Глава четвёртая
1
Громков прервал свой монолог -
Настало время для укола.
Получиновник-полубог
Вошел, едва касаясь пола.
За ним бесшумно плыл эскорт:
Врач, фельдшер, юная сестрица,
Та, что будь конкурс
"мисс больница",
Побила б не один рекорд.
Прослушав, подкрепив больного,
При том позируя немного,
Ушли, и гостя и его
Спросив - не нужно ли чего.
И, после паузы короткой,
Иван продолжил:
"Обо мне
Довольно.
Бедною сирорткой
Казаться не любдю вдвойне.
И мне ль роптать?
Я выжил, вырос,
Умом и волей наделён,
Любимым был и был влюблён.
И все невзгоды стойко вынес.
А в том, что нынче смерть
предвижу,
Большой трагедии не вижу:
Из всех своих заветных дел
Я сделать главные успел.
Но вот досада:
Сердце гложет
Десятки лет мой старый грех,
И оправдание не может
Тут накакой найти успех.
Того, кто, сбросив кандалы,
Мне протянул спасенья руку,
Обрёк я глупостью на муку
Минувшей было кабалы.
Лишь ваш рассказ про Пантелея
Целебной каплею елея
Однажды рану мне смягчил
И мыслить глубже научил.
Я изучением несложным,
Рассказа обнажив канву,
Сюжет его нашел возможным
Слить с тем, что было наяву.
Вот выводы:
Солдат громковский,
Что в спор вступил с гурьбой
чинов,
А проще, Фёдор Горбунов,
Сражался,как в бою, геройски
За право возродить село.
Но в споре не хватило слов,
И он кому-то сгоряча
Заехал со всего плеча.
Террор!
Ущерб моральный чину...
И завертелось колесо
Судейское...
Им дай причину -
Уж там отвесят, без весов!
Допрос, указ - и звон
"браслетов".
Причем тут раны и недуг,
Причем тут перечень заслуг,
Когда страдает Власть Советов!..
И сгинул Фёдор на чужбине,
Так все считают.
Только ныне,
Коль мысли следовать моей,
Он жив-здоров.
Он - Пантелей.
Я б объяснил мои расчеты
Подробнее. Да жаль минут:
Нас трудные водовороты
В течение беседы ждут.
Коль ошибаюсь,оборвите
Резон утратившую речь.
Нам впору это дело с плечь
Свалить...
Однако, вы молчите?
Тогда, не слыша возраженья,
Вам предлагаю продолженье.
Мой пыл пока что не остыл,
Но вас заметно утомил.
А я ценю в себе усталость:
Объём свершенного труда
И силу, что ещё осталась,
Она подскажет мне всегда.
И я советоваться с нею
Привык.
И чувствую сейчас,
Что несколько последних фраз
Сказать сегодня не успею.
И время ценное жалея,
Мы Фёдора и Пантелея
Давайте, с уваженьем к ним,
В одно лицо объединим.
Кроме имён - всё шаг за шагом
В рассказе есть.
И я готов
Признать, что там,
под Капет-Дагом,
Бывал наш Фёдор Горбунов.
И речь о нём сегодня шла,
Но только в плане отвлеченном...
ОН был и беглым заключенным,
И братом названным Павла,
И жертвою той неудачи.
Сложись его судьба иначе,
Мне было б незачем сейчас
Анализировать рассказ.
Тут не каприз, не увлеченье.
Ваш нареченный Пантелей
Имел огромное значенье
В дальнейшей участи моей.
К моменту первого знакомства
С героем вашим я имел
Заметный опыт в сфере дел
Непривлекательного свойства.
Лет пять без крыши и призора
Я жил.
И душу от позора
Преступного сберечь не смог.
Я есть хотел, свидетель Бог.
И нравом был не то, чтоб
кроткий,
Жил грубо, криво, на авось.
Но что касается решетки -
Бывать за нею не пришлось.
Волна преступного угара
Меня несла на гребень.
Всё ж
Во сне я часто видел Сож
И дым громковского пожара.
С собою в очень трудном споре,
Громки я посетил.
И вскоре
На сорняки моих полей
С косою вышел Пантелей.
Как от него пахнуло новым!
Неясным, строгим, но родным...
И был он связан с Горбуновым
Всем подсознанием моим.
