ПРОГУЛКИ
В РАЙСКОМ САДУ
Поэма
О легендах, о сказках, о тайнах.
Был один Всепобедный Христос.
На пустынях, на душах случайных
Начертался и вихри пронёс...
Александр БЛОК,
«О легендах, о сказках,
о тайнах...»
ПРОГУЛКА ПЕРВАЯ
В райском саду, где поглуше,
Где посвежей ветерок,
Бродят великие души –
Пушкин, Есенин и Блок.
Божьих дворцов домочадцы,
Словом друг друга пленя,
Здесь они любят встречаться
К вечеру райского дня.
Силой могучей и древней,
Вечно свежи и чисты,
Дышат здесь травы, деревья,
Листья, плоды и цветы.
Свищут весёлые птицы
В радости вечной своей.
Слышно, как где-то струится
Звонко журчащий ручей.
В пенном прибое цветенья
Пчёлы басисто жужжат,
И растворённые тени
Здесь ни на чём не лежат.
Свежесть, однако, при этом
Веет, как струи в пруду...
Души великих поэтов
Бродят в прохладном саду.
Возле заветной опушки,
Блок, интересом томим,
Молвит: – Но как же ты, Пушкин,
Сладил с безверьем своим?
Ты говорил, что в Одессе
Чуть атеистом не стал...
– Мир там и вправду был тесен, –
Пушкин с улыбкой сказал. –
Только и в Царствии Божьем,
Без суеты, кутерьмы,
Он только с виду побольше –
Ведь повстречались же мы! –
Он иронично смеется,
Но, уж пряма и проста,
Речь его лёгкая льётся:
«Противобожьем зовётся
Ересь великая та.
Как-то хитро там выходит –
Будто бы Вечность свою
Бездну хаоса приводит
К форме, уму, бытию.
Будто из вечных пылинок
За миллиарды эпох
Жизнь зародилась былинок,
Так что не нужен и Бог.
И всё из той же обильной
Пыли из века да в век
Случаев волей всесильной
Взял и возник человек.
Будто бы вечной дорогой
Жизни возникшая вязь
Всё усложнялась без Бога,
Богом сама становясь.
Славный английский философ
Так объяснил мне прогресс:
Стрелы Олеговых россов
Пушками – вовсе не бес! –
Ум человеческий цепкий
В русских полках заменил;
Великолепною лепкой
Зданий фасады покрыл.
А всё при том же Олеге
Избы, друг друга древней,
Помнили вражьи набеги,
Серость безрадостных дней... –
Пушкин смолкает.
Струится
Призрачность райских минут.
– Слушайте!.. Дивные птицы
В роще сейчас запоют...
Я в это время всегда тут
Слушаю славных певцов.
Это мне, братцы, расплата
За бестолковщину слов,
Что я по свету рассыпал,
Думая – радость дарю.
Да ведь всё слабо, всё липа...
Истину вам говорю... –
В эту минуту по саду,
Трели сплетая свои,
Птицы взметнули рулады,
Словно весной соловьи.
Впрочем, соловушек пенье
Здешнего чуда слабей,
Как хорового служенья –
Говор земных голубей.
Пушкин восторженно слушал
Сладостных птиц кутерьму,
Пенье небесное душу
Перевернуло ему.
Словно всё лучшее в мире
В песне сошлось и живёт.
Словно бы сам он на лире
Господу славу поёт.
И растворяется зыбкий
Мир, и вокруг ничего,
И сам Всевышний с улыбкой
Слушает лиру его...
Но прекращается пенье,
Что повторить соловью
Явно не хватит уменья.
Пушкин в великом волненье
Речь продолжает свою.
– Я вот у них понемногу –
Трель хоть одну перенять! –
Гимны духовные Богу
В сердце учусь сочинять.
Струны беспомощно рвутся.
Плохо учёба идёт...
Но не пора ли вернуться
В давний одесский мой год?
Друга английского слово,
Мыслям Вольтера под стать,
Сердце, наверно, готово
Было за правду принять.
Но недоверчивый разум,
Тот, что восславил наш век,
Пусть постепенно, не сразу,
Взял это всё и отверг.
Пыли туманное чудо,
Этот бескрайний хаос,
Всё это в целом откуда
В вечной Вселенной взялось?
