***
Я задыхался в чужом неуютном нимбе,
и мне казалось, иду в строю
по распластавшейся жирной рыбе,
спотыкаясь о чешую.
Потом, когда прошагали полки,
командиры торжественно возвращали
потерянные школьные дневники,
обгоревшие при пожаре.
Удивлялись низшие чины, солдаты:
из дневников рычали, нагоняя страх,
мои хризантемные детские львята,
нарисованные на полях.
***
За окном бушевали совы.
Мы вошли и включили свет.
Почти довоенная лампа
из совершенно другого мира
улыбнулась дугой вольфрама,
золотыми зубами пехотного командира,
погибшего в августе сорок второго.
Вдруг печь ожила под его черно-белым фото.
На сковороде зашипели сало и яйца.
Ароматы хлеба пошли-поплыли
во все слои покрывал и пыли.
Расправлялись лепестки сухие.
Лампа откручивалась, моргала.
Чистая вода на осени и озоне
напрягала свои желваки и вены
и покачивалась в бидоне,
нас отражая попеременно.
***
Я брел сегодня сам не свой,
но грусть была светла.
Я в ссоре с сердцем и душой:
моя любовь ушла.
Меня напутствовал прибой,
и торопила мгла.
Я в ссоре с сердцем и душой:
моя любовь ушла.
Мой мир свободный и пустой,
соленые ветра.
И сердце ритм теряло свой,
когда любовь ушла.
А дальше - только длинный путь
и легкая зола.
И лишь золу я мог вдохнуть,
когда любовь ушла.
Госпиталь им. Бурденко
Он стоял на углу желтого здания
и смотрел, как таял снег, унося с туманом
стариков седых - по призванию
танкистов, летчиков, капитанов.
Оставались их железки, смазанные маслом,
танки зеленого цвета, пушки,
рычаги, лафеты, рули, штурвалы,
другие бессмысленные игрушки.
Весна была в самом разгаре. Таяние
замедляло шепот и гул за стенкой.
Он стоял на углу желтого здания
грустного госпиталя Бурденко
***
Дымок из трубки бородатого капитана
размерен, легок и вертикален.
Он проникает сквозь сумрак спален
и достигает границ Корана,
где тоньше бороды и дымы,
где у'же окна и зорче око,
на теплых досках ночной кормы
спят часовые небес пророка.
***
Матросы в белых бушлатах
не пускали в столицу ночь.
Их пули метко дробили мглу.
Бойцы в решето превращали осень
из пулеметов Максим и винтовок Мосина,
рыли в тыл темноте подкоп
под белые вспышки холодных взрывов,
внутри окуляров и объективов
из окопа бежали в другой окоп.
Дрожали цепи, дрожали шпалы,
старики ворочались до зари.
К утру сражение затихало
матросы возвращались на корабли.