Он в сердце мне войдя
сквозь строки,
В нём пропахал глубокий след,
Корчуя и сводя на нет
Незастаревшие пороки.
Позднее это очищенье
Я для себя назвал крещеньем,
Не зная в жизни образца,
Достойней крёстного отца.
Я так мечтал его найти,
С различных глядя колоколен,
Хоть, по рассказу, он в пути
Погиб, когда бежал из штолен.
В цепи последних неудач -
Звено,тяжелое, как слиток:
Под страхом предстоящих пыток,
С собой покончил военврач.
Как жаль его!
А Пантелея
Спасла писателя идея -
Ищеек с верного пути
Святою ложью увести.
Тут доводов не нужно много:
К финалу ведь, что ни строка -
Она кусок из диалога
Военврача и старика.
Здесь есть всему свои предтечи:
Если мы станем утверждать
Смерть беглеца, то как узнать
Писатель мог об этой встрече?
Ведь и врачу, и Пантелею
Хвалиться тайною своею
Какой резон?
Один из них
Остался,стало быть, в живых.
11
В последний раз вернусь
к рассказу,
Чтоб всё расставить по местам.
Я изучал за фразой фразу
Все ваши книги.
Неспроста
Я это делал. И в итоге
Нашел, что ваши все труды
Имеют четкие следы
На долгой творческой дороге.
Меж них - родство и единенье.
А вот в рассказе - исключенье:
Палитра ваша, но слегка
Чужая видится рука.
Однако, нет и подражанья
Кому-нибудь.
Я бы сказал,
На вас заметное влиянье
Когда-то кто-то оказал.
(притом, Я думаю, в начале
Самой писательской судьбы)
Отсюда, этот КТО-ТО - был!
И вы его не сочиняли.
А дальше ясно всё без слов:
Кому бы в голову пришло,
На фоне тех суровых лет,
Вам предложить такой сюжет?
Так рассудив, сказать посмею,
Что с тем "погибшим" беглецом
И с Фёдором, и с Пантелеем
Писатель Эн - одно лицо!
За этим кратким псевдонимом
Скрывались вы десятки лет;
Хотя давно режима нет,
Нет и свободы в рае мнимом.
Должно быть, вы кольцом запретов
Окружены, Коль из портретов
Вы дали миру лишь один,
И то - в поре сплошных седин.
Я, правда, ошибиться мог
В сужденьях.
Отрицать не стану.
Однако жаль, если пролог
Не соответствует роману.
Но сказаны уже слова,
Их не вернёшь, не остановишь;
Стрелу в колчан уж не воротишь,
Когдв пропела тетива.
Здесь есть вопрос, хотя не задан.
Зачем пытать? Дышу на ладан.
Об этом позже, а сейчас
Ие терпится услышать вас.
Уж сколько раз воображенье
Мне рисовало этот миг!
Я видел в нём освобожденье
От утомительных вериг,
Обет которых не нарушен.
Хоть я аскетам не с родни,
Тоски невидимый родник
Давно мне иссушает душу.
Я так вас ждал! Мне столько
мнилось!
Но жизнь прошла, как дверь
закрылась.
И мне бы хоть в её конца
Узнать всю правду об отце,
Мной избранном. Я в этом волен...
И с тем все домыслы сравнить
Свои.
Я б малым был доволен.
И вас хочу теперь просить
Об этом малом..."
"Что ж, пожалуй...-
Писатель кашлянул в кулак, -
Я вас заслушался.
Уж так
Вы изучили рок мой шалый.
Когда б те, что меня искали,
Мышленьем вашим обладали,
Давно бы превратился в тлен
Громковский Фёдор. То бишь, Эн.
111
Я - Горбунов. Вы угадали.
Собрат Павла.
И был врачом
Освобождён. Но нас предали,
Другие, вы тут ни при чём.
Провал был раньше уготован.
Врачу интриги - не к рукам.
После ночной поездки к вам,
Он к вечеру был арестован.
Но мне успел дать знак о слежке,
И я помчался без замешки,
В надежде сыск опередить,
Успеть, и как-то оградить
Вас с Пилигримом.
И посмею
Про больсказать, хотя пока
Я не успел душой своею
Впитать мальца и старика.
С комком невыплаканных слёз
Я до утра копал могилу
И звал мальца.
Но трудно было
Заняться поиском всерьёз.