Да и безвидная малость,
Крошечки, даже не слизь,
Как же
преоб-
разовались
В неистребимую жизнь?
Разуму было несложно
К мысли придти наконец –
Всё это в мире возможно,
Но если есть в нём Творец.
Сжато об этом и скупо
В старой тетради мой:
«В Бога не веровать глупо,
Это, пожалуй, глупей
Веры в незыблемый, строгий
Древних народов кумир –
Что на большом носороге
Весь наш покоится мир...» –
Сад нескончаем эдемский,
Вот тихий мост через пруд.
Словно бы в парке лицейском
Лебеди царствуют тут.
Вольно по водному ситцу,
Светлых тонов голубых
Плавают райские птицы,
Напоминая земных.
И небожитель припомнил
Кельи забытый пенал,
Где он, младенец греховный,
Зло о монахе писал,
Как тот со страстью боролся,
Падая мыслями в блуд...
Тоже сатирик нашёлся! –
Страстные не обойдут
Чувства и душу поэта,
Будут кипеть, бушевать,
И даже в Вечном за это
Царстве придётся страдать.
Но уж пора о безверье
Речь до конца довести:
– Впрочем, в порядочной мере
Сбиться не дали с пути
Южной поры размышленья,
В чем же он, право, прогресс.
В технике, в знаньях – движенье,
В естествознании – всплеск.
Ну, а в морали, а в вере
Есть ли прорывы вперёд?
Люди друг другу – как звери,
Мир их ничуть не берёт.
И, беспросветней метели,
Жизнь бы их стала пуста,
Если б не искорки цели,
Если б не правда Христа...
Вместе с конспектами лекций,
Тех, что философ читал,
Только, мне кажется, легче,
Библию я постигал.
Там самочинно, спонтанно
Мир сам себя возродил –
Здесь же весь мир поэтапно
Разумом Бог сотворил.
Там неразумно и глухо
Случай возникшую плоть
Жизнью снабдил: побороть
Смерти хаос и разруху –
Здесь оживил своим Духом
Тело создавший Господь.
Там возносящая ровность,
К общему счастью восход –
Здесь роковая греховность
Шагу ступить не даёт.
Там цель и счастье в дороге,
С жизнью неправедной бой –
Здесь всё спасение в Боге,
В битве духовной с собой.
Там рай земной и телесный,
Вольница благ через край –
Здесь рай бессмертный, небесный,
Богом построенный рай.
И за словесным туманом,
Шумно вскипевшим волной,
Мне показался обманом
Рай атеизма земной.
Бога негромкое слово
Всюду я слышал сквозь шум,
И откровенья Христовы
Сердце пленили и ум.
Лучшим я счёл из наитий
Павла-апостола речь:
«И шлем спасенья возьмите,
И слово Божие – меч».
Правда, я к старым проблемам
Новых немало припас.
Жить и с мечом, и со шлемом
Стало трудней во сто раз.
Но и значение жизни
Выросло, и интерес
К ней при былой дешевизне
Словно из мёртвых воскрес... –
Райского сада аллея
Ровно скользит у пруда.
Здесь и свежей, и светлее,
Плещет волною вода.
Снежной одеждой блистая,
Лебеди замерли, ждут,
И любопытною стаей
К берегу рыбы плывут.
Резво, где по две, где по три,
В бликах спешат золотых,
Словно бы зная, что смотрят
Радостно души на них.
К берегу Пушкин подходит,
Вновь молодой-молодой,
В мыслях рукою проводит
Под лучезарной водой,
И золотистая рыба,
Словно лицейский карась,
Жмётся к ладони игриво,
Козней людских не боясь.
Пушкин стоит над волнами:
«После Суда, как мне стать
Снова с ногами, руками –
С вами приду поиграть!
Ну, а покамест, покамест
Надо рассказ продолжать».
Пушкин к друзьям повернулся,
Вновь их рассказом увлёк;
Лес величаво сомкнулся,
Чудный укрыв уголок.
– Впрочем, в те дни я молился
Только молитвой одной,
Чтобы в душе поселился
Прежний, забытый покой.
Чтобы поддержкой хорошей
Всепонимающий Бог
Выдюжить новую ношу,
Вынести крест мой помог.
И совершается встреча
С новым российским царём,
Речь его душу мне лечит,
Словно пустыню дождём.
