Ком рыхлого снега с карниза
Вниз срывается, бухается в сугроб.
Пуповина впалая в брюхе
Белого талого туловища
Верблюда рухнувшего,
Издохшего среди барханов,
Нанесенных метелями последних дней.
Один горб перегородил
Подступ к подъезду,
Другой горб стал могильным холмом,
Живот февраля вспух.
Ком бух.
Еще один бух.
Бух, бух..
Вспорот ножом шов,
Выпущен вон страх.
Произношу вслух
То, что давно на губах,
Но было замерзшими крохами,
Окоченелыми вздохами.
Я покрасил стену в голубой цвет
И теперь даже ночью
В окне отражается небо.
Особенно ночью.
Перестал конспектировать
Произносимый с кафедры телевизора бред,
Начал зарисовывать то,
Что вполне очевидно, но, отнюдь, незримо.
У меня иногда получается,
А иногда нет.
Но это не важно.
Никто не считает побед,
А поражения я сжигаю.
Каждый вечер горят костры.
Сигналю тебе.
Приземляйся.
Хвороста неудач хватит на несколько дней,
А потом я возьмусь за голову,
Размозжу ее молотком.
Этот ком упадет в сугроб,
Словно в осиновый гроб.
Новорожденный ребенок
Вопит, захлебывается.
Пуповина тянется до земли.
Дворник с утра примет ее за гирлянду.
Намотает на локоть,
Уложит в контейнер мусорный,
Произнесет молитву на, одному богу
Понятном, каком-то своем языке восточном.
Новорожденный ребенок мой
Под толщей байкового одеяла грёз
До марта продержится точно.
Сугроб упрямый будет биться
До последней капли капели,
Но, верю, успею.
Я буду матерью ополоумевшей,
Дитя потерявшей.
Месяц будет играть на свирели.
Насладись, хотя бы, этой игрой
Ты, которому песни мои надоели.
Я же найду ребенка новорожденного,
Согрею его, отнесу в дом.
С плеч упадет ком рыхлого снега.
Мне станет легче.
Мне станет легче забыть обо всем,
О чем мечтали, но прожить не сумели,
Стремясь убежать от себя
По дорожке для бега...