Вокруг меня кольцо облавы
Сжималось быстро.
"Бремя славы"
Уже готово было лечь
На эполеты пёсьих плеч.
Но я ушел.
Утёк сквозь пальцы.
Подрснок должен быть умней
Оравы гончих.
И скитальцем
Я прожил пору лучших дней.
Бродил, сплетая мысли в строки,
Познавши это ремесло
Ещё в застенках, где Павло
Давал мне первые уроки.
А с ним простясь, его словами
Я грезил долго.
Это вами
Подмечено в структуре фраз,
Что шифром сделало рассказ.
Я жил без имени.
Но мимо
Народной жизни не скользил;
Печатался под псевдонимом,
Учился сам, других учил.
Гонял плоты, косил, рыбачил,
Подёнщиной не брезгал я,
Своё писательство тая
Под рубищем.
А как иначе
Влачил бы я свои вериги -
Ещё не изданные книги?
Рюкзак полнел. Позднее он
Был щедрой мерой награждён.
Я не играл с бедою а прятки:
Помимо риска и нужды,
Меня измучили припадки -
Былой контузии следы.
Вскипая гневными страстями,
(Что было вовсе не резон),
Я лез открыто на рожон
При столкновениях с властями.
И был бы съеден я тюрьмою,
Когда бы вдруг, с моей сумою
Не познакомился турист
Заокеанский. Некий Твист.
Он был художник от рожденья,
И наш советский ералаш.
Как миф или причуды зренья,
Охотно брал на карандаш.
Всё преломлялось в его взгляде:
И миф, и бред, и явь, и рок...
И полумёртвый старичок
С мешком исписанных тетрадей.
И, не жонглируя речами,
Твист окружил меня врачами;
И, взявши рукопись одну,
Отправился в свою страну.
Потом - изданья, переводы...
От нашей родины вдаи
Все книги многие народы
С большим вниманием прочли.
Писатель Эн пошел по свету.
Зато у нас переполох:
Подлец!.. Беглец!..
Да как он мог!..
Предать Анафеме, запрету!
Но перед славой,
как ни странно,
Порой бессильны и тираны.
Я признан был своей страной,
Утихли грозы надо мной.
И, наконец, за все лишенья,
Что пережил с таким трудом,
Я получил в вознвгрвжденье
Обильный стол, достойный дом,
Комфорт, поезки за границу
И пышность тостов на пирах...
И часто у меня в гостях -
Весьма ответственные лица.
Жизнь без тревог и без
волнений,
Покой, уют, всё больше лени...
Какой конец мне был бы дан,
Когда бы, вдруг, не тот роман!?
Меня он разбудил.
И вырвал
Из тёплой сладкой пустоты.
Как будто, кто-то нашатырь дал
Упавшему за полверсты
До финиша, на марафоне.
Его я чую до сих пор,
Как обоснованный укор
За сон, когда Отчизна стонет.
Теперь я полон сил и воли.
Чтож, обо мне, пожалуй боле
Добавить нечего...
А вам,
Простите, я вопрос задам,
1V
Основанный на наблюденьи.
Вот ваш конверт.
И почерк ваш...
Я помню, в том произведеньи
Следы оставил карандаш
Подобным почерком. А сноски
Машинописною строкой
Пропущены.
И той рукой
Писались ниже, на полоске.
Это во-первых.
И второе:
В мышленьи главного героя,
В оттенках фраз и многих
слов -
Уверенно звучит... Громков.
Вы автор?"
"Да... Оценкой вашей,
Признаться, больше, чем польщён...
А тот мой грех - не настоящий?
Самою жизнью я прощён...
Мне столько радости и в сумме
Не выпало в полсотне лет!
Жаль, времени в запасе нет,
Отдал бы год приятной думе.
Как всё сошлось, о чем мечталось!
Но, ближе к делу. Мне осталось
Совсем немного. Поспешу...
Успею, может, завершу.
Для вас, естественно , туманом
Пока моя закрыта цель
И всё, что связано с романом.
Дабы не вышла канитель,
Я буду краток.
Здесь, в пакете
Найдёте адрес, где потом
Статей возьмёте целый том,
Опубликованных в газете.
Я там представлен и шахтёром,
И стихотворцем, и рабкором,
Правдоискателем, борцом
А кое-где и подлецом.