Должен сказать, по совету
Царскому к Библии крен
Взял я в то время, и это
Дух мой подняло с колен.
Что же, Господняя милость
Этим-то и хороша...
Только мне вскоре явилась
Старца святого душа.
Всё, говорит, собирайся,
Скоро ты будешь в раю...
Скоро! Вот тут и старайся
Сделать хоть чуточку райской
Горькую участь свою.
Господи! как я был грешен!
Сколько скопил я грехов! –
Больше одесских черешен
И сочинённых стихов.
А ведь ещё и дуэлью
Путь я себе осложнил...
Чёрной какой-то метелью
Жизни исход моей был.
Видно, черней не отыщешь...
Но не унижен, прощён.
В Божье святое жилище
Грешной душой вознесён...»
ПРОГУЛКА ВТОРАЯ
В райском саду, где поглуше,
Где посвежей ветерок,
Бродят великие души –
Пушкин, Есенин и Блок.
Свищут весёлые птицы
В радости вечной своей,
Слышно, как где-то струится
Звонко журчащий ручей.
Пушкин, стараясь построже,
Тенором молвит густым:
– Ну-ка, порадуй, Серёжа,
Чтеньем своим огневым!
– Нет уж! – смеётся Есенин. –
Линию я удержу
И из своих потрясений
Что-нибудь вам расскажу.
После «Страны негодяев»
(Я напечатал её),
Громко и злобно пролаяв,
Сбилась в элитную стаю
Власти тогдашней жульё.
Здесь это слово, конечно,
Следует рвать на корню,
И не без боли сердечной
Я его так заменю:
В стаю собрались кремлёвцы,
Держат совет до зари,
С виду смиренные овцы,
Лютые волки внутри.
Надобно Божью, мол, дудку
(Так я представился им)
Поусмирить – не на шутку
Писком мешает своим.
То есть в последней поэме
Так я советскую власть
Выявил в грязном гареме,
Что с согрешеньями всеми
Только лишь в ад ей попасть!
Чванство и к люду презренье,
Дикий какой-то диктат,
Храмов, святынь разрушенье,
Казней кровавый парад.
Мог ли я вынести зверства –
Злобу, насилье и кровь,
Веривший с самого детства
В вечную Божью любовь?..
Я уж обмолвился, кстати,
Как босоногим юнцом
Бегал в поповской ограде.
Ушлым я был огольцом!
Но Иоанна Смирнова
Батюшкой звал и отцом.
Был он и старых, и новых
Книжек первейшим чтецом.
Как-то само выходило,
Что, как бы сан растеряв,
Был он всегда заводила
Наших весёлых забав.
В жмурках хитрил с пацанами,
В бабки играл, в городки,
Даже вытягивал с нами
Невод из нашей Оки.
Но уж зато и честнейшей
Исповедь наша была –
Долго священник добрейший
Тайные наши дела
Слушает, брови немного
Хмурит и так наконец
Скажет: – Надейся на Бога.
Милостив Бог наш Отец... –
Мог ли я, с детства впитавший
Светлую веру отцов,
Столько за жизнь написавший
Исповедальных стихов;
Мог ли я нечисти сдаться,
В битве с которою Бог?
В то уже время, признаться,
Пусть убивают, – не мог...
Ну, а в московские годы,
Только мне в юность войти,
Вихри безумной свободы
Всё-таки сбили с пути.
Так же, быть может, как Саше,
Старшему брату из нас,
Слов вольтерьянских пассажи
Сердце пленили и глаз.
Я ведь и вправду пророком
Божьим себя возомнил.
Пел о святом, недалёком
Преображенье высоком
Русских полей и равнин.
Мне показалось, что Божий
Рай – это вовсе не рай.
Если мы из бездорожий
Вытянем гиблый наш край;
И электрическим светом
Если он брызнет во мгле, –
Это и станет заветным
Раем людским на земле.
Думал тогда я, что вера –
Призрачный миф о Христе;
Думал, что эта химера
Крылья срезает мечте.
Но, не без промысла Божья,
Путь мой нежданно пролёг
От наших строек подножья
В многоэтажный Нью-Йорк.
Как же меня восхитила
Мощь смелой мысли и рук,
Что в Вавилон превратила
Всё, что лежало вокруг.
Но за блестящим величьем
В море стекла и огня –
Чем-то глухим и безличным
Город дохнул на меня.
