, ни лучика
На землистого цвета щеках,
Не растет ни травинки, ни кустика
В подземельях, где царствует страх.
Только крысы с лицом человеческим
В темноте без боязни снуют,
Да, другой, стаи всяческой нечисти
Гимны гнусные гордо поют.
Вымирает Россия босяцкая,
Истребляют уроды ее,
Лишь ворота тюремные лязгают,
Да пирует в вертепах жулье.
+ + + + + + + + + + + + + +
ТАКОЙ ОДИН
Жил поэт, как птица в клетке,
Но не пел, не щебетал,
Как другие — по-советски,
А с бесстрашием восстал.
Кто такой? Откуда взялся?
Спросите вы у меня.
Чем таким он, вдруг, сказался
Нынешним, пришедшим, дням?
Ничего себе такого,
Кроме разве одного —
Счастья нашего подкова
Из стихов торчит его.
И судьба вся — как заклятье.
Душу он свою сгубил,
Но свободной жизни платье
Для бессмертья сохранил.
Он и жил то не во имя,
А скорее — вопреки,
И сегодня это имя
Помнят только старики.
Но на всей земной планете
Был поэт такой один.
Жаль, его не знают дети...
Вывод? С этим погодим.
+ + + + + + + + + + + + + +