Стоит осени вновь пробудиться, расплескать васильковый рассвет,
Над берёзовой рощею птицей воспарит кучерявый поэт.
Где ж теперь затерялись овины?.. Ярый месяц не кажет свой рог.
Лишь туманятся в дымке долины, проливая багрянец на мох.
Ярче роз не пылают зарницы над проулком, в лесной тишине,
Всадник резво уже не промчится на красивом, лихом скакуне.
На лугу, будто в розовом блюде, в плаче клёнов и звени осин
Не расслышу: «послухайте, люди», эту песнь про ухлюпы трясин,
О селе, женихе и невесте, про забытую мать в шушуне
И потере девической чести в захолустной, глухой стороне.
Не "поёт теперь мать за куделью", - оскудели дворы на селе.
Нет и тяги большой к рукоделью, не в почёте копаться в земле.
Молодые торопятся в город, словно маслом намазано им...
В душах бродит расчётливый холод, наплевать на отеческий дым.
Погламурить бы в норковых шубах!.. Иль уйти спозаранку в гульбу!..
Оттого и цинично, и грубо всё пеняют на жизнь и судьбу.
Но какими глазами поэта поглядел бы Есенин на Русь?!
Что сказал бы поэт нам на это? Как бы он разгонял нашу грусть?
Я не знаю. Лишь плачу, лишь плачу над страданьем пустеющих сёл,
Чтобы в строчках стиха обозначить всё, что сам испытал и прошёл.
Ведь и я, здесь, на родине милой, истомил от тоски свою грудь,
И готов о холодной могиле написать и навеки заснуть.
Только всё ж слёзы лить на прощанье ни к чему мне под сенью кустов,
Если розовой, гулкою ранью льётся песня с седых берегов.
Деревеньку с восторгом весенним светлой грустью в сиреневом сне
Воспевал синеглазый Есенин, с этой грустью живётся и мне.