И в этой каменной стуже
Заокеанской земли
Мёртвые, мёртвые души
Сердце моё обожгли.
В этой бездушной отчизне,
Молод он, юн или стар,
Только и было в их жизни,
Что всемогущий доллар.
В нашей далёкой России
Пусть допотопно житьё,
Пусть и заборы косые,
Пусть и домишки гнильё;
Пусть никакого достатка,
Хлев молчалив стал и пуст,
Но у киота – лампадка,
Но под стеклом – Иисус.
Но богомольным старушкам
Здесь уготован приют,
И уж всегда побирушкам
Хлеба кусок подадут... –
В эту минуту из чащи,
Непроходимо-густой,
Лев выбегает рычащий,
Следом вприпрыжку другой.
Вперегонки по аллее
Мчатся, играя,
но вот
Стали вдруг кошек смирнее,
Голос вожак подаёт.
И как в охране почётной
Наших друзей по бокам
Мирно идут и охотно,
Искоса по сторонам
Строгие взоры бросают.
Блок удивлён, потрясён:
– Вот ведь ни капли не знают
Нас, а могущества трон
Душам людским уступают...
Разве б они на земле
Нас почитали?.. Ступают,
Как по горячей золе...
Ну, дорогие! давайте,
Знаем, что это не в лесть,
Радуйтесь жизни, играйте!
Низкий поклон вам за честь! –
И, словно речь понимая,
Звери от них отстают
И, в догонялки играя,
Дальше по роще бегут.
– Ох, уж у вас и порядки!
Почести прямо одни, –
Молвит Сергей. – Без оглядки
Сразу душа моя в пятки.
(Где только правда, они?)
Ну да уж ладно... Продолжу
Нить бытия моего...
Так я в Америке дожил
До пониманья того,
Что как бы смело и много
Мы ни создали всего,
Но, если нету в нас Бога,
Нету, считай, ничего.
Что и в прославленных Штатах,
Что и в России у нас –
В Боге сплошной недостаток,
Вот вам и плёточек пляс!
Вот и обман на обмане
И у одних в унисон
Только лишь фига в кармане,
А у других – миллион...
Так это всё вскипятило
Грешную душу мою!..
Может, разумнее было
Сбить огневую струю;
Только с немереной силой
Боль атлантических дней
Влил я вдали от России
В строки поэмы моей.
Ну и пошло-покатилось!
Брани критический шквал.
Снова режиму в немилость
Брат ваш парнасский попал.
Шпики берутся за дело.
Куча прохвостов за мной.
Все выступленья умело
Сводятся к драке хмельной.
Каждый привод в тигулёвку
В сердце мне ножиком был –
Я из безверья неловко
К Богу тогда выходил.
Светлую детскую веру,
Что затаилась в душе,
Я выносил сквозь химеру
Прежних надежд,
и уже
Богу ночами молился,
В храмы тихонько ходил,
Перед Распятьем крестился,
Милости Божьей просил.
И, в испытанье мне словно,
Хуже, чем пакостный бред,
«Правда» печатает злобный
На Иисуса памфлет.
Едко и хлёстко, стихами,
Словно обман и изъян,
Библию зло и нахально
Выставил Бедный Демьян.
Я ли Придворова Фимку
Как прохиндея не знал?
Я ли Иудову финку
С «Правдою» не проклинал?
Боже, прости мне, прости мне
Этот сорвавшийся грех!
Но сорванцу отомстил я
И за себя, и за всех.
Вскоре – «Посланье Демьяну»
В списках читала страна.
Кажется, «Правде», смутьяну
Высказал всё я сполна.
Мы друг от друга отпали,
Счёты по полной свелись.
Наши мечты не совпали,
Наши пути разошлись.
И, как Борис у иконы
Ждал своих тайных убийц,
Я похоронные звоны
В шорохе слышал ресниц.
Выли плакидами пурги,
Чувствуя смертный свой миг.
Я торопил в Петербурге
Выход итоговых книг.
И написал «До свиданья,
Друг мой...» в заботе одной
Дать эпилог, окончанье
Всей моей жизни земной.
И наболевшую рану,
Коль уж стою на краю,
Батюшке я Иоанну
Всю исповедал свою.
Как перед битвою воин,
Веря в своё божество,
Был я предельно спокоен,
Но не учёл одного.