Такой контраст у нас - не диво.
Я побывал в таких местах,
Где мудрецов от юродивых
Не отпускают ни на шаг.
Где вновь, как в детстве,
метод зверский
Крутил-вертел мою судьбу;
Перевернулся бы в гробу,
Узнав от этом, доктор Сербский.
Пока в смирительной рубахе
Я познавал почтенья, страхи,
С другим вошла в союз жена.
Я не ропщу, её ль вина.
Развод не смерть.
А всё ж утрата.
Едва крепился, чтоб не выть.
Решил, к женитьбам нет возврата,
К тому же, мне отцом не быть.
(Врач как-то мне диагноз дал:
Бесплодие, приёмыш нужен.
Мол, или в детстве был застужен
Или подростком голодал)
Семейство, словом, мне не в руку,
Где нет детей - не быть и внуку.
Чужого можно б воспитать;
Не захотел, не стану врать.
V
Я жил, отнюдь, не одиноко:
Друзья, подруги. Наконец,
Громки со шпилем. И далёко
Вы, мною избранный отец.
Я так решил. И не иначе.
Проблемы с вами обсуждал,
На людях крёстным называл,
И улыбался - пусть судачат.
И с Бесконечным интересом
За вашим творческим прогрессом
Следил.
Но изменился тон,
И я был крайне огорчен.
Я поджидал, что ваше слово
Былую поступь обретёт,
И на порочную основу
Возмездьем гневным упадёт.
Но без пальбы и звона сабель
Закончен творческий этап.
И я понял: вам нужен трап -
С ладьи на боевой корабль.
А там само всё получилось:
Что в мыслях, в сердце
накопилось,
Я вновь обдумал, пережил
И на бумаге изложил.
С небес, однако, не свалился
Мой сочинительский успех:
С большим терпеньем я учился
По вашим книгам, кроме тех,
Где вы, свободой опьяненный,
Строчили радостным пером;
Талантливо, да не о том,
Чего народ ждал, угнетённый.
Теперь я рад! Мой труд у цели.
Его вы оценить успели.
Сумел я разбудить ваш сон.
Мы с вами мыслим в унисон.
Признаться,
чудилось мне сходство
Не только душ, мы земляки...
Но это блажь.
В нас близкородства
Нет ни на йоту.
Ведь Громки
Я посещал не раз. Узнали б.
В окрестных сёлах есть родня
Громчан казнённых. И меня
По всем параметрам сличали.
Но поиск пуст, хотя и долог.
И только местный антрополог,
Загадки истово любя,
Не перестал терзать себя
Судьбой громковских родословных.
И сочинил немало схем,
Таблиц и выводов уловных.
И доказал - кому и кем
Тот и другой бы доводился.
И, личный метод подтвердив,
Соэдал он свой Фотоархив.
В нём все, кто в тех
местах родился.
Я осмеял его систему.
Но он прислал Фото, и схему.
И если всё ж поверить ей,
Тот снимок - матери моей.
Но тут же сразу неувязка:
Её фамилию в Громках
Не знали. Значит, схема -
сказка,
Туман, гаданье на бобах.
Я бы сказал..."
Иван запнулся,
Провёл рукою по глазам:
"Добавьте света...
Нет, я сам...
Вы где?.. Ну, где же?.."
Эн метнулся
К светильнику.
Но света много!
Лицо Ивана бледно, строго...
"Врача!"
Эн к дери сделал шаг,
Но тут подал рукою знак
Больной:
"Постойте, не зовите...
Всё хорошо... Вот мой пакет.
В нём этот снимок, посмотрите...
И, всё-таки, включите свет..."
Пакет рукою непослушной
Эн вскрыл.
И белый, как стена,
Сказал, как выдавил: "Жена...
Иван! Иван!
Ох, как здесь душно...
Иван, ну что же вы молчите!?
Мой сын...
Эй, кто там, помогите!.."
1992г.
Город Донецк Ростовской
области.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Првесть в стихах "Крестник Пантелея" -первое произведение крупной формы шахтёрского поэта Сергея Домашева. Позднее вышли в свет романы в стихах: "Казачья вдова", "Чугреев курень" и "Перегуд", посвященные идее казачьего возрождения. Для знакомства с ними:
domashev-sergeyy@rambler.ru
т. 8-928-605-25-41