В самом изысканном стиле, –
Долг-то ведь красен земной! –
Воры и мне отомстили
Местью коварной и злой.
Падки на всякие штуки,
Чтоб я Иудой прослыл,
Сделали так, что я руки,
Дескать, от пьянки и скуки
Сам на себя наложил.
В корне менялась картина,
Рушилась всякая твердь.
Это для христианина
Самая подлая смерть.
Мучаясь долго и люто,
Дух мой метался больной,
И наступила минута
С жизнью прощаться земной.
Чёрные ангелы тучей
Поналетели ко мне,
Но над землею могучий
Ангел возник в вышине.
Над чернокрылою скверной
Огненный дух возгласил:
– Чистой любовью безмерной
Он все грехи искупил. –
Вот когда вспомнилось снова
В самый земной мой конец
Батюшки мудрое слово:
«Милостив Бог наш отец...»
Так и уладилось, братья,
Что в этом райском саду
Вечности сладостной рад я
И вместе с вами иду.
Правда, тревоги и боли
Нам и на небе даны,
Чтоб состояли мы в доле
С братьями грешной юдоли
Нашей далёкой страны.
И не без ангельской силы
Я рассмотрел и узнал –
Красный обман над Россией
Тоньше, прозрачнее стал.
И на тоску бездорожья,
На бездуховную грусть,
Может быть, истина Божья
Вновь изольётся на Русь...
ПРОГУЛКА ТРЕТЬЯ
В райском саду, где поглуше,
Где посвежей ветерок,
Бродят великие души –
Пушкин, Есенин и Блок.
Силой могучей и древней,
Вечно свежи и чисты,
Дышат здесь травы, деревья,
Листья, плоды и цветы.
В кронах широких и гулких
Шелест промчался и смолк.
Так начинает прогулку
Житель эдемовский Блок:
– Слушая ваши рассказы,
Был я весьма удивлён
Не изощрённостью фразы
(В этом и я не силён),
Не напряжённостью мысли
(Тоже блеснуть бы не смог),
А повторением жизни,
Как повторением строк.
Мы в наши дни возрастали
В той благодатной среде,
Где от рождения знали
О Вифлеемской звезде;
Веру Христовую чтили,
Божий читали Закон,
Семьями в церковь ходили
И о скончанье времён
Знали, да так достоверно,
Что достоверней нельзя.
Но изогнулась манерно
Наша прямая стезя.
Дальше и дальше от веры
Шли мы, бежали почти,
В сумрак свой, призрачно-серый,
Света отвергший лучи.
Я над причинами бегства
Думал не раз и не два.
Чьи отрывали от детства
Нас и дела и слова?
Мысли Руссо и Вольтера?
Ставший божком атеизм?
Нашей гордыни манера
Анатомировать жизнь?
Но – замечая при этом
Только частицы систем,
Только лишь химию клеток,
Духа не видя совсем.
Может быть, в этой свободе,
Ложной и глупой, – магнит,
Что и к безверью приводит,
И больше жизни манит?
И от создания века,
Как согрешил человек,
Всё повторяется это
В судьбах людских каждый век... –
Блок, проходя по аллее,
Стал возле тропки глухой,
Видимо, что-то имея
Молвить на случай такой.
Узенький путь, зеленея,
Шёл далеко через лес,
Но, где деревья темнее,
Вдруг повернул и исчез.
– Там, с дивным видом в окошках,
Домик у речки стоит.
В вечно цветущих серёжках
Ладаном липа кадит.
Мечет огнистые блики
Узкое зеркало вод.
Старец Василий Великий
С давних веков там живёт.
Старцу сначала достался
Лучший в Эдеме дворец,
Но от него отказался
Наш христианский мудрец.
«Нам бы, – смеялся, – попроще,
Мы ведь почти старики...» –
Вот и живёт возле рощи,
Вот и живёт у реки.
Поздней порою вчерашней
Счёты я с робостью свёл, –
С думой своею всегдашней
Я к нему взял и зашёл.
И говорит мне святитель:
– Что ж ты стоишь не дыша?
Раз уж явился в обитель,
Певчая Божья душа,
Так сознавайся – какая
Дума ко мне привела.
Впрочем, беду твою знаю,
Ибо, лишь внешне иная,
Хворь и со мною была.
В мире духовных дерзаний
Есть неизбывный закон.
Сбором Божественных знаний
В нас начинается он.
Время спешит, пробегает,
Вот уж полны закрома,
И уж в душе задирает
Нос свой гордыня сама.
Волей свободной кичится,
Входит в бахвальство и раж,
В речку забвенья стремится
Выкинуть знаний багаж.
Точит и рушит сомненьем
Только построенный дом...
Это мы всё – искушеньем
Душ человечьих зовём.
Можно назвать отрицаньем,
Как говорят на земле.
Нового света! – сознанье
Ищет в нагрянувшей мгле.
Мечется, стонет, страдает,
Дьявол ему господин.
И лишь поздней понимает:
Свет – он лишь Божий, один.
Но уж зато озаренье
Зреет в душе, как зерно.
Вот для чего искушенье
Всем нам от Бога дано.
Этого в мире закона
Разве мертвец избежит.
В каждый свой век неуклонно
Миру в нём быть надлежит.
Впрочем, творец песнопений,
В душу к себе загляни,
Следствия этих борений
В ней ты увидишь одни...» –
Много с великим соседом
Мудрых минут я провёл.
Прямо оттуда, с беседы,
К вам я сегодня пришёл.
Так что позвольте продолжить
Мыслей моих круговерть...
Глянул я в душу – и что же?
Глупо, бездарно я прожил.
Вышло – земная лишь смерть
С Богом меня примирила,
К свету в конце привела.
Жизни же дерзкая сила,
Как по земле ни носила,
Лишь искушеньем была... –
Блок незаметно с аллеи
Сбился – тянуло туда,
Где шелестела, белея,
Стройных берёзок гряда.
Путь по опушке спрямляя,
Шёл он по травам густым;
Спутники не отставая
Следом спешили за ним.
– Всё началось с Соловьёва.
Ах, как любил я его!
Каждое гения слово
В плен обаянием новым
Брало моё существо.
В этом плену многолетнем
Слаще не знал я идей.
Мыслей изысканных бредни
Были мне истин милей.
Помню, тогда над Россией
В плеске таинственных крыл
Дух соловьёвской Софии
Всё оттеснив, восходил!
Новым значеньем окрасив
Троицу Божью, вплелась
В прежние Три Ипостаси
Женских начал ипостась.
Экое славное знанье! –
В сонме процессов мирских
Неустранимо слиянье
Женских начал и мужских!
И в созерцании ясном,
В чистую слившись струю,
Песни о Даме Прекрасной
Душу пронзили мою.
Счастье, страданье, томленье,
Рай наяву и во сне...
Но уж тогда искушенье
Тайно подкралось ко мне.
Много ли в этих мечтаньях
Проку? И нет ли путей
В наших житейских скитаньях
Проще, надёжней, верней?
Их без числа оказалось –
Тропок, просёлков, дорог.
Всё принимая за шалость,
Сердце меж них разрывалось,
И – покидал его Бог.
Но в упоениях страсти
И на волне суеты
Я, разрываясь на части,
Большей хотел полноты.
Женщин – так чтобы десятки,
Водки – не меньше ведра,
Пляски – так чтоб без оглядки,
С верхом – и зла, и добра.
И под гитару у стойки
Пел я, изверясь давно,
Что моё счастье на тройке
В даль серебристую бойко
Вихрями унесено.
Но, протрезвев понемногу,
Словно лесковский купец,
Снова к забытому Богу
Я приходил наконец.
Клял свою жизнь, убивался,
Милости Божьей просил,
И в тот же вечер срывался,
В душный кабак уходил...
Гиблая пошлость мещанства!
С ней ли нам век вековать?
Лучше уж бунт, хулиганство,
Чем на корню догнивать.
И небывалая смута
Встала над Русью грозой.
В гуле её почему-то
Слышался мне не мирской,
Не большевистский, советский,
Длиться которому миг,
А всеохватный, вселенский,
Общекосмический сдвиг.
Не матерьяльно-греховный,
С жадным обилием благ,
А неизбывно-духовный,
К жизни неведомой шаг.
Не отчужденья глухие,
Междоусобья и кровь,
А соловьёвской Софии
Женственность, мир и любовь.
Не отвратительно грязный
Мир кабаков, – а всегда
Таинство Дамы Прекрасной,
Недостижимой и ясной,
И неземной, как звезда.
Ну а всё то, что от рыка,
Гнева и мути до дна –
Это вселенского сдвига
В преображенье великом
Первая, с грязью, волна.
Ил рассосётся, осядет,
Гнев укротит океан,
Страшные волны осадит,
И всё, как надо, отладит,
Вновь чистотой осиян.
Ну, а испуганным птицам,
Ветер которых настиг,
Лучше по кущам укрыться,
Спрятаться, сжаться, смириться,
Буря всего-то на миг.
Но во всю прыть разомчался
Бешеный миг мятежа,
Ветер всерьёз разыгрался,
Снег разошёлся, кружа.
Хлещет свирепая вьюга,
Свищет, не хочет сдавать,
В вихре колючем друг друга
За три шага не видать.
А по проспектам холодным,
По перекрёсткам земли
Маршем тяжёлым, походным
Хмурые шли патрули.
Гордо, без имени Бога,
В такт на плечах ружьецам,
Шли по сугробным дорогам,
То есть по нашим сердцам.
Шагом гремели державным.
– Кто там еще? Выходи! –
Выстрелы глухо и ржаво
Ухали слева и справа.
А сквозь метель впереди –
Поступью нежной, надвьюжной,
В венчике белом из роз,
Светом за пылью жемчужной
Мира Спаситель – Христос.
В драке жестокой и грязной,
Где лишь ружьё божество –
Так величаво и ясно
Я вдруг увидел Его!
Русь захлебнулась безбожьем,
Гнул её дьявольский груз,
А за тоской бездорожья
Чисто сиял Иисус.
Господи! что это значит?
Как мне всё это понять?
Может ли тот, кто не плачет,
Вслед за Тобою шагать?
Может ли чванство очнуться,
Станет ли сердцем металл?
Может ли к Богу вернуться
Тот, кто Его растоптал?
И, если это возможно,
Дай мне, о Боже! – ключи,
Ум мой больной и тревожный
Тайне Твоей научи!
Но Бесконечность молчала,
Разум мой смутный молчал.
Снова и снова с начала
Я рассуждать начинал.
Гневно в отходе от Бога
Свой я народ обвинил,
А, если честно и строго,
Сам-то я лучше ли был?
Сам ведь от веры метнулся,
Лишь в завихрениях дней
С шумным потоком столкнулся
Новых идей и страстей.
И моей жизни хватило
Только на, чтоб во мне
Прежняя вера забила
В тайной моей глубине.
Значит, прилив искушений
Смог я в себе одолеть
Только уже к завершенью
Всех моих прожитых лет.
Значит, и грешный, восставший,
Бога забывший народ
В прошлом семнадцатом павший
В завтрашнем – к Богу придёт.
Сказано в Слове нетленно
(Этого не обойти):
Через четыре колена
Мир обновляет пути.
Мы тут беседами тешим
В кущах небесных себя,
А ведь сородичам грешным
Ангел вещает, трубя,
Что остаётся с десяток
Богом отпущенных лет,
Чтоб от бунтарских повадок
Зажил уродливый след.
Будем же, братья, молиться
Слёзной молитвой о том,
Чтобы Руси возродиться,
Снова идти за Христом... –
– Ох ты, Россия, Россия! –
Пушкин печально вздохнул.
В поле берёзы густые
Вдруг зашумели,
и гул
Листьев над лугом промчался;
Сквозь набежавшую грусть
Голос Серёжин раздался:
– Братья! Да вот вам и Русь!
Точно такие берёзы
В поле у нас за селом... –
И позабытые слёзы
В душу ворвались комком.
– Да уж позволь-ка, Серёжа! –
Пушкин в сомненье сказал, –
Я под Михайловском в роще
Эти берёзы видал. –
Блок удивился: – Удачно
Мы их, однако, нашли...
Вроде, на дедовой даче
Эти берёзы росли...
– Ну да ведь нет же! Я помню, –
Пушкин спешит досказать, –
Как в летнем шуме легко мне
Было под ними лежать!.. –
В райском саду, у опушки,
Где ветерок луговой,
Делят великие души
Призрак земли меж собой.
И для чего им всё это? –
Если кругом благодать
И от нетварного света
Тени нигде не видать?
31 декабря 2007 года,
прославление праведного
Симеона Верхотурского.
12 марта 2011 года,
6-й день Великого поста.